Чуть подумав, я полностью успокоился и смирился с обстоятельствами. Не факт, что мое бегство из РТУ ВМФ в Аналитический центр в начале 1981 года или раньше позволило бы мне занять должность начальника отдела. Я не обладал хитростью и лукавством Славы Первака, не любил дисциплину ещё с первого года службы рядовым матросом, т. е. с ноября 1962 года, и не любил быть командиром только ради власти над людьми. Вспоминаю такой случай из жизни. В 1964 году я успешно сдал вступительные экзамены и был зачислен курсантом на первый курс ВВМУРЭ им А.С. Попова в Петродворце-Петергофе. К этому времени я был старшим матросом и два года отслужил срочную флотскую службу. Экзамены я сдал на отлично, и командир роты капитан 3-го ранга Веккер Яков Наумович вместе со старшиной роты, тоже первокурсником из солдат Володей Мельни-ченко предложили мне стать замкомвзвода, то есть старшим над однокурсниками, с которыми я рассчитывал пять лет вместе учиться.
Я уже автоматически из старшего матроса превратился в старшего курсанта, имел опыт двухлетней службы и решил, что справлюсь с обязанностями «постоянного» командира над девятнадцатью своими однокурсниками. Через две недели моя душа смертельно затосковала от обязанностей замкомвзвода до такой степени, что я возненавидел самого себя. С этими обязанностями я потерял главное – духовную свободу. Мне так захотелось стать как все, думать не о подъемах и построениях, а о чем взбредет в голову, что я подошел к командиру роты Веккеру и попросил освободить меня от обязанностей замкомвзвода и сделать рядовым курсантом. Так все пять лет я и проучился рядовым курсантом под командой нового замкомзвода Николая Ларионова и того же старшины роты Владимира Мельниченко. Ларионов и Мельниченко духовно были сделаны из другого «теста». Им очень нравилось командовать своими однокурсниками. Это давало им некоторые дивиденды при сдаче экзаменов, но главное – это им нравилось по складу характера. Они находили в этом не тяготу и ношу службы, а удовольствие, от хотя и маленькой, но все же власти над своими сокурсниками. Вот эта давняя курсантская история и подсказала мне, что я правильно сделал, что не перешел в Аналитический центр для командной и организационной работы, а остался нештатным офицером РТУ ВМФ.
С таким характером неприятия дисциплины и отвращением от выполнения командирских уставных обязанностей, а главное – по причине отсутствия хитрости и лукавости, я бы все равно остался заместителем Славы Первака, а то ещё и рядовым оператором. Говорят, что Бог не делает, все – к лучшему. Так впоследствии оказалось и с моим назначением на должность заместителя Славы Первака. Однако эта обида с назначением оказалась не последней. В октябре 1981 года штатные должности Центра заполнились процентов на 90, и реальная численность офицеров и мичманов составила примерно сто человек. Два строящихся жилых дома, по которым я готовил ежемесячные доклады Главкому ВМФ, должны быть по план-графику сданы в феврале 1982 года. Но они могли вместить лишь 80 семей военнослужащих центра. Заранее получалось так, что 20 семей надолго оставались бесквартирными, даже после сдачи в эксплуатацию и заселения этих двух домов.
В части начался страшный ажиотаж вокруг жилья и драчка за ещё не сданные в эксплуатацию квартиры. Была создана жилищная комиссия под председательством Прохорова. Членами комиссии были Вдовиченко, Первак, Двораковский и два-три офицера из вновь прибывших. Так как эта троица действовала в полном согласии, то фактическим председателем комиссии был Вдовиченко. Он и решал, кому выделить трехкомнатные квартиры, кому все остальные, а кого и вовсе оставить без жилья на неопределенный срок. В конце октября 1981 года Валера Двораковский как-то явился в РТУ ВМФ и, беседуя со мной, как бы между делом заявил, что мои дочери школьного возраста относятся к «классу» однополых и из-за недостатка трехкомнатных квартир мне на семью из четырех человек жилищная комиссия может выделить не трехкомнатную, а двухкомнатную квартиру. От такого сообщения я буквально оцепенел. Я здесь сижу по ночам, готовлю доклады Главнокомандующему ВМФ, чтобы эти несчастных два дома были сданы в эксплуатацию хотя бы в апреле-мае 1982 года, а жилищная комиссия части готова загнать мою семью из четырех человек в двухкомнатную квартиру, из которой мне уже никогда не удастся выбраться. Где же справедливость?
Ведь командование знает, что я прилагаю максимум усилий для завершения строительства и сдачи в эксплуатацию этих домов, а трехкомнатная квартира положена мне не «по блату», а по закону? На это Двораковский вполне резонно заметил, что жилищной комиссии «глубоко плевать» на ту работу, которую я выполняю в РТУ ВМФ. Мол, на объекте ты появляешься только по четвергам и даже не вникаешь в местные проблемы. А в части уже полно офицеров, у которых по двое и по трое разнополых детей, и они являются формальными первоочередниками на трехкомнатные квартиры. И опять к логике Двораковского было не подкопаться! Я понимал, что это был пробный камень и бросил его в меня не Двораковский, а Вдовиченко. Во-первых, он хотел проверить мою реакцию, а во-вторых, буквально принуждал, чтобы я в очередной приезд в Аналитический центр упал перед ним «на колени» и попросил выделить мне трехкомнатную квартиру. Он мог и согласиться, но в замен обязательно предложил бы сделать личную услугу самому Вдовиченко или исполнить какую-нибудь подлость в его карьерных интересах.
Буквально на второй день приехал мой знакомый и мой первый начальник РТС на РПК СН «К-423», гидроакустик по специальности и выпускник 1968 года, Шадрин Валерий Степанович. Парадокс судьбы в том, что в 1971 году старший лейтенант Шадрин прикинулся неспособным сдать зачетный лист на допуск к исполнению обязанностей начальника РТС. Его списали на берег, и он 10 лет где-то служил в береговых постах ВМФ, а я вместо него был назначен начальником РТС, и до 1980 года оставался офицером плавсостава РПК СН «К-423». Неведомыми путями, тоже в звании капитана 3-го ранга, его в 1981 году назначили в штат Аналитического центра. На этот раз он не был моим начальником, но в его семье было двое разнополых детей, и он был первым претендентом на трехкомнатную квартиру. Для вновь прибывших офицеров ничего не значил мой одиннадцатилетний стаж офицера плавсостава атомной подводной субмарины. Шадрин с порога заявил мне то же самое, что и Двораковский. Мол, члены жилищной комиссии, ввиду дефицита трехкомнатных квартир и однополости моих детей, склоняются выделить мне двухкомнатную квартиру.
Сам же Шадрин уже был уведомлен, что ему выделяется трехкомнатная квартира, так как его дети разнополые. Тут я окончательно понял, что сидение на двух стульях и мои успехи в РТУ ВМФ, выходят боком для моей семьи и моего служебного положения в Аналитическом центре. Если я сейчас брошу все, откажусь работать в РТУ ВМФ и вернусь к исполнению обязанностей заместителя Первака на объекте, то там на мне отыграются по полной схеме Первак и Вдовиченко. Они умеют это делать. Они просто меня «затуркают» неисполнимыми приказаниями и превратят в мальчика для «избиения». В таком угнетенном состоянии я пребывал накануне ноябрьских праздников 1981 года. Жене я ничего не говорил, чтобы её не расстраивать раньше времени, но настроение было скверное. Как раз во время таких тяжелых раздумий мне позвонил один мой старый друг и сослуживец по РПК СН «К-423» Луцук Андрей Александрович и пригласил меня отметить праздничные дни Великой революции за хлебосольным столом в его московской квартире.
Мы дружили семьями ещё со дней флотской юности, и как только я обнаружил в 1980 году Андрея в Москве, так мы стали семьями эпизодически встречаться по праздничным поводам или даже без повода. Я, конечно же, дал согласие, и где-то то ли 6-го, то ли 7 ноября 1981 года мы с женой пришли на квартиру Андрея отмечать праздник обильной выпивкой и закуской. Об Андрее, как и об этой встрече, в корне и стремительно изменившей мою судьбу в лучшую строну, надо рассказать особо.
Глава III
«Однополчанин» по флотской службе Андрей Александрович Луцук
1. Знакомство и совместная служба
Познакомился я с Андреем Александровичем в октябре 1969 года, когда после получения лейтенантских погон и выпуска из училища, отгуляв в родительском доме тамбовской деревни первый офицерский отпуск, прибыл в город Палдиски Эстонской ССР. Там уже год проходил предварительную теоретическую подготовку будущий первый экипаж ещё не построенной атомной лодки «К-423» во главе с командиром капитаном 2-го ранга Иваном Ивановичем Кочетовским. Андрей Луцук окончил ленинградское высшее военно-морское училище в 1968 году. И когда я прибыл в экипаж, он в должности командира ракетной группы БЧ-II уже год изучал устройство лодки и пусковые ракетные установки для запуска из-под воды баллистических ракет с ядерными боеголовками. Кстати говоря, Валера Шадрин там же был начальником РТС. И тоже был выпускником 1968 года. В те времена по должности Валера Шадрин был на ступень выше меня и выше Андрея Луцука.
Я был назначен командиром электронно-вычислительной группы Боевой Информационно-управляющей системы, сокращенно БИУС «МВУ-100». Эта система находилась в заведовании радиотехнической службы. Естественно, что первым моим флотским непосредственным начальником и стал начальник РТС Валера Шадрин. Мы с женой быстро подружились семьями и с Луцуками и с Шадриными. Год разницы в окончании училища не имел никакого значения. В какой-то мере мы были одногодками и имели общие интересы. Кстати, Шадрин с самого начала относился ко мне по-дружески и никогда не подчеркивал свое начальственное положение. В свободное от службы время все офицеры не чурались дружеских застолий и хорошей выпивки. По-моему, в те времена на нашем экипаже не было офицеров, которые не употребляли в меру спиртное. Да это и не считалось зазорным.
Я думаю, непьющий молодой офицер выглядел бы «белой вороной» и подвергался постоянным насмешкам. Такое было время не только на флоте, но и по всей необъятной советской стране. Когда в конце 1969 года или начале 1970 года экипаж перевели на базу атомных стратегических подводных сил в гарнизон Гаджиево, на практическую отработку в качестве дублеров боевых экипажей, непосредственно на выходах в море, то наши семьи разъехались по родительским домам. Никто никаких гостиниц для нас не выделял. Все мы жили в казармах, вместе с матросами и мичманами. И опять, по какому-то странному стечению обстоятельств, меня и Андрея Луцука, откомандировали в экипаж капитана 1-го ранга Задорина, который готовился к длительному походу для несения боевой службы в районе Бермудского треугольника. Сначала был двухнедельный контрольный выход, а затем боевая служба чуть больше двух месяцев. И конечно, мы постоянно общались с Андреем Луцуком, потому что были с одного экипажа, и испытывали взаимную дружескую симпатию. Я восхищался его практической житейской хваткой, чего мне никогда недоставало. Понимаете, Андрей был из военных воспитанников-нахимовцев, которые в нашем училище ВВМУРЭ им. Попова, сами себя называли «питонами».
Андрей разительно отличался от них своей самостоятельностью, какой-то мужской покладистостью и житейской опытностью. Женился он, видимо, ещё курсантом на Лиле Луцук, и было видно, что они крепко любили друг друга. Лиля имела высшее техническое образование. Она производила впечатление практичной и деловой женщины и в этом плане разительно отличалась от многих молодых офицерских жен нашего экипажа, которые были настолько непрактичны, что даже не умели приготовить первое и второе, чтобы сытно накормить своих мужей. Лиля Луцук была коренной ленинградкой, а там с жильем всегда были проблемы. Особенно меня поразило, что семья Луцук, ещё когда он был курсантом училища, с помощью родителей приобрела кооперативную квартиру. Это была огромная редкость, чтобы молодая офицерская семья имела собственное жилье, ещё до того как началась офицерская служба.
Меня же Андрей Луцук ценил за открытый характер и особенно восхищался тем, что я закончил училище с золотой медалью. Часто за дружеской выпивкой Андрей повторял, что если бы ему так легко давалась учеба, то он бы сделал замечательную карьеру и обязательно стал адмиралом. Меня никогда особенно не волновала карьера, я почему-то не любил ответственности за других людей, и даже не мечтал о должности командира атомохода или адмиральской карьере командира дивизии или флотилии. Максимум о чем я мечтал, – это закончить службу в звании капитана 1-го ранга. Как ни странно, это мне удалось даже без окончания Военно-Морской академии.
Когда мы пришли из похода, то вернулись в свой экипаж в город Северодвинск. Там мы принимали от промышленности только что построенный атомный подводный ракетоносец «К-423». И опять в гостинице наши семьи жили рядом, и мы тесно общались на общей кухне, а иногда и посещали ресторан «Белые ночи», который сокращенно называли «РБН».
Как-то я стал расспрашивать Андрея: каким образом он стал воспитанником нахимовского училища? Мне не верилось, что у такого практичного и основательного человека, как Андрей, с детства была тяга к морской романтике. Он и не производил впечатления человека, который посвятил свою жизнь службе морского офицера, ради романтической тяги к трудностям и лишениям флотской службы. Спокойный по складу характера, он и любил спокойную размеренную жизнь. Вот только такой спокойной и размеренной жизни у него так и не получилось. Как великую тайну (а это на самом деле была великая семейная тайна), и я даже прошу прощения у его детей и внуков, что раскрываю её, Андрей поведал мне, что действующий в то время первый заместитель Главнокомандующего ВМФ адмирал флота Смирнов Николай Иванович, служил когда-то под началом отца Андрея на Черноморском флоте. Отец попросил Смирнова взять шефство над его сыном Андреем, и по человеческой порядочности Смирнов до конца своих дней заботился о судьбе Андрея. Многие скажут: вот он, советский протекционизм и коррупция, и очень ошибутся.
Протекционизм – это когда безграмотный и не имеющий опыта жизни или службы человек сразу становится высокопоставленным начальником. Ничего похожего в судьбе Андрея не было. По протекции Смирнова Андрея зачислили воспитанником Нахимовского училища, и он прошел тяжелую для подростка казарменную жизнь ограниченной свободы, с принудительным исполнением распорядка дня и строевыми занятиями в сочетании с учебой в обычной десятилетке. По окончании Нахимовского училища воспитанник получает право без вступительных экзаменов поступать в высшие военно-морские училища. Уже по собственному выбору Андрей поступил в ленинградское высшее Военно-морское училище и, проучившись пять лет в жестоких условиях казарменной жизни, получил военное образование флотского офицера, погоны лейтенанта и специальность ракетчика. Андрей не скрывал, что учеба давалась ему нелегко, но тем не менее не Смирнов, а он сам сдавал все экзамены и зачеты и целеустремленно двигался к выбранной цели.
Если бы я сам пять лет не был курсантом военного училища, то мог бы подумать, что жить на всем готовом, легко и просто. Это не так. Военное училище в плане личной свободы – это добровольное тюремное заточение. Не каждый выдержит жизнь в рамках твердой военной дисциплины от подъема до отбоя: бегать на зарядки, ходить на вечерние прогулки, сидеть на лекциях и длинных самоподготовках, нести наряды и службы, всегда ходить строем и выходить в город только по увольнительной записке. Иногда это бывает невыносимо тяжело. Лично я где-то на третьем курсе пережил такой глубокий кризис, что меня перестали радовать мои отличные оценки, мне хотелось все бросить и бежать куда глаза глядят, лишь бы не вставать по утрам по крику дневального «Подъем!», не бежать на зарядку, не заправлять по линейке постель и тумбочку и целый день до команды «Отбой» не ходить строем и не нести опостылевшие наряды. Мне показалось, что я сам себя, по собственному выбору, приговорил к пожизненной каторге. Просто поражаюсь, как я все это выдержал.
Андрею же было ещё хуже, потому что учился он трудно, и ему приходилось напрягать все силы, чтобы успешно сдавать каждую зимнюю и летнюю сессию по 5–6 экзаменов и зачетов. В наше время обязательная срочная служба ограничена одним годом. Те, кто отслужил, знают, как тяжело душа привыкает к ограничению свободы, как иногда хочется полежать в теплой постели после окрика «подъем», ещё бы минут пять-десять. Во время военной службы, не столько страх наказания за нарушение распорядка, сколько сама душа военного человека, учится командовать собственным телом и исполнять требования воинской дисциплины как собственные желания. А это – ой, как тяжело! Курсант военного училища живет в таком ритме не один год, а целых пять лет.
При этом уровень технического образования в высших военных училищах полностью соответствовал уровню образовательных программ лучших гражданских вузов и даже уровню МГУ или МФТИ. Например, отчисленные по негодности к военной службе в результате неожиданной болезни курсанты третьего или четвертого курса моего «родного» училища, с большой охотой принимались и в МГУ и в МФТИ им. Баумана, на тот же курс, с которого они были уволены по негодности к военной службе. На третьем курсе я и сам чуть ли не списался по болезни. И болезнь подыскал подходящую, но остановило то, что я уже к этому времени женился. На мне лежала ответственность не только за себя лично, но и за семью. Это меня и остановило. Сломав непередаваемую неприязнь к службе, я выздоровел, и продолжил учебу в военном училище. Никакая протекция не поможет человеку перенести пять лет строгой военной дисциплины, если он не настроит свою душу на службу Родине и не утвердится в мысли, что в этом и заключается цель его жизни.