Расплакалась яблонька, дождик от неё пошёл маленький, но настоящий. И пошёл дождик жаловаться на судьбу яблоневых цветков прямо к самому главному на небе и на земле. А к нему далеко и ходить не надо. Он всегда тут рядом. И уже знает обо всём.
Стоят перед ним пчёл с пчелой своей. Стыдятся. Головы опустили.
- Детишек наказывать? Или вас?
Молчат.
Вдруг звон со всех сторон: пчелинки и пчельцы налетели.
- Не трогайте их! Пожалуйста! Это мы! Мы-мы-мы сами виноваты! Нас накажите! Они хорошие! Пожалуйста!
Так просили , что дождик расплакался опять. Потому что теперь уже всех жалко. И тот, который главный на небе и на земле, – тоже расплакался и тут же просиял, как солнышко. И такая огромная лёгкая прозрачная радуга над всем миром от слёз этих и солнышка образовалась, такая цветная и широкая, что всех-всех обняла.
Летают в ней, сверкают золотинками пчелинки и пчельцы. Сияют, переливаются огненными блестками пчёл и пчела, яблонька цветками машет, трава пушистее стала, вся в алмазных росинках…
Не зря пчёл с пчелой столько старались: добрыми ребятишки у них растут. Добрыми. Вон как за своих заступаются. И радуга та – из-за них ведь родилась, на любви их и стоит. Ну, и что с того, что радуга такая большая, а пчелинки и пчельцы – такие вот мелкие? Ничего нет больше и сильнее любви. Даже если ты совсем ещё маленький.
- Почему же нет ничего больше и сильнее? Ты так решил?
- Потому что любовь – вне времени, дочка.
Шаг 20
- Почему нельзя? Что значит нельзя, если мне никто не способен помешать? Джеликтукон закрыл глаза и увидел, как его отец, изнемогая от жары, идет к нему по пустыне.
В конце концов, стоит мне только пожелать что-нибудь, как исполнится всё. И почему это я не могу пожелать именно того, чего хочу больше всего? Почему я должен держать слово, данное какой-то сумасшедшей старухе? Да, её, может быть, и нет уже давно! Сколько она может жить? Так чего я жду, когда мой отец так хочет меня видеть?
Джеликтукон закрыл глаза и тотчас пожелал видеть Хальмер-Ю!
Он мгновенно открыл глаза и… ничего не изменилось. Тогда он пожелал оказаться рядом с отцом. И опять ничего не изменилось. Тогда он попросил мысленно воды. Как тогда, в первый раз. Стакан холодной воды тут же оказался у него в руках. Он мысленно представил себе то место, откуда слышался ему во сне голос отца. И тут же оказался там.
Но там было пусто. Только жгучий ветер и мертвый песок. Джеликтукон сделал шаг, зацепился ногой обо что-то и упал. Ему вдруг захотелось посмотреть, обо что же он зацепился. Из песка торчал миниатюрный сучок, похожий на высохший человеческий палец. Джеликтукон начал обкапывать это место и обнаружил, что палец является частью маленькой руки, а рука – частью иссохшего тельца существа, похожего на взрослого человека, только очень маленького. Не больше куклы Барби. Тельце было абсолютно высохщим, как кусочек полена. Джеликтукону опять захотелось пить, в его руке тотчас появился сверкающий снаружи прохладными каплями стакан, до краев полный родниковой воды. Несколько капель упало вниз, на ссохшееся тельце. И вдруг сухая ручка потянулась к влажному стакану. Джеликтукон позволил ему выпить всю воду.
- Кто ты? – спросил он маленького человечка.
- Хэхэ, сихиртя , - ответил человечек, улыбнувшись сухими морщинами личика. Он был почти лыс, лишь кое-где торчали на голове отдельные бесцветные волосинки.
- Тебя зовут Хэхэ?
- Да. А тебя – Джеликтукон.
- Откуда ты знаешь??
- Хальмер-Ю говорил со мной.
- Где он?
- Его нет.
- Он умер?
- Нет. Его просто больше нет.
- Почему?!
- Ты нарушил слово…
- Какое слово? Откуда ты знаешь про слово?
- Сихиртя долго жили и обо всём помнили. И хорошее, и плохое. Я – правнук Тадыма и Нигях. Они прожили счастливо шесть тысяч лет. Их дети прожили пять тысяч лет, а внуки – три тысячи, мои родители ушли молодыми… Они умерли, потому что пришел человек. Он искал тебя. Его звали…
- Хальмер-Ю.
- Да, Хэхэ помнит… Хэхэ живет уже десять тысяч лет и помнит всё. Хэхэ ждал тебя и не умирал, чтобы рассказать. И дождался. Ты пришел.
- Вы убили его?
- Нет. Никто никого не убивал. Но когда появился Хальмер-Ю, слова старухи Халей начали сбываться. Народ сихиртя стал вымирать. Но первыми ушли наши мамонты, говорят, что они были очень большими и добрыми. Ты помнишь мамонтов?
- Да.
- Я уже не застал их, я не помню… Их становилось всё меньше. У них было своё кладбище в песках. Когда ушло море, а первым ушло море, стало много песка и совсем мало травы. Реки пересохли, ушли в песок. И мамонты начали собираться и уходить. Они ушли все, оставшиеся сихиртя пытались добывать коренья, ловили ящериц, копали глубокие колодцы для воды, но вода уходила и оттуда. Всё глубже. А потом её не стало нигде. И сихиртя тоже не стало. Мои родители, прощаясь со мной, просили меня дождаться тебя и рассказать о твоем отце, они считали это своим долгом. Он был добрый светлый человек, он пытался помочь всем, рыл колодцы, собирал росу на рассвете…
- Так в чем же он виноват?
- Он не виноват. Он искал тебя. И остался с нами до конца. Но слова старухи Халей сбылись. Появился человек, и сихиртя начали вымирать. Сначала ушло море…
- Что случилось с Хальмер-Ю. И как давно это произошло?
- Он просто исчез. Его не стало, как только кто-то нарушил слово, о котором говорила Халей.
- Но ведь это было только что!
- Это у тебя – только что. У нас прошло 9 тысяч лет…
- Как?
- У нас разное время. Ты – в своем, мы – в своем. Может быть, то, на что ты сейчас смотришь, уже давно не существует, как свет от звезды, умершей миллиард лет тому назад. Он только что дошел до тебя, хотя самой звезды там, откуда пришел свет, нет уже очень давно.
- Но я – существую?
- Никто не может сказать. Может, ты ещё не родился. У тебя своё время. А у Хальмер-Ю… его больше нет.
- Но почему?
- Мы существуем потому, что мы верим в это. Мы верим слову. А ты его нарушил. Ты прервал связь.
- Какую связь?
- Связь, на которой держится всё. Все миры. Связь, которая вне времени.
- Я хожу, живу, дышу, никого не обижаю, всем желаю добра, тебя спас, между прочим… Всё, чего я хотел: вернуться к своим близким, быть с ними, а не здесь! За что вы убили моего отца?!
- Успокойся, Джеликтукон. Прошу тебя. Повторяю: никто твоего отца не трогал. Ты нарушил слово, и оно не случилось. Нет слова – нет мира. Нет сихиртя. Нет твоего отца… Всё сбылось…
Джеликтукон отвернулся. Рыдания, подступившие к горлу, душили его. Но он не хотел показывать этому маленькому существу своего состояния. Он пошел от него прямо. Куда глаза глядят. А глаза не глядели никуда. Они были полны слёз…
Шаг 21
И все-таки он обернулся. Там, вдали, на бугорке, где прежде оставался Хэхэ, больше не было никого, лишь пламенел одинокий розовый куст. Джеликтукон выплеснул из стакана остатки воды. И на всем протяжении между ним и кустом появилось широкое чистое озеро. Из песка проросла трава, по берегам зашуршали камыши, а над самой поверхностью воды залетали голубоватые и зеленоватые стрекозы. Озером Хэхэ-Сихиртя называют теперь это место. Когда-то это были Шестые пески.
А Джеликтукон поднялся над землей и исчез в глубине неба. Но из неба он тоже удалился. Не захотел видеть ни его, ни солнца, ни звёзд. И их не стало для него. Вечная мгла без тьмы и света. Прошел миг или несколько триллионов лет – здесь этому не было никакой разницы. Нет разницы тому, что не существует.
В этом мире можно искать и не найти. Можно найти, но так и не узнать, что нашел. Можно только представить себе себя, но так и не понять – ты ли это. Но если щемит сердце, значит, что-то всё-таки есть? А о чем оно щемит? Даже там, где кроме забытья нет ничего? В сердце звучит мелодия. Не фортепиано. Не скрипка. Не саксофон. Просто мелодия. Сама по себе. Её не слышно, но от неё становится светлей, и печаль начинает обретать очертания. Еле уловимые штрихи среди мглы, не имеющей ни времени, ни формы. Чьи это штрихи? Чья боль? Чьё ожидание – не даёт, не позволяет разуму без остатка раствориться в небытии неведения и бесчувствия? Неужели что-то ещё осталось, над чем нет власти ни у чего, даже у этой мглы?..
И он вспомнил… и он увидел, как появляются тени из ниоткуда, как нечто брезжит во мгле. И рождается слово, трепещущее на губах. Ещё несказанное, но уже живое, уже готовое родиться. Это имя. Оно так знакомо, хотя нигде и никем не произнесено. Оно есть. Оно просится произнести его.
Джеликтукон замирает на вздохе. И произносит.
И рождается свет. Яркий, как рождение Вселенной. Бессмертный. Святой…
- А что было, когда ничего ещё не было?
- Как это «ничего», сынок?
- А, так вот. Когда я ещё не родился, ты ещё не родился, и никто ещё не родился?
- Совсем никто?
- Ага!
- Понятно, тогда земля была пустая, горы на ней, моря-океаны, реки большие и малые, трава, леса и луга, звери и птицы, ой прости… Их ещё нет, но они скоро уже будут.
- Нет, нет, нет! Так не считается! Если нет никого, значит, никого нет: ни зверей, ни птиц, ни травы, ни леса!
- Ладно. Остаются горы, вулканы, реки, моря, пустыни…
- А они что: всегда были? А вот когда их не было, то что было, а?
- Ой, какой ты дотошный! Ладно. Когда-то ничего этого не было. И земли тоже. Только бескрайнее темное небо и звёздочки на нём, и солнце в огромном газовом облаке пыли…
- Точно?
- Не знаю, умные ученые люди так говорят.
- Раньше они тоже так говорили?
- Нет, раньше по-другому.
- А вдруг они и потом опять по-другому скажут?
- Всё может быть. Может, в шахматы поиграем, раз уж ты такой рассудительный?
- Ага, ты что думаешь: я маленький, да?
- Почему? В шахматы и взрослые играют.
- Я не про то!
- А про что?
- Как про что? Ну, ты же не ответил на вопрос! Ну, пожалуйста! Скажи: что было, когда ещё ничего не было?
- Чего «ничего»?
- Ну, совсем ничего: ни звёзд, ни неба, ни солнца!
……………………
- И что ты молчишь? Не знаешь? Ответь же мне!
- Я тебя люблю.
- Ну, вот опять. Я же серьёзно спрашиваю!
- Я тебя люблю, сынок.
- А что было?
- Это и было, сынок. Всегда. Даже когда не было ничего…
Шаг 22
Дзелинде казалось, что её время от времени кто-то зовёт. С тех пор, как тайна рождения людей Ариведерчи стала ей известна, она потеряла всякий интерес к жизни в этом селении. Теперь она знала, что однажды, в первой трети девятнадцатого века в городе Санкт-Петербурге встретились и сдружились двое молодых и исключительно талантливых ученых: Антон Макарович Пржевальский и Григорий Потапович Настарбинский. Успехи сих господ на медицинском поприще снискали такую славу в благородном обществе, что они не были обойдены вниманием и самого государя Александра Павловича, удостоившего их собственной аудиенцией! Не раз встречались они и с государственным секретарем Михаилом Михайловичем Сперанским, о коем, впрочем, известно и как о влиятельном масоне, водившем близкую дружбу с руководителем Петербургской ложи иллюминатов профессором Фесслером, с главой масонов князем Куракиным и с Лопухиным. Однако, вскоре проявили Антон Макарович и Григорий Потапович лучшие свои качества в тяжких испытаниях 1812 года, когда, не щадя живота своего, спасали в походных условиях жизни ратников, пострадавших на защите Отечества. Побывали и под Лейпцигом и в Париже.
Наступил мир. Пользуясь оказией, молодые люди решили совершить вояж по некоторым европейским странам, в том числе побывали они и в Италии, в частности в Папской области, имевшей к тому времени тысячелетнюю историю. Оба молодых человека, будучи в Риме, не могли позволить себе не посетить знаменитейшую Сикстинскую капеллу, возведенную папой Сикстом IV в 1473 году и украшенную гениальными фресками Микеланджело Буонаротти. Великий мастер выполнил работы в немыслимо короткие сроки и практически в одиночку, решив тем самым сложнейшую задачу, поставленную перед ним папой Юлием II.
И вот они в сопровождении руководителя хора Сикстинской капеллы монсиньора Винченцо входят в здание… Впрочем, к чему такие экскурсы в прошлое? Вот она, Дзелинда: сидит на невысоком речном бережке, болтает босыми ногами в прохладной воде и следит себе за деловитым полетом зеленовато-голубовато-розоватых стрекоз. Разбаловались. Последний теплый, даже жарковатый денек. При чем тут Буонаротти?
Едва переступив порог Сикстинской капеллы, лучшего из творений архитектора Понтелли, Пржевальский и Настарбинский почтительно замерли. Их взоры невольно устремились к потолку. На фресках Микеланджело были изображены различные библейские истории, начиная от сцен сотворения мира. Обоих зрителей почему-то одновременно привлекла начальная сцена цикла сотворения мира - «Отделение света от тьмы». Стремительная, колоссальная фигура Демиурга! Рождение Солнца. Рождение одухотворенного Мироздания! Перст указующий. Чувствовалось, что картина – нечто живое, созданное и создаваемое на одном дыхании, как это и было в действительности. Мастер написал её в один день! Пржевальский помнил, как от волнения у него начала кружиться голова, и он непроизвольно ухватился за плечо Григория Потаповича.
И тут же раздались неземные голоса. Они возносились всё выше и выше, на высоту, недоступную живому человеческому голосу. Хор голосов словно переливался в ожившем воздухе всеми красками радуги! Господа учёные вдруг совершенно перестали ощущать себя во времени и пространстве. Где они? Что это?
Это были голоса кастратов Сикстинской капеллы. Что виделось целью художественного творчества во времена Возрождения? Стремление не столько подражать природе, сколько исправлять ее и стремиться к безусловному «превосходству» над её достижениями. Самым существенным отличием, основной ценностью голосов певцов-кастратов во все времена была их искусственность, как физиологическая, так и вокальная. Их голосовые аппараты соединяли в себе преимущества сразу трех типов голосов – детского, мужского и женского. Эти люди владели одной из важнейших предпосылок бельканто: уникальной трехрегистровой манерой пения, то есть, абсолютно естественным звучанием голоса во всех трех регистрах – грудного, головного и фальцетного.
Во времена Микеланджело капелла достигла своего расцвета. К 1625 году в хоре Сикстинской капеллы уже не осталось ни одного фальцета, С той поры о фальцете начали говорить как об «искусственном голосе», а о голосе певца-кастрата как о «естественном» Количество членов капеллы в том же 16 веке возросло до тридцати. Отслужив на своем поприще двадцать пять лет, певцы получали звание почетных членов капеллы и имели право продолжать находиться при хоре. Для исполнения партий сопрано, начиная с 1588 года, со всей Европы в капеллу приглашались лучшие певцы-кастраты. Сикстинская капелла на протяжении нескольких веков оставалась лучшим духовным хором Италии. Крупнейшие композиторы эпохи Возрождения Дюфаи и Жоскен Депре создавали произведения для этих удивительных голосов. Франческо Сото и Джакомо Спаньолетто, Лорето Виттори и, разумеется, несравненный Фаринелли, десятки и сотни безумно талантливых певцов потрясали своими голосами сердца людей всех сословий – в Италии, Франции, Испании и в других католических странах! Испанские короли и римские папы были их преданными слушателями и ценителями высокого искусства…
Однако же, всё в этой жизни когда-то меняется. Сначала ограничения на появление этих неповторимых голосов ввёл Бенедикт Четырнадцатый, а следом и папа Клемент Четырнадцатый (17б9-1775) предпринял достаточно жесткие запретительные меры в их отношении, хотя выгнать поющих кастратов из своей папской капеллы даже он так и не решился, да и в консерваториях обучались они по-прежнему… Немало усилий к искоренению певческого феномена приложили и идеологи Просвещения, что способствовало упадку преподавания вокального мастерства. В целом, ко дню появления в капелле гостей-чужестранцев Пржевальского и Настарбинского сложилась ситуация, когда о самом существовании этих певцов в итальянском обществе стыдливо старались не вспоминать.
Обо всем этом рассказал гостям сердобольный монсиньор Винченцо, у которого были свои планы в отношении Антона Макаровича и Григория Потаповича. Планы эти состояли в том, что он решился предложить им попробовать каким-то образом пристроить в далекой России неприкаянных состарившихся певцов, поскольку пристраивать их при капелле в прежних количествах и кормить далее не осталось никакой возможности, а просто выбросить на улицу – не позволяла совесть.