– Это напоминает мне, – утер слезы Басеску, – книгу Булгакова. Помните?
– Этого русского? Припоминаю.
– Дьявол сидит на скамейке с советскими писателями и рассказывает им, как на самом деле заканчивалась жизнь Иисуса, и о его встрече с Пилатом. Милейший Влад, неужели вы, по примеру своего знаменитого тезки, вечны? Может, вы – сам дьявол?
– Мне нравится, доктор, – я снова лег на диван; ужасно болели ноги, – ваша наблюдательность и ассоциативность мышления. Сравнить нас с Воландом и русскими поэтами…
– Вы хорошо платите своим рабочим? – поинтересовался Басеску.
– А что?
– Мне кажется, – доктор вернулся к анализу, механически подметил я, – что вас тревожит проблема некоей социальной справедливости. Вы, может быть, в глубине души опасаетесь недовольства работников?
– Доктор, – недовольно сказал я, – вы все упрощаете, а ведь только что я похвалил вас за тонкость.
Вечером, глядя, как на слюдяных стеклах замка разгорается пламя в деревушке под горой, – шел 1325 год, я отлучился в Молдавию, чтобы подписать договор о союзничестве, и соседи, пользуясь случаем, грабили мои предместья, – я думал о Басеску. И пришел к выводу, что он славный парень. Нет, это вовсе не означало, что я собираюсь подарить ему вечность. Мы были знакомы вот уже три года, он лечил меня от всех на свете болячек и не заслуживал такой неблагодарности. Напротив, я собирался подарить ему смерть. Не сейчас, может быть, позже? Потом я подумал о Прометеусе. До его прибытия в замок оставалось шесть месяцев. У нас всегда было холодно, а он наверняка приедет легко одетым. Я пошел в кладовую, достал меховую шапку и повесил ее на оленьи рога, чтобы не забыть.
– Стало быть, Иисуса убили вовсе не за то, что Он представлял какую-то там опасность для римлян, или, упаси боже, для оккупированных ими иудеев? – спросил меня Басеску на очередном приеме.
– Доктор, – я отвлекся, – вы слышали, что на пост президента страны баллотируется ваш однофамилец?
– А, – махнул рукой медик, – мэр Бухареста? Кретин. Наслышан. Но я задал вам вопрос.
– Он риторический. Ответ – да. Более того, Иисус даже для религии этих иудеев опасности не представлял. А зачем вы хотите говорить со мной об этом? Ну, выкладывайте.
– Иногда пациент, – честно признался Басеску, – не может рассказать о каких-то эпизодах своей жизни прямо. Ему мешает преграда, заслонка его же собственного сознания. В то же время ему хочется об этом рассказать. В его мозгу идет своего рода борьба. И сознание находит выход: человек рассказывает историю, на, казалось бы, совершенно другую тему. На самом же деле это преломленное (как луч в воде) изображение его истинной истории. А мне как врачу остается лишь ее внимательно выслушать и, сделав скидку на преломление, восстановить истинную картину.
– Вы реставратор, – задумчиво сказал я, – а то, о чем вы мне рассказали, напоминает писательство.
– Очень похоже, – кивнул Басеску, – вы, как всегда, наблюдательны. Так за что же убили Иисуса, если Он не представлял никакой опасности, мой пациент?
– Да все очень просто! Потрясающе, элементарно просто! – начал рассуждать я. – Конкуренция! Он претендовал на звание сына Божьего, а таких претендентов всегда было много, очень много. Особенно в те времена: римские императоры выводили свое происхождение от бога, в Иудее с удручающей регулярностью появлялся смутьян, называвший себя сыном Божьим и начинавший войну с римлянами… Сыновей Бога, говоря грубо, было тогда на Земле как собак нерезаных. И это была проблема. Проблема, которую осознавали даже такие недоучки, как Галилеянин.
– Тем не менее, – фыркнул Басеску, следивший за капельницей; он решил почистить мне кровь, о, наивный доктор, – он эту проблему решил. Иначе мы бы о нем ничего не слышали.
– Вы не могли бы положить мне под голову еще одну подушку? Благодарю вас. Да, я отдаю должное изворотливости Иисуса: Он решил эту проблему. Огромное количество сыновей Божьих. Галилеянин как человек хитрый и сметливый (исключительно в житейском плане) понимал, что Его первым делом спросят, почему иудеи должны верить именно в Него? Почему именно Он, а не Вар-Равван, Цха Цри, не Тот-то или Тот-то? Каковы доказательства Иисуса?
– Вот я вас и поймал. Вера, – поправлял под моей головой подушки Басеску, – не требует доказательств. И это знали даже иудеи. Она требует чуда, веры.
– Согласен. Единственное доказательство в данном случае – чудо. Но этого-то он как раз представить и не мог. Поэтому Иисус извернулся исключительно в словесном обороте, заявив, что мы, дескать, все дети Божьи. Таким образом, он и против официальной доктрины, согласно которой Бог сотворил нас всех, не попер и выкрутился. Скажем так, сумел сохранить лицо. Я для вас Сын Божий, но если вы – из полиции, то я имел в виду вовсе не это, а просто сказал, что мы все – дети божьи, и стало быть, сказав, что я – Сын Божий, я ничего такого не имел в виду.
Басеску рассмеялся. Кажется, я изрядно поднимал его настроение.
– Вы самый забавный злопыхатель Божий, которого я знал. Вот, выпейте пока это.
– Доктор, да хватит уже пичкать меня какими-то микстурами. За несколько месяцев вашего лечения я от них буквально опух. Да еще и тошнота.
– Терпите. Прошу вас, продолжайте.
– Ох, ладно уж. Гнусные, омерзительные отговорки – вот чем славился Иисус! Впрочем, чего я возмущаюсь. Наглость, самовлюбленность и чрезмерная напыщенность всегда сочетались в Галилеянине с ужасающей трусостью. Он всегда, всего и всех боялся.
– Вы и вправду говорите как очевидец. Я начинаю вас бояться.
– Не смейтесь. Для того чтобы восстановить события или понять характер персонажа, не обязательно знать его лично. На то и существует текст.
– Это относится к художественной литературе. Библия это скорее мемуары.
– Любая литература художественна, согласны?
– Увы, да.
– Итак, чтобы страх его оставался тайным, Галилеянин постоянно придумывал отговорки. Боялся женщин и потому до тридцати с лишним лет на пушечный выстрел их не подпускал, оправдывая это совершенно ненатуральное поведение какой-то там чистотой.
– У вас есть любовница?
– Ох, – я закряхтел, потому что лекарство было невыносимо горьким, – мой мальчик. Вы не против, чтобы я вас так называл? Все-таки разница в возрасте у нас не малая…
– Всего пятнадцать лет, если вам и вправду сорок, как вы мне сказали. Но я не против. Мальчик так мальчик.
– У вас есть сомнения в моем возрасте, мой мальчик?
– Никаких. Итак, любовница. Она у вас есть?
– Мебельная фабрика – моя любовница, доктор.
– Что ж, нам надо будет обсудить это позже. Чего еще боялись вы… простите, боялся Иисус?
– Боялся родителей и потому сбежал из дому в раннем возрасте, найдя для себя оправдание в том, что якобы он призван.
– У вас не было родителей, вы говорили.
– Не будьте столь прямолинейны, доктор. Все же я рассказываю вам об Иисусе, а не о себе. И еще. У меня были родители, иначе как бы я появился на свет?
– Я был неточен. Вы не знали родителей, вот что я хотел сказать.
– И слава богу. Ну, а поскольку глобальной лжи верят охотнее, чем местечковой… Я вам говорил, кстати, что он был типичный местечковый еврей, этот Иисус?.. Он соврал по-крупному: его призвал, видите ли, сам Бог! Какова наглость?! Если бы он придумал что-нибудь другое – допустим, что его призвала судьба, провидение, – то он не поверил бы сам себе.
– Люди охотно себе верят, – тихо возразил Басеску, набиравший шприц, – поверьте мне как специалисту.
– Обычные люди, – поправил я, – но не грандиозные лгуны. Как и все патологические лжецы, Иисус сам верил только в большую ложь. Маленькая ложь не внушала ему доверия.
– Играл по-крупному?
– Совершенно верно.
– Вам доводилось лгать?
– Не имеет значения. Кстати, все эти россказни о бедолаге Иосифе, который якобы честно женился на Марии, скрыв ее беременность от якобы Бога, – гнусный навет самого Иисуса. Гнусный навет, и на кого? На родителей! Туманные намеки на старческую немощь Иосифа, практически – на импотенцию…
– Уж поверьте, Галилеянин, равно как и семеро его сестер и четверо братьев, обязан своим рождением вовсе не Богу.
– Мы не признаем этих братьев и сестер.
– Вы можете не признавать и меня, но вот он я, лежу перед вами! Старик Иосиф постарался. Неутомимый Иосиф. Да он эту девчонку Марию поначалу выпускал из постели только в поле, работать. А первые двадцать лет совместной жизни он ее, простите за некоторый натурализм, долбил часто и помногу.
– Все-таки, – смеялся Басеску, – вам нужна любовница. Будет кого подолбить. Как это, если верить вашим утверждениям, делал Иосиф с Марией.
– И правильно делал. Из-за этого у нее был мягкий и покладистый характер!
По пути из Пятра Нямц в замок – дороги у нас недавно отремонтировали, и поэтому можно было не только вести машину, но и думать, – я вспоминал Галилеянина. Конечно, первое, что я сделал, когда осознал настигшее меня бессмертие, – отправился путешествовать. Очень банально. А что еще остается делать, когда вы зависаете во времени и ваше тело все никак не может разложиться? Поверьте, все бессмертные, поняв, что они бессмертны, первым делом отправлялись в путь. Прелесть новизны. Маршрут – стандартный и традиционный.
Раз уж мне это позволено, я хотел бы взглянуть на казнь Иисуса, немножко постоять в толпе, слушавшей Нагорную проповедь, познакомиться с Александром и послушать Гомера.
Потом все это надоедает. Я выкрутил руль и поднялся по серпантину вверх. У ворот, дрожа от холода, меня встретила приблудная собака. Она мне, кажется, была знакома. Я видел, как она помогает старику из деревни у подножия замка пасти овец. Я открыл двери замка и прошел внутрь, подумав, что надо бы прогнать эту собаку. Ведь она может покусать Прометеуса, когда тот наконец доберется до меня. Наверняка мальчик придет в ярость. Он вообще вспыльчив. Так всегда бывает с теми, кто живет в теле, полном крови и, значит, страстей.
Кто-то, кажется – Фриних, говорил об экзистенциальной ярости творца. Необъяснимая ярость, направленная на бытие. Да, каждый художник просто обязан испытывать ее. Но то творец. А Прометеус – герой. Он пошел еще дальше. Причина экзистенциальной ярости Прометеуса, – скажет вам любой критик, прочитавший его пьесы, – Молдавия. Верно. Но Молдавия Прометеуса это и есть Прометеус. Причина экзистенциальной ярости Прометеуса – он сам. Слепая ненависть героя направлена против него самого. Он успокоится, когда его не будет. Мы тоже успокоимся, когда нас не будет. Но мы не герои, а просто уставшие мертвецы и умершие боги.
– Итак, – Басеску только что поставил мне укол, и я отдыхал, – с семейными взаимоотношениями Иисуса вы, признаю, разобрались остроумно. Ну, а отношения с обществом? Властью?
– Галилеянин боялся властей. Всегда боялся. – Я пожал плечами. – Многие думают, что Он избегал всяческих контактов с руководством Иудеи и вообще – представителями государства, потому что любая власть была Ему противна.
– Такова наша версия, – улыбнулся католик Басеску.
– Ничего подобного! Власть в любом ее олицетворении, вплоть до шелудивого стражника с грязными ногами, вселяла в Иисуса панический, животный ужас. Так дети боятся полицейского. Это, видимо, комплекс провинциала.
– Вы никогда не жили в столице?
– Доктор, – упрекнул я Басеску, – вы мне осточертели. А что, если ваша теория неверна и то, что я рассказываю, не имеет ко мне ни малейшего отношения?
– Это решу я, – улыбнулся мой мальчик, – а вы говорите, прошу вас. И будьте поосторожнее, иначе я вам еще два укола поставлю.
– Хорошо, – он умел сводить все к шуткам, – я попытаюсь доказать вам свои утверждения. Как известно, Иисус часто странствовал. Видите ли, в те времена житель какого-нибудь местечка не мог вот так запросто взять и направиться в Иерусалим, чтобы там гулять себе где вздумается и говорить что в нечесаную голову придет. Если ты выходил из местечка, староста давал тебе сопроводительное письмо, где было указано, куда, зачем и на какой срок ты отправляешься. У Галилеянина, само собой, таких писем никогда не было…
– Их отсутствие не доказано, – возразил доктор, но тут же добавил: – Справедливости ради скажу, что и наличие их не доказано также.
– Вы, люди, просто об этом не задумывались, – скривил я губы, – то есть, простите, мы. Стоит лишь намекнуть об этой проблеме богословам, как они немедля найдут доказательства того, что у Иисуса был целый ворох рекомендательных писем и разрешений.
– Из вас бы получился блестящий богослов.
– Отнюдь, мои доводы корявы.
– Но сила убеждения идет из нутра.
– Я презираю вашего Бога.
– Павел презирал нашего Бога, но этот Бог открылся и ему.
Сейчас, глядя, как Прометеус усаживается напротив меня за длинным столом, уставленным едой и выпивкой – когда-то на этом месте сидел Агасфер, и я тогда здорово набрался, – я с улыбкой вспоминаю Басеску. Он действительно сумел меня разговорить. Сумеет ли это сделать Прометеус? Впрочем, нет. Долго мучить его я не буду. Этот странного вида молдаванин с почему-то оранжевой сумкой, которая меня смущает – к новым идеям легко привьгкнуть, к новым вещам – нет, – должен покончить со всем этим.
В 1345 году я получил от нарочного письмо моего кузена, Штефана Великого. Он занимался в Молдавии тем же, чем и я в Трансильвании. Нещадно уничтожал бояр, пытался отбиться от турок с поляками и строил монастыри. В общем, правил. И вот после очередного разгрома турок он присылает мне пакет, в котором была запечатана ведовская карта мира. Уже разворачивая ее, я знал, что там будет. Так и есть. Молдавия и Трансильвания оказались зачарованными местами. Не повезло не только странам, но и нам, их правителям. Я остался вечен. Штефан был обречен всю загробную жизнь наблюдать за тем, что произошло с его образцовой, по тем временам, страной.
И вот явился герой – и заклятие спадет. После этого все мы – бессмертные, герои и боги – успокоимся и перестанем быть. Что ж, мы, кажется, это заслужили. Я размышляю, с чего бы начать разговор с Прометеусом – малый слишком умен, чтобы поверить в то, что я румынский промышленник, а он – кандидат на вакантное место, – и щелкаю пальцами. Из-за занавеса с приборами появляется мой новый слуга. Бывший доктор Басеску ставит перед нами тарелки и, поклонившись, удаляется…
Прометеус стал избранным не случайно. По какой-то ошибке генетики на свет явилось существо – я говорю о нем же – с душой героя и телом человека. Проще говоря, все мы – мертвецы, механические куклы, он же – живая плоть, наделенная нашими сверхъестественными качествами.
Как бы объяснить ему это? Я кладу руки на стол, сцепляю их в замок и упираюсь лбом в кисти…
– Мне кажется, – до приезда Прометеуса еще месяц, и доктор Басеску все еще мой добрый друг, – вы преувеличивали страх, который испытывал Иисус перед властью.
– Вам так не кажется, – бросаю я, – но вы желаете получить от меня новую порцию откровений?
– Не скрою, – Басеску смеется и вводит мне в вену иглу капельницы, – вы проницательны. Сожмите кулак. Вот так. Ваши вены плохо проступают.
– Они боятся. Иисус тоже боялся. И страх этот проявлялся в Его страусиных ответах, на которые пытались подловить этого омерзительного бродягу умные люди. Они дают Ему монету с портретом Кесаря и задают четкий вопрос, а Он несет что-то про Божье и земное. Добряки усматривают здесь страсть к аллегориям. Вы добряк, доктор?
– Увы, да.
– А я, увы, нет. Я четко и беспощадно вижу суть. Он просто испугался. Испугался идти до конца, испугался доигрывать роль сына Божьего, поборника социальной справедливости на земле, испугался принять Свой крест, выпить чашу. Спрятал покрасневшую физиономию под полой плаща. Он просто испугался, мать вашу!
– Не дергайте рукой!
– А, ерунда. Ничего страшного. Еще Он испугался на допросе, когда стража прямо спросила Его. Ты – Сын Божий? Он же, зная, что утвердительный ответ приведет его к казни, отвечал: не скажу, мол, потому что если и отвечу «да» – все равно не поверите. Трусливое создание, не правда ли?