Однажды все дети в городе договорились вместе сходить в лес за грибами. Город был небольшим, зато лес вокруг него – огромным, сказочным. В городе всё уже известно, а в лесу всегда есть такие места, где редко кто бывает. А еще есть места, где удобно прятаться от других и даже можно нечаянно заблудиться. В общем, настоящие приключения, которых сидя в городе ни за что не дождёшься.
И вот ушли ребятушки за грибами. Ходят по лесу. Аукаются. Траву беспокоят, кусты раздвигают, ищут, одним словом. Сначала возле города никому не везло. А потом, как в лес углубились, начали помаленьку находить. У кого-то сыроежка появилась, у кого-то опёнок, потом маслята, а потом как пошла удача за удачей: и подберезовики, и подосиновики, и даже белые грибы начались! Перестали ребята после каждой находки друг друга подзывать да хвастать, некогда! Только одному мальчонке всё никак не везло. И слева и справа от него грибники уже почти полные ведра грибов тащат, а он всё мимо да мимо… Одни поганки да мухоморы. Совсем паренек раскис. Уселся на валёжину. Никуда не хочет идти. Обидно.
День стоял светлый, погожий. Сидел мальчик на краю чудесной лесной полянки. Птички щебечут. Солнышко искрится сквозь кустики. А что это там под кустиком сверкнуло? Или показалось? Подошел мальчик, нагнулся. Вот это да… Лежит под кустиком прозрачный сияющий хрустальный шар. Не очень большой, правда, как раз в детских ладошках умещается.
Взял его незадачливый грибник в руки и замер завороженный красотой. Из самой серединки шара исходил свет, как от солнышка. Любовался мальчонка волшебным солнышком, и так крутил в руках и этак. И вспомнил, что в городе в сувенирном магазине видел похожие шары, но без солнышка внутри, а со снегом. Встряхнешь такой шарик, и внутри него будто бы метель начинается, тоже красиво. Просил же маму купить, не взяла. Ну, и не надо! Этот шарик ещё лучше, ещё волшебней, тем более, что сам нашёл!
Забыл паренек про грибную охоту и про товарищей своих. Шариком все мысли заняты. Решил тряхнуть находку, посмотреть: что получится. А вдруг тысячи солнышек посыплются? Только потряс шариком, как потемнело вокруг, лес зашумел, зашуршал, дождь пошел. Раскрыл мальчик ладошки: а солнышко внутри шара исчезло, зато дождик с тучами объявился. Решил он еще раз шариком потрясти. Ещё темнее сделалось вокруг. Град пошёл! Ух!!! Нехорошо-то как! Опять мальчик шариком трясет. Ну, докатились: вьюга – пурга - метель такая разыгралась в лесу, что про грибы всем сразу можно забыть.
Разбежались грибники-бедолаги. Остался в лесу мальчик один. Сугробы кругом. Беда. Он еще раз шариком потряс. И опять всё изменилось. Засиял шарик, как в первый раз. Потеплело вокруг. Посветлело. Снег исчез, будто и не было ничего.
С той поры появилась у мальчика тайна. Никому он шарика не показывал. Отнимут ещё. Под подушкой прятал в своей детской комнате. А днем - в коробке из-под детского паровозика. Родители ни о чем не догадывались. А он, когда все уснут, достает свое сокровище, любуется, не трясёт зря, солнышку радуется.
Но была у парня младшая сестра. Любопытная такая. Глазастая. Углядела она в дверную щелочку, что у брата какая-то новая игрушка появилась. Дождалась, когда он куда-то вышел из комнаты, и шасть к нему! Вынула шарик из коробки и побежала подружкам показывать, хвастаться.
Не тут-то было! Только входная дверь хлопнула, как парнишка наш - сразу в комнату, а там коробка раскрытая. Ах, ты! Помчался сестру догонять. Догнал во дворе уже, кричит:
- Ну-ка, верни обратно мой шарик! Отдай, говорю!
- Не дам! Жадина-говядина! Я тоже хочу играть!
Сцепились они. Девчонка в слёзы. Шарик сжала ручками крепко-крепко.
- Мама! Папаааа! А-аааа!
Испугался мальчонка, толкнул сестру. Та упала, шарик об асфальт ударился. И… и… и… Разбился! Ай!
Затряслась земля под ногами. Закачалось небо над головами. Что сейчас будет?! Как теперь жить? Прощайте все!..
Поднял мальчик сестренку, обхватил руками, зажмурился от страха-ужаса… Ждёт…
Долго глаз не открывал. Сестра хнычет, но не вырывается, тоже испугалась крепко. А вокруг вроде никто и не заметил ничего. Как так? А так: не у них же что-то упало. Раскрыли брат с сестрой глаза, смотрят под ноги. Нет шарика. Зато вся земля для них прозрачной сделалась, хрустальной, видимой до самой серединочки. И даже дальше – звёздное небо видно стало: то, которое на противоположном конце земли, внизу, под ногами.
Видно, как пылает огненное сердце земли, как оно шевелится, будто дышит. Постояли дети, постояли, и домой тихонечко пошли. Осторожно так, чтобы ножками земле больно не сделать. И другим детям и родителям своим всё-всё рассказали. Дети другие посмеялись, подразнились и разбежались в игры играть. Никто не поверил кроме мамы с папой. Мама приласкала вечером ребятишек, поцеловала в маковки, и сказала обоим:
- Умнички вы наши! Всё правильно. Землю беречь надо. Ложитесь спать, а мы с папой постережем, чтоб до утра никто её нечаянно не обидел.
Профессор улыбнулся каким-то уже своим детским воспоминаниям и подошел к указателю. Прошелся ладонью по шершавой поверхности букв. Куда идти? Если нет никакой разницы куда… И он пошел по направлению, на которое намекал указатель.
Пески всё не кончались, а силы у Хальмер-Ю безграничными не были. Через несколько тысяч шагов он захотел пить, и есть тоже. Впереди, за гребнем дюн, показалась какая-то постройка.
Несколько ржавых столбов придерживали шевелящуюся на ветру легкую камышовую крышу. Под крышей в центре находился абсолютно круглый фарфоровый умывальник с водяным фонтанчиком посредине. На Земле в середине ХХ века такие фонтанчики с живой водой были довольно популярны. Изжаждавшийся профессор обхватил умывальник, наклонился и начал пить воду.
Хальмер-Ю не успел вдоволь напиться воды, как внезапная мысль отвлекла его. Ведь что такое вода? Что она делает? Она течет. И время течет. Это известно. Кроме того, она нужна человеку, и всему живому нужна. Если в человеке заканчивается вода, то и время жизни тоже кончается. Значит, человек пьет не просто воду, нет, он пьет время в виде воды. И ест время в виде еды. И дышит временем в виде воздуха. Если их не будет, то его время очень быстро закончится.
Он обернулся. Две старые, заляпанные краской облупленные табуретки. Одна пустая. Для сиденья. На другой – ложка и миска с вареными стручками фасоли. Ну, что ж, жить можно.
Хальмер-Ю сел и приступил к принятию пищи. Заиграла гитара. Юный голос неизвестно откуда, то приглушаемый ветром, то усиливающийся вновь, запел.
Когда умру,
схороните меня с гитарой
в речном песке.
Когда умру...
В апельсиновой роще старой,
в любом цветке.
Когда умру,
буду флюгером я на крыше,
на ветру.
Тише...
когда умру!
«Лорка» - подумал профессор и отложил ложку. Гул моря был слышен и здесь. Такое впечатление, что Хальмер-Ю до сих пор шел по какой-то песчаной косе, омываемой то голубыми, то серо-стальными пенными узкими глыбами волн. Профессор встал, и попытался вглядеться вдаль. И голос вспыхнул опять. Задрожал, словно сорвался со струны, но тут же окреп…
Море смеется
у края лагуны.
Пенные зубы,
лазурные губы...
- Девушка с бронзовой грудью,
что ты глядишь с тоскою?
- Торгую водой, сеньор мой,
водой морскою.
- Юноша с темной кровью,
что в ней шумит не смолкая?
- Это вода, сеньор мой,
вода морская.
- Мать, отчего твои слезы
льются соленой рекою?
- Плачу водой, сеньор мой,
водой морскою.
- Сердце, скажи мне, сердце,-
откуда горечь такая?
- Слишком горька, сеньор мой,
вода морская...
А море смеется
у края лагуны.
Пенные зубы,
лазурные губы.
Голоса гитары и человека исчезли так же внезапно, как появились. А, может, их и не было никогда? Может, это память проснулась? Только чья и о чем? Хальмер-Ю машинально дотронулся до столба и нащупал под ладонью какие-то выпуклости на металлической трубе. Похоже на буквы. Он достал носовой платок из кармана и начал стирать налет ржавчины. Под ней обнаружилась надпись, сделанная когда-то при помощи сварки: « Колхоз имени памяти прошлого». Более там не было начертано ничего. Ни даты. Ни имени.
Шаг 18
- Этот мир – не только наш. Он общий. Мироздание принадлежит всем. И оно – мыслящее. Это – главное его свойство. Запомни мои слова, дочка.
Пржевальский с Дзелиндой только что позавтракали и теперь завершали чаепитие, собираясь на прогулку по Ариведерчи. Антон Макарович в белоснежной романтической рубашке с широким открытым воротом выглядел впечатляюще. О дышащей юностью красоте Дзелинды красноречиво говорило не только ее платье, но и сияющие глаза.
Они шли по краю влажной после легкого дождя деревенской дороги в сторону центра села.
- Я давно хотел рассказать об одном удивительном явлении.
- Каком, папа?
- О пчелином улье.
- Зачем?
- Улей – интереснейшее живое существо. Улей обладает разумом, хотя про каждую отдельную пчелу я бы так не сказал. Каждая в отдельности – лишь часть общего. Причем, пчела вне улья существовать не может, ей нужно сообщество…
- Для чего ты мне всё это рассказываешь? Про какие-то ульи, каких-то пчёл непонятных… Мне всё это неинтересно, папа. Я не пчеловод. И вообще, куда ты меня ведёшь? Я устала от твоих загадок. Говори прямо.
- А мы как раз уже пришли. Видишь это старенькое одноэтажное здание?
- Вижу. И зачем мы здесь? И что делают в этом здании вон те женщины косоедовские? Я заметила, как они туда прошмыгнули! Не нравится мне всё это!
- Я решил раскрыть перед тобой все тайны, ты взрослый человек. Пора тебе знать правду. Всю правду, которой ты так мучительно добивалась от меня. И вот мы – здесь. У самого начала. У истоков сокровенной главной тайны селения Ариведерчи.
- И что же там?
- За этой старенькой дверью сокрыта нечто настолько непохожее на то, к чему ты привыкла, что… В общем, так: сейчас ты узнаешь, наконец, откуда появляются дети!
Дзелинда расхохоталась, недослушав пафосную отцовскую речь.
- Папуля! Ты всё проспал! Я уже много лет - не маленький ребенок и давным-давно всё знаю и понимаю. Ну, ты меня и насмешил!
Вдали послышалось обиженное ржание, а затем – яростное цоканье копыт. Это стучали об асфальт свежие подковы воздушной лошади господина Пржевальского. Но скачущая ещё не успела добраться до хозяина, когда из ниоткуда появился улыбчивый солнечноголовый ариведерчевский подросток. Он взял Дзелинду за руку и, молча, повел её в загадочный дом.
- Папа, а как же ты?
- Не беспокойся за меня. Мы с лошадушкой снаружи потерпим, постоим. Мне там смотреть не на что, нагляделся прежде.
- Когда это?
- Когда тебя на свете-то ещё не было, дочка.
Дверь скрипнула, впустила гостей и тут же захлопнулась за ними. Улыбка сошла с лица Антона Макаровича. Он очень медленно и устало смежил глаза, в которые уже хлынули бессрочные воспоминания…
Жили-были две слезинки-близняшки, каждая в своём глазу. Жили они, не тужили, и не только не знали, что у каждой из них есть сестричка, но даже и не подозревали, что сами-то они есть. Ничегошеньки они не знали и были счастливы.
Но однажды глазки сильно-сильно заморгали, крепко-крепко зажмурились, и скатились слезинки к самым краешкам глазок, а потом не выдержали и побежали нечаянно. И вот добежали они до носика, а с него – до щёчек, а со щёчек – к уголкам раскрытого ревущего ротика, а оттуда – к подбородку. Подбородок был маленький, детский, слезинки увидели на нем друг друга, подбежали, обрадовались, поцеловались, обнялись и стали одной слезинкой, только чуть побольше.
Увидела слезинка далеко-далеко внизу землю да как прыгнет с подбородка, как полетит к земле! Упала она, растеклась немного и превратилась в тёплое солёное море, только очень-очень маленькое море, совсем маленькое, но всё-таки настоящее. Завелись в море рыбки всякие, хвостиками замахали, гуляют туда-сюда, от берега к берегу.
А слезинка сохнуть начала. Особенно, когда в море завелся кит. Он был такой огромный, что только махнул хвостищем и сразу выскочил на берег. Мечется кит по берегу, воды просит, а маленькое море совсем уже крохотным стало, берега солью покрылись. И вдруг откуда-то сверху прилетели мелкие брызги. Обрадовалось море, стало их глотать, как таблетки, целыми горстями, от высыхания лечиться. Заплескались радостные волны, и вот уже хлынули к ним гости небесные – капли дождевые, много-много…
И стало море огромным – с целую лужу! Рыбы, киты, кальмары – все-все в море вернулись и начали танцевать. Потом у них у всех появились китята, кальмарята и прочие весёлые рыбята.
А вечером после дождя море под луной успокоилось и уснуло. И снилось ему всю ночь, что оно – маленькая слезинка на деткой щёчке. Маленькая-маленькая, как звёздочка, потому что в ней отражается луна, а ещё звёзды и всё-всё небо вокруг, и вся-вся земля. И мы больше никогда-никогда не будем плакать, правда, малыш? Прости меня, прости, прости, прости…
Шаг 19
Дверь таинственного домика растворилась. Да, растаяла в воздухе. На пороге стояла Дзелинда. Она и не она. Лицо её изменилось, не то чтобы потемнело, но стало задумчивым, неуверенным в чем-то очень важном. Антон Макарович бросился навстречу, обнял дочь и горячо зашептал:
- Пойдём-пойдём отсюда, забудь-забудь, этого не было, ничего не было! Прости-прости меня! Прости за то, что тебе пришлось увидеть это и пережить такое… прости…
- Это не люди… Они – не люди, папа. Ты не говорил мне раньше. Ты ничего не говорил… Зачем я… Зачем мне было это знать? Господи, какая же я была!.. Как мне теперь с этим жить? Папа! Скажи мне: кто же я?!!
- Ты? .. Как? Разве ты не знаешь теперь уже точно? Ты – моя дочь, Дзелинда. Самое дорогое для меня существо на свете!
- Ты прав! Существо! Именно – существо! Со мной было так же? Да или нет?
- Да… Но это ничего не значит! Мы – родные!
- Ещё бы! Я понимаю. Конечно, куда уж родней! Ведь ты мне не только отец…
Пржевальский замер. Ему казалось, что сердце его висит в воздухе рядом с ним - на тончайшей паутинно-раскачивающейся ниточке!
- Не только отец… но и…
- Кто?
- Не знаю кто… - прошептала Дзелинда и невольно опустила глаза. Щеки её пылали, - не знаю как это назвать…
- Разве они плохие?
- Нет, папа, они добрые, но..
- Если бы их не осталось, весь мир превратился в одно бесконечное Косоедово! Ты это понимаешь? Ты бы этого хотела?
- Нет. Точно – нет. Не хотела бы, нет. Мир – шантажа, чистогана, зависти, клеветы, там всё – исподтишка. Но ведь… получается, что они нам помогают?!
- Не помогают. Их услуги очень-очень щедро оплачиваются. Это их – основной бизнес вот уже третью сотню лет! Кровососы они и хапуги. Но у нас нет другого выхода.
- Теперь я знаю всё. Спасибо, Антон Макарович…
- Не дуйся, Дзелинда Антоновна, не дуйся, и не всё ты ещё знаешь, не всё…
- Ты так думаешь? И что же мне неизвестно, по твоему мнению, папуля?
- А про пчелок. Вот послушай . Полезно будет.
Дзелинда вздохнула. Отвернулась. Потом резко снова повернулась к отцу и произнесла: - Рассказывай.
И опустила голову…
Жил-был добрый пчёл. И была у него хорошая пчела. И были у них пчелинки и пчельцы. Мелкие, но много. Пчёл и пчела занимались пчеловодством. С утра до вечера водили они своих пчелинок и пчельцов по разным цветам.
Кормили, поили, нюхать учили, чтобы цветы различать: луговые от горных, горные от лесных, лесные от полевых, полевые от тех, которые люди летом в горшках держат на балконах.
Пчелинки и пчельцы одно время постоянно не тем занимались: то баловались, то от рук отбивались. Как увидят чьи-нибудь руки – сразу отбиваться начинают, потому что у их родных пчёла и пчелы никаких рук никогда не было, только лапки. Зато такие приятные. И ласковые, и мохнатые, как положено.
Вот собрались ребятишки вокруг цветущей яблони и баловаться начали. Подлетают к яблоневым цветкам, лепесточки дёргают, треплют, друг дружке «зы-зы-зы» кричат и разбегаются. А потом опять то же самое. Лепесточки портятся, падают в траву под яблонькой. Вот же озорники!