Сполох поначалу растерялся, но потом горячо воскликнул, сверкая глазами:
— Не ждал от тебя малодушия в час свершений!
— Малодушия… – безгневно повторил Юдхиштхира. – Увы, я был малодушен в дружеских беседах – с любимым братом-героем и мудрым советчиком-богом. И сейчас малодушен, потому что не осмелюсь отречься, не осмелюсь лишить войско своего штандарта, и с тем – тени Дхармы. Но никто не упрекнет меня в малодушии на поле битвы.
Он опустил голову.
— Наше войско одержит победу. Ом мани.
Сполох уже решил, что Царь Справедливости по обыкновению впал в тоску, но тот очнулся.
— Идем же, – проговорил он, – я предполагаю созвать военный совет и объявить имя главнокомандующего.
— Разве ты не станешь распоряжаться сам?
— Нет. – Сощурившись, старший Пандав посмотрел на солнце и едко заметил: – Тому, кого воздымают вроде знамени, повелевать несподручно.
Дхриштадьюмна собрался возразить, но онемел, услышав из уст Стойкого-в-Битве:
— Командующим будешь ты.
— Но почему не Ар…
— Не спорь, – быстро сказал Стойкий-в-Битве, и Сполох замолк, опасаясь возражением лишний раз ввергнуть его в тоску.
Где-то вдали, за серыми шатрами незнатных колесничих завели пьяную песню, и порыв ветра донес: “У Вишну четыре руки, и сзади его длинный змей…” Дхармараджа вздрогнул, но вздох спустя чуть усмехнулся, прикрыл глаза, задумавшись, и явно забыл о намерении куда-то идти.
Сполох тронул шурина за локоть. Тот послушно двинулся за ним – к златоверхому шатру, раскинутому возле огромного баньяна. Прозрачная колоннада воздушных корней, переплетенных с побегами лиан, дала кров стайке попугаев; верткие обезьяны дразнили ручных леопардов, дремавших в траве.
— Жена моей сестры… – начал Дхриштадьюмна, надеясь хотя бы пустым разговором вернуть свойственника на землю.
— Сестра жены? – рассеянно переспросил Юдхиштхира.
— Жена сестры, – подтвердил Сполох, – прислала в подарок лотосоподобной Черной Статуэтке девушек племени чола, искусных в пляске, – не пожелаешь ли развлечься представлением?
— Сейчас не время, – устало возразил Стойкий-в-Битве.
— С месяц назад Шикханди на лове живьем взяла тигра-альбиноса; вышло, что они водятся не только в землях дашарнов. Я думаю, это благое предзнаменование, поскольку подобные звери охраняют трон Города Слона… Я прав, о лучший из царей?
Повернув за угол, Юдхиштхира остановился как вкопанный и беззвучно шевельнул губами.
Сполох умолк, закатив глаза.
Стойкий-в-Битве неподвижно смотрел на четверку лунно-белых скакунов, огнеоких и ярых, рожденных в далекой Камбодже…
— Твой благородный брат прибыл, – на всякий случай пояснил Дхриштадьюмна, мысленно поминая неудобосказуемые части тела разных богов: состояние изобильного подвигами шурина день ото дня ухудшалось.
— За горло. Взять. И задушить, – едва слышно произнес Юдхиштхира, судорожно стиснув кулак.
Сполох изумленно воззрился на свойственника, вполне справедливо предположив, что его последних слов тот не слышал, подводя итог своим мыслям. Но с чего проснуться в этом тихом человеке столь кровавым желаниям?
Шурин смотрел на колесницу своего брата.
На пустующее место суты.
Стойкий-в-Битве теперь уже не боялся поражения.
Он боялся, что победит.
Тем же вечером в покои Арджуны влетел разгневанный Баламут. Он имел весьма неприятный разговор с Критаварманом, после чего со злости сочинил истекающую патокой и противную здравому разумению историю.
Следовало каким-то образом объяснить союзникам, почему столь преданный и благочестивый царь пренебрег божественной волей и увел своих воинов в стан Кауравов.
— Это бред, – сказал Арджуна, выслушав его. – Остальное бывало забавно, но сейчас не время для забав! Мадхава, оставь сочинение несуразиц, ими упивается чернь, но цари – они не поверят.
— Поверят! – прошипел Кришна, раздувая ноздри; в голосе его почудилась небывалая прежде дрожь. – Поверят и благословят! И преисполнятся… Арджуна, ты подтвердишь мои слова.
— Ты будешь рассказывать это от своего имени?!
Вызолоченные ногти аватара полоснули обивку сиденья; чинский шелк, на варварский манер шитый драконами, треснул.
— Да!
Серебряный замолчал. Он стоял вполоборота к родичу, у стены, покрытой многоцветной росписью, и внимательно изучал жизнеописание царя Бхагиратхи, сведшего некогда Гангу с небес на землю. Молчание длилось, пока выражение лица Кришны не стало жалобным; еще вздох, и с уст флейтиста сорвалась бы мольба.
— Повтори, – без выражения попросил лучник, по-прежнему глядя в сторону.
Баламут медленно вдохнул и выдохнул.
— Узнав, что Кришна вернулся в свою столицу, нечестивый и незоркий Дурьодхана, полагающий Джанардану своим другом, отправился в Двараку, рассчитывая на то, что воины племени ядавов присоединятся к нему.
— Он преуспел.
— Не перебивай. Серебряный и Боец прибыли в Двараку одновременно, и одновременно вошли во дворец, но время было неурочное и… Кришна еще не пробудился ото сна.
Арджуна молча кивнул.
— Дурьодхана вошел первым и, исполненный гордыни, сел возле изголовья, в то время как благочестивый и полный смирения сын Панду остановился в изножии кровати.
— И сколько жен было в той кровати? – сухо уточнил Арджуна.
— Ни одной! – рявкнул Кришна. – Затем, чтоб ты мог в нее залезть, когда Боец уедет!
— Нам обоим ты не хотел отказать в помощи, – четко продолжил Серебряный, – но, проснувшись, первым увидел меня, и потому предложил мне выбирать: акшаухини войска под началом Чудо-Латника, или себя.
— Свою помощь!
— Угу. Себя.
— Мне это не нравится!
— Мне тоже.
— Серебряный, – мягко спросил Баламут после долгого молчания, – будь это так, что бы ты выбрал?
— Я бы пристрелил Слепня, – Арджуна пожал плечами, так и не взглянув на собеседника. – По-братски. А теперь ты скажешь, что на самом деле произошло в Хастинапуре. Или мне расспрашивать слуг?
— Слуги не скажут тебе ничего иного. И никто не скажет. Кроме, возможно, – Баламут растянул губы в усмешке, – самого Дурьодханы. Или Духшасаны с Карной… Поинтересуешься при встрече?
— Я не колдун, чтобы расспрашивать мертвецов.
— Я так и думал… – аватар подмигнул бронзовой крысе, на которой восседал мудрый толстый Ганеша.
— Что стряслось с Чудо-Латником? – неприязненно поинтересовался Серебряный. – Он, помнится, слыл весьма преданным вишнуитом…
Аватар раздраженно отмахнулся; у него дрогнула верхняя губа, и на женственном лице странным показалось выражение зверя, готового обнажить клыки.
— Никаких Чудо-Латников, – сказал он, глядя в потолок. – Он умер и сожжен. Он никогда не рождался. Он увел войско, доставшееся Дурьодхане по выбору…
Арджуна закрыл глаза, на мгновение став похожим на Юдхиштхиру, и с силой провел ладонью по лицу.
— Хорошо, – сказал он, помедлив. – А если история дойдет до Бойца?
— Он, конечно, объявит ее ложью, – вздохнул Баламут. – Но, конечно, ему никто не поверит. Как всегда.
Серебряный обернулся. Подошел и сел напротив. Подался вперед, упершись локтями в колени.
— Но мне – ты – скажешь? – вкрадчиво предположил он.
— Нет, – спокойно ответил Кришна, лаская кончиками пальцев лады немой дудки. – Разве тебе недостаточно моих слов?
— Я поклянусь в их истинности любому и в любой час. Но я-то могу знать, что произошло?
— Я уже рассказал тебе.
— Мадхава…
— Ты подозреваешь меня во лжи? – вскинул бровь Баламут; резкий перелив оскорбленной флейты плеснул огнем в тенях покоя.
— Но ведь это меня ты выставляешь дураком.
— Дураком? – почти растерянно переспросил аватар, прежде чем разочарованно скривиться. – Нет, ты и вправду… скудоумный. Дураком я выставлю кого угодно, кроме тебя. Разве… Нет, ты не поймешь.
— Не пойму? – лучник встал и сощурился, глядя на него сверху вниз. – Я, скудоумный, умею сравнить одиннадцать акшаухини с семью!
— Ты никак испугался?
Из груди Серебряного вырвался рык.
Флейтист мелодично рассмеялся.
— Тебе смешно?
— Ты такой сердитый, – мурлыкнул Баламут. – Глаза сверкают, ноздри раздуваются, шерсть дыбом, о лучший из леопардов…
Арджуна помолчал. В глазах его гнев постепенно сменялся восхищением; эту метаморфозу аватар наблюдал уже много раз, и чарующая улыбка вновь родилась на устах Кришны.
— Я действительно клялся Дхритараштре не вступать в битву… – почти виновато проговорил он, взглядывая на Серебряного из-под ресниц. – Я буду твоим возницей.
— Воспоешь мои подвиги? – поднял бровь Арджуна.
— Уже.
— Слухи и слухи, – сказал лучник, глядя, как покачиваются серьги в ушах Баламута, – отовсюду слухи, один безумней другого, и чернь треплет наши имена…
— Чернь восторгается.
— Пусть так – но много ли достоинства в такой славе?!
— Где ложь, где истина? – тихая флейтовая трель. – Кто различит, если все сущее – только Майя?
Арджуна резко выдохнул, но промолчал.
— Даже мудрые заблуждаются, – пропел Кришна, сладко жмурясь. – Однако тот, кто действует без привязанности, никогда не пятнается грехом, подобно тому, как лист лотоса не смачивается водой…
— Ты забавляешься, – почти нежно сказал Серебряный.
— А чем мне еще заниматься? – спросил Баламут у светлоликого Чандры, нарисованного на потолке, закрыл глаза и весенней пантерой вытянулся поперек широкого сиденья; Арджуна невольно закусил губу. – Тебе… не надоело еще со мной разговаривать?
— Всего лишь одно, Мадхава. Скажи мне…
Кришна, чуть улыбаясь, открыл левый глаз.
— Я слышал не меньше трех историй про то, как я поспорил с кем-то на собственную жизнь и проиграл, избегнув встречи с Ямараджей исключительно твоей милостью…
— Ты собираешь сплетни? – перебив его, кисло поинтересовался флейтист.
— Собираю сплетни? – Арджуна почти залюбовался им. – Ты их распускаешь!
— Это ложь, – мгновенно отрекся Баламут.
— А история про то, как Бойца сотоварищи похитили гандхарвы? И нам – нам! – отчего-то взбрело в голову их вызволять?
— А разве это неправда? – невинно осведомился флейтист.
— Один достойный вельможа тот же вопрос задал старшенькому. Тот целый день молчал. И по сю пору киснет, как молоко у болтливой бабы…
Кришна снова уставился в потолок.
— Пусть… – лениво уронил он. – Его дело – сидеть на слоне и олицетворять моральный закон. И ему это отлично удается…
Арджуна усмехнулся.
— А если ему это однажды надоест?
Баламут покачал головой.
— Он слишком хорошо владеет своими чувствами, чтобы сорваться. Такой достойный человек. Даже неинтересно… А ты, вероятно, решил податься в аскеты, сын Притхи, и, готовясь противостоять чарам апсар и гандхарвов, упражняешься на мне.
— В аскеты я всегда успею. Возможно, это будет дельным решением: вместе с тапасом подвижники обретают мудрость, а она мне необходима. Ибо я, наконец, хочу понять, что ты делаешь и зачем!
Кришна встал.
Он был прекрасен, в один миг преобразившийся из томной любовницы в гневного бога; но и поднявшийся перед ним герой внушал ужас.
— Арджуна, ты великий воитель – воюй. Думать буду я.
— А я не люблю, когда подо мной думают! – в бешенстве рявкнул Сребрец. – Кто будет убивать после твоих раздумий? Пес ли я, чтобы бросаться на указанного?
— Чьих врагов ты будешь пронзать стрелами? Чужих?
— Твоей милостью перед нами лег путь к гибели!
— Разве доблестная смерть в бою – не лучшая из участей кшатрия?
— А если кшатрий желает победить и насладиться победой?
— Я обещаю вам победу, – протяжно выдохнул Кришна, откинув голову назад. – Я обещаю, что люди тысячелетиями будут рассказывать о вашей победе…
— Которой не было?! Ты… я так и вижу, как над нашими трупами ты сочиняешь нечто… несуразное, – последнее слово Арджуна выплюнул как гнилой кусок.
Баламут скривил губы.
— Что же вы думали раньше? – процедил он. – Я только указывал дорогу, шли вы по ней сами… Или ты не был счастлив следовать моим советам?
— Думали?.. раньше?.. – эхом повторил лучник, и в его глазах заплескался серебряный прилив.
Кришна, в панике хватаясь за флейту, отшатнулся от ярости, которую сам же вызвал.
Ярости оставался шаг до боевого безумия.
Давно прирученный, любящий, преданный, он в один вздох сбросил многолетнюю паутину, исчадье Молниедержца! …нет, это лишь последний рывок тигра, угодившего в зыбун, мухи вблизи хозяина тенет…
И все же сейчас Арджуна поднимет на него руку.
Флейта.
Гаснет серебряное сияние.
Баламут отнял флейту от губ, кратко вздохнул и начал говорить – неторопливо, спокойно, едва заметно укорачивая одни слова и растягивая другие.
Стихотворный строй “гриштубх”, четверостишия с особым ритмом ударений внутри строки… ритмом.
Песня.
Нет.
Песнь.
Он не видел того, что грезилось Юдхиштхире, возлюбленный Господа, первый из бхактов, еще не видел. Крылья этой души не бабочке были под стать, более походя на орлиные, – но уверенные руки расправляли их, готовясь насадить улов на иглу…
Это – цельность. Освобождение. Мир.
Горький привкус истины, неземная весна, зыби Предвечного океана, отражающие рассвет… Огненный хмель сражений, мудрость, погруженная в созерцание, отвага и страсть, свет и тишина…
Вечность.
Арджуна опустился на колени. Гордец из гордецов, царевич и полубог, непобедимый воитель смотрел на флейтиста снизу вверх, с темным, отчаянным обожанием.
По-собачьи.
Через несколько месяцев на поле Куру колесница Арджуны выедет между строями готовых к бою войск. Аватар будет держать поводья.
Узрев в рядах противника своих родных, друзей и доброжелателей, Серебряный откажется сражаться. Тогда Черный Баламут споет ему Песнь Господа.
Но даже этого окажется недостаточно. Не находя сил принять слова бога на веру, Серебряный попросит его показать свой истинный образ.
И увидит.
Глава пятая
“Вьясадева сказал:
Я созерцаю многочисленные знамения, внушающие ужас, о бык из рода Бхараты. Я вижу солнце, луну и звезды, объединившие свое сверкание, в то время как свод небес стал белым, как корень лотоса, и не близятся ночь и вечер. В храмах оживают изваяния, богини и боги смеются, дрожат или извергают кровь из уст. Ужасно кричат птицы, боевые колесницы кшатриев сдвигаются с места сами собой, барабаны исторгают гром, не тронутые ударом. Облака полны молний, рев несется с небес, умножилось число насекомых и пожирателей падали. Животные плачут, и слезы их уязвляют землю.
В небе парит невиданная птица, с одним крылом, одним глазом и одной ногой; она испускает гневные крики, от которых кровью рвет тех, кому случается ее услышать. Подле нее множество ужасных комет, сверкающих точно молнии Индры.
Деревья в лесах не ко времени приносят цветы и плоды, подобно тому и у женщин происходят выкидыши; иные же разрешаются чудовищами. Детеныши животных рождаются с двумя головами, хвостами или лингамами, тремя глазами или пятью ногами. Коровы доятся кровью. Земля содрогается, и в небе демон Раху приблизился к Солнцу.
Пришли сильные ветры и нет пыли; но ливни приносят пыль вместо воды.
Ослепительный свет исходит от луков, и мечи сияют. Нет сомнения, о доблестнейший из царей, что оружие предвидит большое сражение и ликует, ожидая его. Подобным же образом блещут доспехи и знамена, о царь.
Большие реки отныне текут вспять, и вода в них обратилась в кровь.
Все это, несомненно, означает, что множество владык, отважных в сражении и наделенных большой силой, найдет свою гибель. Голая земля станет им ложем сна и выпьет их. Час их приспел”.
Посол неприкосновенен, кто бы он ни был: так гласит Закон-Дхарма, нерушимый вовеки. Одинокая колесница Сыча-Улуки, сына Шакуни-Сокола, лучшего игрока в кости в трех мирах, приближалась к лагерю под вой карнаев, ожидаемая слугами с “почетной водой” и угощением; но в шатре, венчанном стягом Обезьяны, ожидали только последнего предложения сдаться.