Тут устроился и Радин. Недалеко от большого дома стоял уютный, небольшой, добротно и любовно построенный домик с завалинкой.
Это был дом командира заставы, серьезного, молчаливого и подтянутого капитана Кулябки.
В тени огромных сосен стояло еще три домика. В стороне, ближе к речке, были навес и конюшня.
Караульный пограничник прохаживался возле деревянного гриба. Слышались голоса женщин, стиравших белье у речки.
«Тишь, покой, благодать!» — шагая под соснами и вдыхая густой хвойный аромат, подумал Радин. Что-то первозданное было в спокойном шуме сосен, в этом обилии стволов, ветвей, сквозь которые едва пробивались солнечные лучи. Суровая и величественная красота стояла вокруг. Толстые, высоченные, кирпично-ржавого цвета стволы сосен уходили далеко ввысь. Они стояли, теснясь друг возле друга, и под ними, как бы выбегая и резвясь, шумели кудрявые небольшие сосенки; они росли густо, плечом к плечу, не заботясь о свете, не боясь, что их сожмут и задавят огромные, хмурые великаны. Где-то стучал дятел, других птиц не видно было, и могучий лес жил своей величественной, сосредоточенно-хмурой жизнью. Не переставая шумели кроны сосен где-то высоко-высоко, белки перескакивали с ветки на ветку, иногда падала сухая ветка или, змеясь, пробегал по стволам причудливый солнечный блик.
«Боже, как хорошо», — прикрыл веки Радин. Да, хорошо, но жить так, как живут эти люди, изо дня в день, из месяца в месяц… к зимой, и осенью, и летом… Нет, жить здесь постоянно, всегда, он бы не смог.
— Любуетесь нашей природой? — услышал он за собой голос Кулябки. — Могучая красота. Знаете, товарищ писатель, я до военной службы и не подозревал, до чего красива у нас природа. Ведь я горожанин, из Ростова, все детство и молодость провел там, на Дону, а когда взяли на военную службу и попал сюда, в пограничники, затосковал: привык к Дону, к степным просторам, к городу, думал, жизни мне не будет, все окончания действительной ждал, а прошло всего три года, и я влюбился в этот край, в его природу, вообще в север… Окончил командирские курсы, и вот уже шестнадцать лет здесь. Мне и запад, и турецкую границу предлагали, — не хочу, никуда отсюда не поеду, и помирать тут буду, — засмеялся капитан.
Они шли рядышком, углубляясь все дальше в такой же суровый, насупленный и угрюмый лес.
Капитан водил его по местам, напоминавшим Радину книги, читанные им в детстве. Майн Рид, Купер, Эмар и многие другие авторы припомнились ему.
Лес располагал к фантазии и затуманенным воспоминаниям детства.
«Не хватает еще избушки на курьих ножках и бабы-яги с клюкой», — подумал Радин.
— А вот тут избушка… не видите? — прерывая ход его мыслей, спросил капитан и засмеялся. — Здорово, значит, мы замаскировали ее… да вот она… вон — не туда, влево, влево глядите. Не видите? Ну, так идемте к ней, — и он, чуть опередив гостя, пошел между стволами. За ним, все еще ничего не видя, послушно побрел Радин.
— Вот она, избушка наша, вроде как центр, средоточие для постов, расположенных впереди. А ну, товарищ Брещев, принимай гостя, — негромко сказал капитан, и только тут Радин увидел замаскированную ветвями и хвоей землянку, вход которой был закрыт густо и широко раскидавшей свои ветки елью.
— Здорово, я бы прошел мимо, даже если б знал, что здесь землянка.
Их встретил приветливо улыбавшийся пограничник. В землянке, в углу, лежали две овчарки. Они спокойно смотрели на гостя, не делая никакого движения.
На столе было три полевых телефона, у стены — ручной пулемет.
— А где Рагозин?
— Пошел по постам, товарищ капитан.
— Как на «Звездочке»?
— Спокойно. Ничего не замечено, происшествий нет.
— Посты?
— Утром обошел, сейчас прошлись. Тоже все в порядке, нарушений и происшествий нет, — спокойно и четко докладывал старшина.
— Чем угостишь гостя? — улыбнулся капитан.
— Чай, консервы, варенье домашнее — жинка на дежурство дала. Вкусное, вам понравится, товарищ писатель, — сказал Брещев.
— А откуда вы знаете, что писатель? — удивился Радин.
— Какой же он был бы пограничник, если б не знал, что на заставе появился гость. Мы, пограничники, всегда обязаны знать о прибытии гостей как званых, так и незваных, — прихвастнул капитан.
— Точно! — подтвердил Брещев, разливая по кружкам горячий чай.
— А варенье у вас действительно вкусное. Передайте это вашей жене, — отхлебывая чай, сказал Радин.
— А тут все местное, голубика, костяника, морошка да брусника. Она все вместе варит. Я думал, нельзя так, а она смеется — я, говорит, сызмальства в деревне так варила.
— И действительно, хорошо! — еще раз похвалил гость.
Потом он слушал, как по телефону переговаривались с постами капитан и старшина. Вернувшийся вскоре Рагозин обстоятельно и толково рассказал об участке и людях, находившихся на постах. Радину, бывшему военному, окончившему артиллерийское училище и годичные арткурсы, эта обстановка была совершенно незнакома.
Тут была своя специфика.
В полдень, сопровождаемые Рагозиным, взявшим с собой на поводке одну из овчарок, они прошли по лесу домой уже другим, более коротким, но и более трудным путем. Они шли по круто взбегавшим, покрытым камнем и травой, холмам. Ноги цеплялись за перевитые, поднявшиеся наружу переплетенные корни деревьев. А вокруг все стоял и шумел, хмурился и кивал кронами сосен бесконечный лес. Перешагивая через узкие ручейки, шли мимо буро-зеленых скал, на которых неведомо как, неведомо чем питаясь, росли и сосны, и лишайник, и мох. Иногда зеленая, нарядная елочка, склонившись со скалы, повисала над обрывом. Ветер раскачивал ее, она вздрагивала всем своим зеленым телом и снова выпрямлялась, снова возвышалась над скалой до нового порыва ветра.
— На этом берегу — граница, на том — чужая земля, — показал капитан.
Они стояли среди нагромождений камня, а под ними бежала небольшая речушка, окаймленная с двух сторон порослью мелких, чуть-чуть поднимавшихся над землей, прямо игрушечных, елочек.
— На сто метров кругом и у нас, и у них вырублен лес. А эта черная полоса, видите, это вспахано специально, чтобы в случае перехода нарушителя остался след.
Радин с интересом и вниманием глядел вперед.
— Возьмите бинокль, — предложил капитан. — А там тоже где-нибудь за теми скалами или кустами сейчас стоят люди и разглядывают нашу сторону.
— А почему полоса распахана только с нашей стороны? — спросил Радин, продолжая разглядывать в бинокль противоположную сторону.
Кулябко улыбнулся.
— Потому что забрасывают нарушителей только с одной стороны.
Вокруг была тишина, и лишь иногда оживал лес. Это верховой ветер проносился бором, и тогда верхушки сосен примыкали друг к другу, слегка раскачивались, словно шепчась о чем-то. Затем снова наступала тишина, и опять густой, пряный, сладостный запах хвои и сырой, недавно омытой дождями земли, окутывал всех.
— Хорошо тут. И уходить не хочется, — мечтательно сказал Радин.
— А вы поживите подольше. В город всегда успеете, а таких мест, как наши, прямо скажу, даже здесь немного, — сказал Кулябко.
По ту сторону границы было тихо. Громады камней, стройные высокие сосны, зеленый ландшафт, кое-где пересеченный острозубыми скалами, а над всем этим голубело и переходило в синь бескрайнее небо, по которому проплывали маленькие, разрозненные облачка.
«А верно, хорошо бы пожить тут месяц-другой», — мелькнула шальная мысль, и Радин с неудовольствием вспомнил, что через десять дней ему надо возвращаться в Москву.
— А вон и их дозорный объявился, — тихо сказал Рагозин, тронув за рукав Радина. — Во-он, влево глядите, туда, где водопад… Видите, на корточках сидит за валуном, прячется.
Но как ни напрягал Радин зрение, так ничего и не заметил в скоплении камня, хаосе скал, густо заплетенных ельником, кустарником и порослем смолистой сосны.
— Это ничего. Мы тоже поначалу, пока не привыкли, никого и ничего не примечали, потом уже, спустя месяца два, научились все видеть, — деликатно сказал Рагозин.
— Ну, пойдемте. На границе, как видите, все спокойно, кроме белок, зайца да вот этого дозорного, что попался нам на глаза, никого нет.
Они повернули назад и пошли к заставе среди безмолвия леса, по еле приметной тропе, которая то и дело терялась среди кустарника и толстых стволов сосен.
Вскоре Рагозин попрощался с ними и пошел обратно на свой сектор участка.
— Добрый хлопец, — кивая головой в сторону ушедшего, сказал Кулябко.
Так, беседуя, они вернулись на заставу.
Приняв рапорт от дежурного, поговорив по телефону с начальниками секторов и отдав нужные распоряжения, капитан, взглянув на часы, сказал:
— Эге… скоро и обед. Прошу вас, товарищ писатель, ко мне. Моя жинка по случаю вашего приезда уточку зарезала и пирог с клюквой да голубицей испекла, — нельзя обижать хозяйку.
— С большим удовольствием, — ответил Радин, и они пошли к дому начальника заставы.
— В самый раз пришли, а я уж Лену хотела за вами посылать, — сказала жена Кулябко, встречая у порога подходивших мужчин. Русоголовая с веселыми глазами Лена, девочка лет шести, дочь Кулябко, с любопытством разглядывала гостя.
— Здравствуйте, Леночка, — протягивая ей руку, сказал Радин.
Девочка вдруг сконфузилась, застыдилась и стремглав бросилась в дом.
— Стесняется, — засмеялся капитан.
Дело, однако, было не совсем так. Леночка снова показалась в дверях. Она держала в руках чистое полотенце, мыло, зубную щетку.
— Вот вам, мойтесь, — важно сказала она.
— Щетку не надо, дурочка, — засмеялась мать. — Она вас ждала, и мыло и рушничок приготовила.
Леночка сама полила из кувшина гостю и отцу, молча, с достоинством, подала им полотенце, а остаток воды вылила на клумбу под окном.
За столом Леночка ухитрилась сесть прямо напротив гостя и с восхищенным любопытством немигающими глазами глядела на него.
— Хорошая у вас помощница, — сказал Радин хозяйке.
— А как же! Шестой годок уже пошел, — ответила хозяйка, разливая по тарелкам борщ. Он был горячий, густой и такой ароматный, что Радин вдруг почувствовал острый голод.
— А перед первым не грех и по сто грамм, — наполняя стаканчики, сказал Кулябко.
За окном был бор, невдалеке застава, коновязи и конюшня. Слышались голоса пограничников, где-то не вовремя прокукарекал петух, и опять тревожно зашумел лес.
— А вы что же, писать про границу будете? — спросил капитан.
— Да, но главным образом о вас, о людях границы, — ответил Радин, — о ваших боевых буднях.
— Да что про нас писать-то, — удивился Кулябко. — Работаем по уставу, служим Советскому Союзу, вот и все.
— Вот это именно и опишем.
Они с удовольствием съели по тарелке борща, а затем примялись за жареную утку с картофелем.
— А в отряде вы долго жили? — спросила жена капитана.
— В каком отряде? — не понял Радин.
— Ну там, в городке, где наш штаб находится, у нас это просто называется в отряде, — пояснила она.
— Я был там дважды. Пожил в городке недолго. А что? — вопросительно глянул на хозяйку писатель.
— Да так, вроде и ничего, — засмеялась хозяйка. — Я это, к примеру, потому, как вам там люди понравились?
— Понравились, хорошие люди, — снова принимаясь за еду, сказал Радин.
— А кто поболе, и кто помене? — изливая гостю квас, продолжала хозяйка. — Квасок у нас добрый, на изюме да ржаном хлебе сделанный. Пейте на здоровье.
— Ишь, следователь какой нашелся. Это она, я знаю, к чему спрашивает, — недовольно протянул капитал.
— Ну и что? Я и не скрываю… Очень даже хочу знать, как товарищу из Москвы, он и писатель, и человек, разных людей видевший, как ему наша полковница…
— Какая полковница? Это жена Четверикова? — спросил Радин.
— Она самая, — подтвердила хозяйка.
— Не дает она покоя нашим жинкам, — поморщился Кулябко.
— А ты не мешай, Егор, не встревай в разговор, — перебила мужа хозяйка.
Радин отложил вилку в сторону, помолчал, подумал и не спеша сказал:
— Она очень красивая. Я видел ее всего один раз, и сказать больше ничего не могу. А почему она так интересует вас?
— Вы ешьте, дорогой товарищ. Не любят наши жены ее, вот и вся причина, а что она особняком держится, так это верно, да и тут тоже греха великого нет. Всем разве угодишь, — примирительно сказал капитан.
— А почему ее «ведьмой» называют? По-моему, таких красавиц-ведьм даже в сказках не бывало.
— Потому и ведьма, что своей красотой наших мужиков обворожила, — уже спокойнее ответила капитанша и уж совсем мирно добавила: — А вот чего нет, того нет — наша ведьма женщина порядочная насчет там фиглей-миглей или разных кавалеров. Хоть и не очень жалуем мы ее за гордость, а вот ни одного дурного слова про нее никто не может сказать.
— Ну, слава богу, есть хоть что-то хорошее в ней, — засмеялся Кулябко.
После обеда капитан спросил:
— Ну что, теперь отдохнете или, может, пойдем поглядим, как люди живут?
— Днем я не сплю. Молод еще, видимо. Пойдемте лучше к бойцам, — ответил Радин, и они пошли к дому, где располагались пограничники.
Обход жилых помещений ничего нового писателю не дал — все было знакомым, все было почти таким, как и в те недавние годы, когда он служил в армии. Те же козлы для винтовок, та же чистота и убранство коек, белые подушки с аккуратно повернутыми серыми байковыми одеялами. И тот же казарменно-армейский запах солдатского общежития, и только люди, сами пограничники, несколько отличались от красноармейцев. В основном это были разведчики и следопыты, отлично обученные для жизни и службы на границе, воины, разбиравшиеся не только в политике и уставах, но по малейшему, еле приметному признаку, по чуть примятой траве или зазубринке на стволе умевшие определить, где прошел враг.
— Вы откуда родом, товарищ Смирнов? — спросил Радин одного из пограничников.
— Из Моздока. Может, слышали, есть такой городок на Кавказе…
— «В Моздок — я больше не ездок», — пошутил кто-то из пограничников.
— Э, нет. Как только окончу действительную, сейчас же обратно к себе поеду, — горячо сказал Смирнов.
— А чем занимались на гражданке? — спросил писатель.
— В колхозе работал трактористом, а потом и комбайнером.
Пограничники в свою очередь засыпали писателя вопросами, расспрашивая его о Москве, и о театрах, литературе.
Вечером к Радину зашел Кулябко. Побеседовали, поговорили о том, о сем, и неожиданно капитан, покраснев, сказал:
— А то, что говорила жена моя об этой самой, полковнице, вы уж никому не говорите. Сами знаете, что из этого выйти может.
— Да что вы! Я уж и забыл это, — успокоил его Радин.
— Ох, бабы, бабы! — сокрушенно покачал головой капитан.
Ночью, когда Радин, приведя в порядок свои записи, лег в постель, он все же вспомнил разговор с женой Кулябко.
«За что они не терпят ее?» — подумал он, засыпая.
Спал он как убитый, и только утром узнал, что ночью была тревога. На одном из секторов участка была нарушена сигнализационная сеть. До утра, пока он спал, пограничники прочесывали этот участок, но ни врага, ни даже следов не обнаружили. И только когда рассвело, дозор, обходивший край вспаханной полосы, ясно увидел волчьи следы на земле. Тщательно исследовав их, пройдя метров около семисот, бойцы наткнулись на логово зверя, куда привели следы самого «нарушителя».
— Это что… Здесь подобные вещи случаются редко, а вот на южных границах, особенно с Ираном, там ночью три-четыре раза заставы поднимаются в ружье. Кабаны, там их огромные стада, бродят по камышам. Мне бывалые пограничники рассказывали, что там и тигры, и волки, и барсы за кабанами ходят. Ну и, конечно, рвут почем зря сигнальные сети, а на заставах то и дело тревоги. Сурьезная у нас работа, ничего не скажешь, — засмеялся капитан, рассказывая утром Радину о ночном происшествии. Потом, понизив голос, как страшную тайну, вдруг сообщил:
— Сейчас такое представление будет…
— Какое представление? — удивился Радин.
— Ну, это я так его в шутку назвал, дело вот в чем. А тут санитарка одна, Сусейкина, проворовалась. Украла со склада санчасти барахла разного, простыни там, полотенца, еще что-то. Дело пустяшное, однако будет открытый общественный суд над ней. Если хотите, можете полюбоваться на этих баб. Тоже вроде материала для будущей книги, — пошутил он.