3.05.82.
Этот день был начисто лишен какого-то творческого начала--просто работа по перетаскиванию груза. По расчетам каждому доставалось нести по 17 кг. В рюкзачок, который я вчера сделал Эдику, мы положили баллон и палатку для лагеря V. Еще один баллон Эдик взял для работы в течение дня. Остальной груз--3 баллона, принесенные вчера Бершовым,--он возьмет после половины пути.
Мой груз почему-то в рюкзак не поместился--камеру пришлось повесить на шею. Пока шли по снежным "ножам", это не вызывало неудобств, но на отвесных стенках приходилось ее снимать: сначала поднимал рюкзак, потом возвращался за камерой.
К концу 11-й веревки мы подошли как раз во время вечерней связи, в 18 часов. Пока я разговаривал с базой, Эдик прошел немного дальше, но и там хороших площадок не просматривалось. Решили здесь же срубить часть снежного надува и разгрести осыпь. Всего за полтора часа активной работы удалось подготовить неплохую площадку.
Давно стемнело. Я в своем углу копался с примусом, как вдруг услышал какой-то металлический стук.
Что такое?
Кислородный баллон,--ответил Эдик.
Оказывается, он положил один из баллонов у входа и
случайно задел его, лежа в спальнике. Валлон юркнул в незавязанный рукав входа и лихо прогремел по сложному рельефу южной стены Эвереста. Это было существенной потерей, так как у нас совсем не оставалось резерва на спуск.
А как мы будем себя чувствовать--неизвестно. Я тут же бросился проверять, не толкнул ли он и мой ботинок. К счастью, из всех наших ошибок не было ни одной роковой.
Примус никак не разгорался в полную силу, хотя еще вчера работал нормально. Вода закипала долго, и нам не удалось налиться вдоволь.
Но мы не могли позволить себе топить воду всю ночь, надо было немного поспать.
Я знал, что тяжело будет утром надевать ботинки, но все-таки снял их, так как пальцы ног онемели от холода и надо было как следует восстановить кровообращение перед завтрашней работой. Эдик во сне стонал, кряхтел и ворочался.
Видимо, обмороженные пальцы причиняли ему сильную боль, а расход кислорода 0,5--1 литр в минуту не давал возможности глубоко заснуть. Ночь почти не снижала дневную усталость, но большего расхода мы себе позволить не могли.
4.05.82.
Сколько времени займет у нас восхождение--было неизвестно, поэтому хотелось пойти с первыми лучами, чтобы иметь побольше светлого времени. Начал будить Эдика в 2, потом в 3 часа. Безрезультатно. Наконец, в 5-м часу, приступил к этому серьезно (заорал). Он стал подниматься.
Как ты себя чувствуешь?--спросил я.
Не очень, но я пойду.
Ну что же, его упорство и умение терпеть хорошо известны. Если он решил идти, значит, выложится без остатка, но дойдет на одной силе воли.
Починил насос примуса, сделал чай. Готовить было некогда. Долго надевал ботинки с утеплителями. Наконец, вышли только в 6.10. Эдик с двумя баллонами, у меня
281
кинокамера, фотоаппарат, кошки, молоток, крючья, карабины. Рация, как всегда, у меня.
Сначала у Эдика стоял расход 1 литр в минуту. Шел он тяжеловато, но, зная, что с утра ему всегда трудно, я надеялся, что он постепенно втянется. Так оно и оказалось.
Едва прошли последние 150 м нашего контрфорса и перевалили за основной Западный гребень, как с севера ударила жесткая волна леденящего ветра. Вершина держала нас в тени восходящего солнца, но не прикрывала от дыхания далекой стратосферы. Сразу еще больше начали мерзнуть руки и ноги. Сняв на пару минут рукавицы при сложном лазании, я потом больше четверти часа отогревал онемевшие пальцы до появления боли--свидетеля вернувшегося кровообращения.
Я явно недооценил сложность маршрута. Да и все мы считали, что большая часть его окажется пешей ходьбой. На самом деле почти нигде не было проще троечного лазания, не говоря уже о большой протяженности пути. Видимо, следовало сразу поставить Эдику 1,5--2 литра, а самому работать как можно быстрее. К 8.30 мы еще не прошли пояс рыжих скал. Видя, что Эдику очень тяжело, поставил ему 2 литра в минуту. Он сразу ожил и почти не тормозил меня до самой вершины. Не зная рельефа, я до конца тащил молоток и крючья и слишком тщательно выбирал маршрут, просматривая варианты. Надо было переть и переть, так как почти всегда варианты оказывались одинаковыми по сложности, а путь, в общем, довольно логичен и однозначен.
Простой гребень с небольшими жандармами уперся в высокие крутые бастионы. Справа они обрываются на юг, слева переходят в не очень крутую, но заглаженную стену. В нижней части ее просматривается система полочек, потом небольшой камин. Висят перила из 9-миллиметровой крученой веревки. Подошел, постучал молотком по крюку. Глухой, рыхлый звук. Ненадежно. Но заменять крючья некогда, пройду свободным лазанием. Попросил Эдика организовать страховку за выступ. На всякий случай пристегнул самостраховку к перилам,--может, не все крючья плохие. Аккуратный траверс по мелким зацепкам--и я в камине. Теперь должно бы быть просто. Однако наоборот. Стенки камина раскрываются наружу, из него вываливаешься, а зацепок нет--все заглажено. И крюк бить некуда. Потыкался туда-сюда, высказывая мое отношение к этому камину соответствующими выражениями. Пришлось снять рукавицы. Два решительных шага--и я почти на пологой части. Выпрямляюсь, стоя на маленькой зацепочке, и вдруг чувствую рывок--веревка не пускает. Хорошо, что разгибался не слишком резко, а то нога соскользнула бы. Балансируя, оглядываюсь. Веревка между нами натянулась.
-- Что же ты не предупредил, что веревка кончается? Подойди хотя бы на метр.
Эдик что-то отвечает, но из-под маски слов не понять. Подходит к следующему крюку, а я выхожу наверх. Опять чешуйчатый сланец, причем слои наклонены к нам. Лезешь как по маковке деревянной церкви, покрытой осиновым лемехом. Такие же черные, мелкие и скользкие ступеньки.
Постепенно забираем вправо и опять выходим на Западный гребень. Еще серия невысоких жандармов и отдельных глыб, 40-метровый снежный склон и опять стена.
Отсюда видно две грани пирамиды Эвереста--нашу Южную стену, обрывающуюся на 2 км в Западный цирк, и сравнительно пологие заглаженные склоны между Западным и Северным гребнями. На этих склонах кое-где лежит снег. На одном из снежных пятен, рядом с Западным гребнем, приблизительно на высоте 8100 я заметил две палатки, наполовину занесенные снегом. Японцы поднимались здесь в прошлом году от перевала Лхо Ла и не дошли до вершины 50 м по высоте. Параллельно нашему гребню, в 100 м левее, видна прерывистая ниточка перил. Но мы к ней не пошли--и здесь дорога нормальная.
282
Сколько времени мы идем, я не считал, но нутром чувствовал, что дело затягивается. Несколько раз спрашивал Эдика, какой перепад высоты по альтиметру от лагеря V, но он ничего вразумительного не отвечал. То пи он не посмотрел исходную высоту, то ли забыл ее.
Слева просматривался Северный гребень, который по мере нашего подъема приближался к нам. Когда же наконец они сойдутся? Жандарм следовал за жандармом. Поднимаясь на очередную скалу, мы видели перед собою следующую. А вершины все не видно. Казалось, так будет бесконечно. Неожиданно для меня появилась довольно крутая стена высотой метров 40. К счастью, просматривался вариант с хорошей страховкой на выступы.
-- Как думаешь, далеко еще?--спросил я, уже совсем
разуверившись в скорой победе.
Эдик теоретически знал маршрут, видимо, значительно лучше меня и сказал совершенно уверенно:
-- После этой стены уже простая дорога. Здесь можно
оставить железо.
Я был настроен не столь оптимистично, но с удовольствием снял с себя ответственность и выложил кошки, крючья, карабины, молоток, оставив только рацию, кинокамеру, фотоаппарат.
Поднявшись наверх и выбирая веревку Эдика, я действительно увидел пологий заснеженный склон, но все еще боялся поверить своему счастью. На 14-часовой связи с базой я на всякий случай не стал их обнадеживать, а сказал несколько раздраженно:
-- Каждый следующий взлет принимаем за вершину, а
ее все нет и нет...
Только тут, при монотонной ходьбе по снегу, когда не нужно было искать зацепки, выбирать простейшие варианты лазания, организовывать страховку, я почувствовал, как я устал.
Постоянная техническая работа отвлекает от наблюдений за собственным организмом, поэтому человек выматывается до предела, не замечая этого.
На снегу после нескольких шагов человек истощает свой кислородный запас и останавливается отдыхать; навалившись руками на колено, можно опустить голову, закрыть глаза и думать о чем угодно. Вместо анализа технических 1 сложностей наступает время анализа своего физического-состояния. Здесь начинаешь считать шаги, пытаясь пройти как можно больше до следующей остановки. Здесь замечаешь, как сильно замерзли руки и ноги и стараешься интенсивнее шевелить пальцами. Ни в коем случае нельзя давать им потерять чувствительность. Сердце бешено колотится, легкие лихорадочно перекачивают огромные массы воздуха, пытаясь высосать из него редкие молекулы кислорода, а ты в этой чистейшей, разряженнейшей атмосфере !\ движешься медленно, как сквозь густую, вязкую массу," опутанный невидимыми сетями и обвешанный гирями. В этом исключительно сухом воздухе организм теряет огромное количество влаги, но очень пить не хочется, потому что холодно. Организм незаметно обезвоживается до опасных '| пределов. Есть тоже не хочется: все равно нет кислорода для окисления пищи. Водяной пар при выдохе (без кисло-; родной маски) превращается в кристаллики льда еще в гортани и оседает на ее стенках.
Горло воспаляется так, что, глотая свою слюну, испь!- ] тываешь жуткую боль, как будто глотаешь битое стекло.' Одна мысль об этом вызывает панический страх, но и рефлекторное слюноотделение. И пытка продолжается.
Почти не возникает желания смотреть вокруг, любоваться панорамой великолепных гор. Никаких лишних движений, никаких эмоций. Короткий переход--остановка. Переход--остановка. Монотонный, бесконечный ритм.
Наконец склон стал выполаживаться. Последние камни уступили место плавно поднимающемуся чисто снежному гребню с крутыми скатами на север и юг. Верхняя видимая
точка не отдалялась, как раньше, по мере подъема, а стала понемногу опускаться. Еще чуть-чуть, и глаза окажутся на одной с ней горизонтали.
Перед выходом на вершину была мысль подсказать базе включить магнитофон, но потом я решил, что у них уже все готово, настроено. Они же сидели в столовой за обедом и не догадались притащить туда аппаратуру. Уже значительно позже я узнал, что как раз в этот день в 8 утра Леша Москальцов сорвался с лестницы в трещину, и весь день у них прошел в заботах по его эвакуации. В этих условиях простительно было забыть о записи.
Я стоял на высшей точке. Следующий шаг--начало спуска на восток. Там, в 2 метрах от меня и немного левее верхней кромки гребня, едва виднеется круглый набалдашник из светлого металла с обрывками выцветших флагов.
Все. Вершина.
Я знал, что круглый набалдашник--это верхушка триагуляционного знака, установленного китайцами в 1975 г. Тренога высотой в 2,5 м теперь занесена полностью и оказалась ниже верхней точки снежного надува на вершине.
Признаться, какое-то честолюбивое чувство от того, что здесь стою именно я, все-таки шевельнулось в глубине души. Оно не было резким, внезапным, как не была внезапной сама победа. Слабая надежда на нее, видимо, безотчетно зародилась еще когда было принято решение о выходе нашей двойки из базового лагеря. К утру 4 мая надежда переросла в уверенность, а желание--в обязанность. Поэтому, глядя на Тибет, я не ощутил приступа бурной радости. Я подумал: "Ну вот, наконец-то. Вверх больше не надо. Можно отдохнуть. И что бы теперь ни случилось с погодой, с маршрутом и даже с нами,--все равно, русские побывали на Эвересте".
Я достал рацию и вызвал базу.
Я сказал:
-- Во все стороны идут пути только вниз, прямо
передо мной торчит из снега небольшой металлический
пупырь. Что будем делать?
Евгений Игоревич, не слишком склонный понимать шутки в такой ситуации, начал подробно объяснять, что этот пупырь и нужно заснять, а также снять окружающую панораму и прочее. При этом даже не поздравил с победой.
Сегодня, кажется, четвертое мая. Время-
четырнадцать сорок?
Да, Да. Нет. Сейчас четырнадцать тридцать пять.
Понял. Четырнадцать тридцать пять.
Как вы себя чувствуете? Где Эдик?
Нормально. Эдик подходит.
Уже после нашего разговора Леша Трощиненко крикнул в микрофон:
-- Поздравляем от имени хоздвора!
Я специально не дошел до треноги, чтобы заснять девственный снег и подход Эдика. Однако не успел я настроить камеру, как Эдик, несмотря на мои просьбы, не останавливаясь и почти наступая на меня, прошел к треноге и плюхнулся рядом, испортив мне весь сюжет. Пришлось снимать так, как есть.
Эдик попросил рацию и не спеша поговорил с базой. Потом по моей просьбе снял два плана "Красногорском", потом я достал "Смену-символ". Облака к этому времени поднялись настолько высоко, что окрестных вершин совсем не было видно. Иногда просвечивала Лхоцзе. На севере--необозримые коричневые пространства Тибета, на юге--сплошная облачность.
Безусловно, я был счастлив. Оттого, что зашел, оттого, что первый. Здесь была гордость и за успех экспедиции, и за славный ленинградский альпинизм, до обидного малочисленно представленный в Гималаях. Рад, что обошелся-таки без кислорода и до сих пор в хорошем самочувствии и при
ясном сознании. Но все эти мысли толпились в глубоких подвалах мозга, подавленные конкретными делами: радиосвязь, кино- и фотосъемка.
Будь я человеком более эмоциональным, может быть, воздел бы руки к небу, крикнул бы или заплясал. Впрочем, на высоте обычно нет сил для этого. Во всяком случае, посидел бы в задумчивости, прислушиваясь к ощущениям и наслаждаясь счастьем. Но работала стандартная программа--быстро сделать необходимое и вниз. Вниз без оглядки. Кажется, мы даже не поздравили друг друга. Хорошо, что Эдик, думая дальше сегодняшнего дня и не озабоченный назревающей ситуацией, остановил меня на спуске:
-- Что ты скажешь, когда придешь домой? Ведь тебя
спросят: камень привез?
Я на лету подхватил эту богатую мысль и накидал в рюкзак несколько килограммов известняка.
Спуск начали через час, в 15.35.
Пошел снег.
Мы и без того шли медленно, а когда стало скользко на скалах, вовсе поползли. В 16 часов я понял, что мы можем крупно заторчать: при таком темпе засветло не успеем вернуться на 8500. Сказал об этом Эдику. К моему изумлению, он почему-то заговорил о том, что в 40 м ниже у нас лежат молоток и крючья. До сих пор я даже отдаленно не представляю, что он хотел этим сказать.
В конце концов я вытянул из него формальное согласие.
-- Ну ладно, свяжись,--сказал он, явно не одобряя
мое решение.
Я вызвал Иванова. База была на прослушивании.
А вы где находитесь, как ты оцениваешь?
Думаю, около восьми восемьсот.
Ну что же, осталось триста метров по высоте,
времени у вас еще два с половиной часа--успеете.
Я почувствовал себя виноватым в том, что без причины беспокою людей, и стал оправдываться:
Валя, но ведь вверх мы шли восемь часов, а вниз по
скальному маршруту без перил быстрее не получится. Да
еще этот снегопад...
Ну вы пока спускайтесь, а потом по ходу дела
посмотрим.
Вдруг вмешался Евгений Игоревич:
Валя, я думаю, что надо выходить,--В голосе его
чувствовалась тревога.
Ну вы решайте сами, а мы пойдем. Выйду на связь
попозже. Эска'.--И я выключил рацию.
Как назло, на первой же крутой стене Эдик забурился на 30 м левее маршрута, и я последним никак не мог спуститься по заснеженным скалам. Здесь пришлось оставить рюкзак.
Я искренне думал, что завтра быстренько сбегаю за ним. У меня стерлось ощущение расстояния и сложности маршрута. Однако утром ребята меня разубедили в реальности, да и в необходимости, этого шага. Рюкзак спустил Сережа Ефимов, предварительно на 90% облегчив его геологическую коллекцию.