А нужна ли определенность? Как сказать. Иногда это слишком рано, иногда — очень поздно.
— Что же вы не отвечаете, Михаил Иванович?
— Думаю, как ответить, — усмехнулся Кадомцев.
Она засмеялась, ударила по сосновой ветке, нависшей над дорогой. Дождевые капли упали ей на волосы, на лицо, на желтые полоски сержантских погон.
— Длинно у вас не получится! И не пытайтесь.
— Почему же не получится? Пожалуйста. Пошел я вас провожать потому, что хотел этого. Чтобы сделать вам приятное. И еще чтобы сказать вам: пишите, я буду ждать ваши письма.
14
Кадомцев возвращался лесной тропкой, она вывела его к побеленному бараку гарнизонной столовой.
Динамик-колокол на столбе передавал последние известия. Кадомцев остановился послушать сводку, но неожиданно тяжкий и гулкий звук прокатился по лесу. Призывным набатом загудели над тайгой раскаты ревуна. Боевая тревога! Сирена набирала обороты, звала, приказывала: скорее, скорее, скорее!..
Кадомцев бросился бежать к казарме, но на ходу передумал и направился прямо на боевые позиции. На сосновой опушке у командного пункта увидел «газик»-вездеход с незнакомым номером. Свой или штабной, из города?
В капонире глухо рокотали дизели, синий дым выползал над обваловкой, слоился по мокрому кустарнику — дежурный расчет уже включил станцию в работу.
В сумрачном блиндаже командного пункта расхаживал незнакомый полковник. Он причесывался и перечитывал бумагу, вынеся ее перед собой на расстояние вытянутой руки.
Увидев эту бумагу, Кадомцев споткнулся на ступеньке, сразу замерло сердце: поверка! До последней минуты Кадомцев почему-то считал, что тревога все-таки внутренняя, автономная. Но в руках полковника была калька с данными налетов авиации и беспилотных средств «противника». Уж кому-кому, а Кадомцеву отлично было известно, что она означала. Это как перфокарта в вычислительной машине: заложил программу — и пошла писать губерния!
Полковник вручит кальку командиру подразделения, потом последуют вводные… Плохо все-таки, что он, Кадомцев, первым из офицеров появился на командном пункте. Не станешь же теперь объяснять поверяющему, что ты новичок и в дивизионе всего без году неделя…
— Превосходно! — обрадованно сказал полковник, выслушав доклад Кадомцева. — Политработник прибыл первым — это превосходно. Или вы, кажется, не разделяете такой точки зрения?
— Нет, почему же. Вполне разделяю, товарищ полковник. — Кадомцев пожалел, что зря все-таки не побежал в казарму. Но кто знал? Так казалось лучше, разумнее. В казарме старшина и без него все обеспечит. А ему там, в общем-то, делать было нечего. Противогаз и тот здесь, на КП.
— А я вас почему-то не знаю, — сказал полковник. — Не припоминаю.
— Недавно прибыл на должность. После окончания академии. — Кадомцев встревоженно поглядывал, косил глазом в раскрытую дверь станции, где шел контроль функционирования. Там что-то уж чересчур азартно, нетерпеливо покрикивал ефрейтор Трушков. Кажется, что-то доказывает дежурному технику. Вмешиваться не стоит — Трушков напрасно горячиться не станет. Так и есть: вскинул по-петушиному голову — доволен, убедил.
— Значит, после академии? — Полковник порылся в полевой сумке, вынул новую бумагу. — Тогда тем более это вам подойдет. Приступайте к работе, товарищ капитан.
— Не совсем понял вас, товарищ полковник… — стушевался Кадомцев, беря бумагу. Он смотрел на нее и действительно никак не мог уловить смысл. Цифры, выкладки, таблицы…
Полковник хлопнул его по плечу, рассмеялся.
— У вас, выходит, тоже с глазами нелады? Сочувствую. А у меня вот, знаете, прямо в дурную привычку вошло: как еду на тревогу, непременно забываю очки. И вы свои тоже забыли? Ну, да тут все просто — надо произвести оценку радиационной обстановки. Время, координаты, тротиловый эквивалент и вид ядерного взрыва даются. Радиационное облако движется в нашу сторону. Так что берите дозиметрическую линейку и считайте. Действуйте, дорогой мой.
Отойдя к столу, Кадомцев положил лист, вгляделся и только тогда облегченно перевел дыхание. Конечно же, дело это знакомое — сколько раз они получали такие вот вводные на тактических занятиях в академии! Нужно определить продолжительность выпадания радиоактивных осадков и уровень радиации в районе боевых позиций дивизиона. Рассчитать и доложить свои соображения о работе смен боевого расчета. Это обязан уметь делать любой офицер, в том числе и он, заместитель командира по политчасти. Его прямая обязанность всегда находиться среди людей, в боевых порядках и непосредственно влиять на успешное решение боевой задачи. Обеспечить эту задачу.
Дежурный телефонист с торчащим на макушке вихром, неловко придавленным телефонной дужкой, испуганно и сочувственно косился на Кадомцева. И кажется, что-то такое шептал. Пытался подсказывать. Кадомцев вспомнил, как именно этот веснушчатый парень пытался подсказывать Юлиану Мамкину на политзанятиях.
— Дозиметрист… — шепелявил подсказчик.
Кадомцев засмеялся, погрозил ему пальцем.
— Ладно, ладно! Не переживай. Разберемся сами.
Уже слыша на ступеньках тяжелый топот яловых прохоровских сапог, Кадомцев снял со стены микрофон громкоговорящей связи и объявил установленный сигнал оповещения о радиоактивном заражении, передал указания дежурному дозиметристу.
— Газы!
Теперь начиналось самое главное. Начиналось такое, отчего зависело многое в жизни Кадомцева, Прохорова, Трушкова, и этого вихрастого телефониста, и молчуна Микитенко. Многое в их общей жизни. И это был не экзамен, а пожалуй, нечто более важное, более значительное. Тут не могло быть ни случайной удачи, ни счастливого билета. Просто черта, рубеж, подводящий итог всему пройденному и открывающий новый горизонт. Рубеж этот им предстояло сейчас переступить, взойти на новую ступеньку. Взойти вместе, разом. Потому что, если сорвется хотя бы один, остальные тоже разделят с ним эту участь. «Неудача одного — промах всех» — таков уж неумолимый закон жизни ракетчиков.
— Дивизион, к бою! Подготовить ракеты!
Сквозь респиратор маски голос подполковника Прохорова звучит глухо, мягко, однако динамики связи делают его жестким, властным, колючим, окрашивая металлическим оттенком.
— Поиск! Азимут… Дальность… Цель групповая, в помехах.
Лица скрыты резиновыми масками, видны лишь глаза. Но как много они говорят! Сейчас это особенно заметно: в глазах весь человек, весь его сложный внутренний мир. Угрюмая сосредоточенность Прохорова, беспокойный, лихорадочный блеск за стеклами стреляющего — майора Утяшина, выражение ожесточенной, даже какой-то злой деловитости в глазах ефрейтора Трушкова… И приникшая к пульту фигура Вахрушева, полная напряженного ожидания. Сейчас все зависит от него, от его мастерства и сноровки, от того, насколько быстро он обнаружит цель и выдаст данные.
На экранах буря, белесая вьюга помех. Они пляшут серым мутным налетом, будто бельмами подернув изумрудное поле.
Сухо и звонко падают в динамик удары метронома. Секунда, вторая… пятая… десятая… За розовым ухом Вахрушева ползет прозрачная струйка пота.
— Есть цель по азимуту! — кричит Трушков. — Есть цель!
Вахрушев привстает на сиденье, быстро переключает тумблеры, еще и еще раз пытаясь смыть с экрана пестрые засветы помех. Наконец подает голос:
— Есть цель! Азимут… дальность… Групповая.
Повеселели, потеплели глаза за стеклами противогазов. Полковник, довольно посмеиваясь, чешет карандашом затылок и опять прохаживается по бетонному полу командного пункта. Недовольно морщится: надоедливо скрипят его новые сапоги.
Слышен хриплый голос Юлиана Мамкина:
— «Ноль вторая» маневрирует по высоте! Пикирует.
Это вторая цель, скоростная и малоразмерная, летит чуть дальше и южнее первой. Ее курс параллельной лентой ложится на планшет. Теперь, не меняя направления, она увеличивает скорость, идет к земле. Зачем?
Майор Утяшин вполоборота вопросительно смотрит через открытую дверь на командира. Тот молча выдерживает этот взгляд, хмуро сдвигает брови. Он не любит вмешиваться в действия стреляющего. Тем более теперешняя задача целераспределения не из самых сложных.
— Обстрелять цели последовательным переносом огня, — негромко, но твердо командует подполковник Прохоров.
Это и Кадомцеву ясно. Но какую из них захватить в первую очередь? Может быть, замысел «ноль второй» — отвлечь внимание ракетчиков и дать возможность проскочить первому самолету?
Кадомцев с сочувствием глядит на бритый затылок Утяшина. Ведь если майор сейчас ошибется, усилия многих людей окажутся напрасными.
А «ноль вторая» уже идет на малой высоте, прижимаясь к самой земле. Временами ее пульсирующая отметка сливается с отражениями местных предметов. Сейчас уже ясно: она первой войдет в зону поражения.
— Захватить «ноль вторую»!
Цель немедленно захвачена. Но Кадомцев только теперь понимает, как трудно ее вести на фоне «местников».
Дважды перекрывая отметки «местников», цель на какое-то мгновение раздваивалась, и Кадомцев с замиранием сердца ожидал худшего: возможного срыва.
Но всякий раз цепкие «клещи» станции снова вели «ноль вторую» в перекрестии экранов.
— Цель подходит к зоне пуска!
— Внимание! Первая, пуск!
Отстучали шаги метронома — и динамики разнесли по позиции весомые и крепкие, полные скрытого торжества слова:
— Цель уничтожена! Расход — одна.
Слова были утяшинские, Кадомцев успел уловить во всей фразе обычную, иронически-озорную его интонацию. Подумал: вот тут она к месту, как нельзя более к месту. Не один стартовик, услыхав их, захочет улыбнуться и поднимет руку, чтобы вытереть пот, струящийся из-под противогаза.
Но динамик уже рокотал тревожно и властно, заставляя решительно отбросить даже секундную расслабленность:
— Захватить «ноль первую»!
Еще стремительнее стал цикл боевой работы. Бесчисленные блоки, механизмы, аппараты, подчиняясь командам, слали в небо безошибочно-точные импульсы, переговариваясь с людьми лаконичным языком цифр, приборов, разноцветных лампочек.
Во всем было ощущение большой силы, четкости, уверенности.
Эта уверенность передалась Кадомцеву. Он вдруг стал замечать многое из того, чего не замечал раньше. Веник в углу, нарезанный из молодого карагайника, лилово-желтые пачки сложенной на полу защитной одежды, завядший вчерашний букетик кандыка, пристроенный кем-то на гвоздике над огневым планшетом. И еще почувствовал мокрую на спине гимнастерку.
Он теперь ничуть не волновался и был уверен, что все кончится хорошо. Цели могут идти еще десять, двадцать, тридцать минут, но все равно все будет хорошо.
Он прислушивался к командам и переговорам, принимал доклады дежурного дозиметриста, делал расчеты с помощью дозиметрической линейки, писал, сам докладывал или говорил о чем-то, думал, решал. И все — буднично и просто, словно был здесь, жил, ходил и занимался работой очень давно. Делал привычное дело в своем командном пункте своего дивизиона.
Кадомцев пока еще не осознавал этого, потому что не думал об этом. Но это было так.
…В решетчатом проеме окна виделись отливающие серебром ракеты. Настороженные и торжественные над зеленой грудью земли.
И по-прежнему спокойно плыли в вышине облака. Белые облака.
ДОЗНАНИЕ
1
А было так.
«…В ходе ночного марша командир стартовой батареи капитан Ламанов по собственной инициативе, дабы сократить предписанный маршрут, повернул колонну на проселочную дорогу. При переезде через реку Журавлиху мост разрушился, в результате чего затонула одна из стартовых пусковых установок…»
— Попросту утопили. Утопили, ротозеи! — генерал в сердцах хлопнул ладонью по листу рапорта, резко поднялся из-за стола, раскурил трубку. — А теперь этот Сизиков лепечет в своем рапорте: «Предпринимаем усилия для подъема со дна на сушу указанной установки». Тьфу! Язык-то какой! Махровая канцелярщина.
Генерал был кряжист. Что-то медвежье проскальзывало в его ссутуленных плечищах, в заплывших глазках проницательных и хитрых.
— Ну что вы на это скажете, товарищ Хабалов?
Майор Хабалов, тоже поднявшись, в нерешительности поглядывал на жесткую генеральскую шевелюру (эка, заматерел!).
— Я полагаю, что дело серьезное…
— Удивил! — генерал с шумом выпустил из ноздрей фиолетовый дым. — Конечно, серьезное. Иначе я бы вас не позвал. Я спрашиваю, какие выводы вы делаете из рапорта Сизикова, как вы оцениваете этот рапорт?
— Витиеватый.
— То-то и оно. Ведь как положено по-командирски, по-человечески, в конце концов? Изложи обстоятельства и сделай выводы. Почему так случилось, кто виноват конкретно. А ведь это похоже на школьное сочинение! — генерал пренебрежительно поднял за уголок рапорт. — Эквилибристика!
— Но там, товарищ генерал, кое-что и проглядывается… — осторожно вставил Хабалов и тут же пожалел о сказанном.
— Что проглядывается, где проглядывается?! — Генерал сердито выколотил трубку в медную пепельницу, потом с яростью продул мундштук.
«Суров старик!» — растерянно подумал Хабалов и с сочувствием вспомнил своего начальника полковника Зарудного — тот всегда выходил из генеральского кабинета с унылой физиономией, и, возвращаясь к себе, выпивал бутылку нарзана.
— Проглядывается, — повторил Хабалов.
Генерал удивленно поморгал и, не спуская с Хабалова глаз, нашарил волосатой своей лапищей на столе очки. Затем стал перечитывать рапорт, далеко, по-стариковски отнеся листок. Посопел, в раздумье пожевал губами.
— Вы имеете в виду это! Справедливо. Конечно, Сизиков пытается выгородить Ламанова, смягчить его вину. Чего стоит одна фраза: «…по собственной инициативе, дабы сократить предписанный маршрут…» А попросту говоря: капитан Ламанов нарушил приказ. Вот как это надо квалифицировать.
— Так точно, — кивнул Хабалов, хотя имел в виду совершенно другое. Он отлично понял, что от этого дела ему все равно не отвертеться.
— Я догадываюсь, — сказал генерал, — где тут зарыта собака. Понимаю. Майор Сизиков и капитан Ламанов — друзья. Больше того, однокашники по училищу. Вот он, Сизиков, и старается выгородить своего приятеля. Стыдно, ведь оба коммунисты!
«Да, конечно, однокашники… — подумал Хабалов, сразу представив ироничного Сизикова и увальня Алешу Ламанова. — Только что-то незаметно было, чтобы они дружили в училище. Да и учились-то в разных ротах».
— Думаю поручить вам расследование как нештатному военному дознавателю, — буркнул генерал, чмокая потухшей трубкой. — Ваше мнение?
«Ага, «думаю»! — обрадовался Хабалов. — Значит, это еще не приказ, значит, можно попытаться отговорить генерала, упросить, если потребуется».
— В общем-то, ситуация понятна… Однако прошу учесть, товарищ генерал, у меня сейчас очень много незавершенных текущих дел. Вы же знаете: поступает новая техника… И потом…
Генерал опять раскурил трубку. С удовольствием затянулся и, слушая, стал равнодушно глядеть в окно.
— Ну-ну, дальше.
— У сына экзамены в школе начинаются. Впервые сдает. А жена все время занята в вечерней смене. Надо взять парня под контроль.
— Предположим, — генерал тряхнул седым чубом. — Хотя, по-моему, сын ваш в этом не нуждается. Он отличник, это я знаю — с моим Петькой компанию водит. Да вы не стесняйтесь: говорите главную причину.
— Какую? — несколько опешил Хабалов.
— Ну как это какую? — генерал повернулся, и его глаза-щелочки озорно заискрились-заблестели. — Вы ведь тоже давний приятель Сизикова! Или не так?
— Так точно, — подтвердил Хабалов. — В училище были в одной роте, потом вместе служили два года. И я полагаю, товарищ генерал, что…
— Что это создает для вас как для официального лица определенную неловкость? Так сказать, щекотливое положение?.. В какой-то степени да. Но вы человек прямой и принципиальный — это не комплимент. Потом вы хорошо знаете командира дивизиона, вашего старого товарища. В сумме — полнейшая партийная объективность. Ну, как я рассчитал?
«Лучше некуда!..» — усмехнулся в душе Хабалов. А если бы генерал знал, что Алеша Ламанов — тоже старинный знакомый Хабалова, и приплюсовал бы и это обстоятельство, сумма бы получилась вполне округлой. Может, сказать? Но тогда положение Хабалова явно станет неловким. Уже и так он наговорил слишком много, и теперь достаточно еще одной незначительной уклончивой детали, чтобы стало ясно: он стремится уйти от поручения.