От рева, который поднимают в конце богатыри и гномы, над парком взлетают стаи испуганных сорок. Наверное, даже белки разбегаются, когда слышат наши речевки, думаю я и снимаю голову Енота. Ах, да. У нас принято петь будучи в полном облачении. Уже потом можно снять голову, или шлем, или корону, смотря чем вам не повезло украсить свою башку. Взмокли все, кроме Белоснежки. Да и у той на верхней губе капелька пота. М-м-м, думаю я и ловлю на себе взгляд Матушки Енотихи. Ничего особенного, ни ревности, ни любопытства. Скорее, легкое веселье читается в ее взгляде. Ну, что ж, за неимением Белоснежки и Матушка Енотиха очень даже м-м-м-м. Я вспоминаю ночь, потом выдыхаю и стараюсь успокоиться. Вечно у меня в разгар дня дурные мысли. Хотя какие же они…
– Друзья! – начинает толкать свою речь директор, встав посреди большого поля, укрытого брезентом.
Днем брезент снят и по полю ездят автомобили на электроприводе. На каждом автомобиле – огромный чехол в виде лебедя. Стало быть, это и есть Озеро Танцующих Лебедей. Сейчас на каждом лебеде или около него развалились мы. Директор прочитал в тесте для руководителей, что люди на собраниях должны располагаться как им угодно для Повышения Эффективности Вынесенных Решений.
Только Белоснежка стоит у шеста, которым автомобиль прикреплен к крыше с проводкой, и это наводит меня на определенные мысли. И похоже, не только меня, судя по взгляду похотливого козла Микки, и я совершенно отчетливо произношу про себя – сдохни, чувак. Если ты сегодня сдохнешь, я устрою вечеринку и нажрусь, как свинья, как Три Поросенка вместе взятые, тем более что они и правда жрут, как свиньи. Ну, наши Три Поросенка, имею я в виду. Из-за этого у ребят даже носы в прожилках. Кстати, сегодня Поросята пить остереглись судя по их унылым лицам. Ну, еще бы. Ведь вечером у нас первый контрольный тест на алкоголь. Я его не боюсь и подмигиваю Поросятам. Один из них крутит копытом у виска.
– Друзья! – зычно глаголет директор. – Я рад приветствовать вас всех сегодня в… В день испытаний наша фирма не… Было бы весьма… Поскольку налоговые отчисления за… И в связи с обрушением в…
– Сказал бы проще, козел, – бурчу я, – прибавки к жалованию не дождетесь.
– …тому прибавки к жалованию вы не дождетесь! – рявкает директор, и я вздрагиваю.
– И нечего на это жаловаться! – поднимает он палец.
– Вспомните только о том, что все дорожает. Буквально все! А зарплаты у вас, между прочим, не падают! – делает он удивительно нелогичный для нас вывод.
– А теперь к следующему пункту нашего собрания, – вспоминает директор.
Я последний раз желаю Микки-Маусу всяческих бед – я проклинаю его по-настоящему и сосредотачиваюсь на директоре. Ничего. Сегодня я докажу себе, что вовсе не такой лузер, каким меня считают все, в том числе и я. Так сказать, легкий эксперимент в сфере доверия к самому себе. Снуппи позаботился о том, чтобы дерьмовая псина не психовала из-за запаха алкоголя, но я-то пошел дальше и решу сегодня кое-какие свои проблемы. Вернее, одну. В лице, то есть в морде, Микки.
– Как вы знаете, некоторые сотрудники нашего парка, которые думают не только о том, чтобы пожрать да упиться дешевой водкой, – угрожающе начинает директор, – озаботились некоторыми Действительно Важными Вещами.
– Например? – робко спрашивает кто-то из Охотников, который, видно, новичок.
– Например, укрепление дисциплины, увеличение прибыли и, как следствие, процветание всего нашего предприятия, – говорит директор.
– А, – робко говорит Охотник, и это уже лишнее.
– Хер на! – орет директор, и бедняга Охотник рад бы сейчас в пузо волку залезть, что он, собственно, и делает каждый день, когда лазит туда за Красной Шапочкой. – Попрошу не перебивать!
– Так вот, эти ребята, эти Молодцы, разработали корпоративный устав. Несколько, так сказать, правил. Так, ничего особенного. Не бухать, не курить, не тратить рабочее время на всякое дерьмо, быть в форме, улыбаться, петь. Как вы считаете, правильно это?
– Да-да-да… – проносится легкое эхо над Озером Лебедей.
– Отлично, – говорит директор, – отлично…
– Только, – вдруг отталкивает он ногами лебедя, на котором уселся, и птичка разворачивается так, что директор глядит прямо на меня, – есть в нашем коллективе моральные уроды, которым не по нраву то, что некоторые ребята хотят помочь мне навести здесь порядок. Как думаете, кто это, а?
– Хм, – презрительно бросает Микки и выразительно глядит на меня, но имени не называет.
– И я тебя люблю, – пытаюсь я улыбнуться, – мой дорогой Микки.
– Заткнитесь оба! – говорит директор. – Так вот, этот Кое-Кто, этот, блин, полушубок из плюша, этот полосатый бухарь, этот…
– Попрошу без оскорблений! – ору я.
– Откуда же тебе знать, что это ты, я же имени твоего не назвал! – торжествующе орет директор, и я понимаю, что проиграл, попался на простейшую учительскую уловку, эх…
– Хорошо, что ты понимаешь, что это именно ты, – говорит директор, – а теперь послушайте-ка все, что этот умник накалякал и повесил на стену директорского дома.
Теперь облажался он. Все смотрят на меня с восхищением. Пойти на такое. Да это все равно что штурмовать Нормандию, но не в сорок четвертом, а в тридцать девятом, блин. Интересно, пытаюсь я определить, потому что не вижу, Белоснежка тоже мной восхищена?
– Этот позер решил, что он Жуванецкий. Петросян, чтоб его, – говорит директор, и роется в кармане. – Да где же оно? А! «Выпивай хоть изредка… Мы принимаем исповедь детства, мы причащаем детей „Ромашкой“… наша работа достаточно тяжела для того, чтобы изредка поощрять нас за нее…
– Ибо что есть мы? Мы и есть священники. Мы принимаем исповедь детства. Мы причащаем детей «Ромашкой», мы даем им облатку…»– читает директор, и его лицо искажает гримаса отвращения, прямо хоть сейчас в «Комнату страха», – тьфу, сколько дерьма-то, а?
– Ребята, – обращается он ко всем. – Я вам хочу сказать, что умники мне тут не нужны, понятно? Это все клево для корпоративных гимнов, возможно, я даже кое-что передеру отсюда для приветственной надписи для клиентов, только не рассчитывай, Енот, что ты хоть что-то за это получишь, да, все это красивый треп, но если по существу…
– Если по существу, – говорит директор, – мы работаем на фабрике денег. И она ничем не отличается от любой другой фабрики. Разве что вам здесь веселее, потому что свежий воздух и моторы поднимать не надо. Ага?
– Ага, – отвечает хор, и мне перестает нравиться эта древнегреческая трагедия в новомолдавском исполнении.
– Так, – глядит директор, – что тут еще. Ага. Почему бы вам, это мне, в смысле, да? Так. «Почему бы вам не учитывать, что наша (в смысле ваша, да?) работа пусть и не так тяжела, как у шахтера, но все-таки достаточно тяжела для того, чтобы изредка поощрять нас за нее… а не за стукачество или идиотские и никому на хер не сдавшиеся уставы, которые пишут стукачи, которые еще в парк заходили, когда некоторые…» — да-да, я говорю о себе…
– М-да, – говорит Микки-Маус и демонстративно глядит в небо.
– М-да, – говорит директор. – Кроха Енот, а по-моему, ты завидуешь.
– Я?! – начинаю было я.
– Ты, – говорит Микки-Маус. – Конечно завидуешь. Кто ты? Один из. Енот из семейства, блин, Енотов. Старый неудачник. Сколько тебе? Тридцать? Ха-ха. Да мне двадцать один, и я уже Микки-Маус, единственный персонаж парка, а не один из, не плесень гребаная типа тебя, неудачник херов, понял, ты за…
– Стоп! – поднимает руку директор. – Читаю дальше. «Почему бы не доверять старым сотрудникам новые роли». Это в смысле мне им доверять? Таким, как ты, Кроха Енот? «У Снуппи-Дога задница отваливается…»
– Снуппи! – спрашивает директор. – У тебя правда отваливается задница?
– Да, босс, – отвечает Снуппи.
– Ты недоволен?
– Нет, босс.
– Претензии, просьбы, пожелания?
– Нет, босс.
– Отлично. Тогда какого хера ты, Кроха Енот, лезешь не в свое дело?! Тебе что, больше всех нужно? Чего ты из себя строишь, а? Может, ты перед девицей какой из себя героя строишь? Так ты не в школе, Енот! Староват ты для таких методов! Заработай денег да пригласи даму в кафе!!!
Директор с раздражением, но эффектно отбрасывает мои «Правила», и никто не шелохнется. Хотя, уверен, всем бы им хотелось подскочить да прочитать их полностью. Ничего, потом слетятся, как вороны на помойку. Быдло, думаю я и чувствую, как на глазах закипают слезы. Бьешься ради них, бьешься. Откуда-то издалека издевательский голос Микки шепотом сообщает соседям: ну все, поплыл, нюня… Я поднимаю голову, напяливаю на нее башку Енота и гордо показываю вбок «фак». Получи, мышь уродливая. Хорошо хоть, что неделю после того, как Лена меня постригла, я ходил, не снимая костюма, и пока сидел без головы Крошки Енота, иероглиф покрывал ежик волос.
– Так, – говорит директор. – Вопросы есть? Остался один важный пункт. Но сначала разберемся с мелочами.
– Босс, – поднимает руку один из Богатырей, – какого хрена на моем костюме собачья шерсть?
– Не знаю, – отвечает директор, – возможно, ты вчера перебрал и решил, что современный мужчина всегда открыт новым возможностям?
– Да я серьезно, – обижается качок.
– Откуда мне знать? – спрашивает директор. – Стирайте свою костюмы дома, вот и все. Еще что-то?
– Отлично, – говорит он, разобравшись с перегоревшими лампочками и дырой в заборе, – переходим к последнему пункту. Ах, да. Перед этим. Устав, который разработали и приняли ребята что надо, считать принятым. Крошку Енота оштрафовать. Лишить двух выходных. А теперь к делу.
Директор слезает с лебедя и в волнении прогуливается вокруг него. В широких отглаженных брюках, в кожаной жилетке, лысый невысокий мужчина, кряжистый – ни дать ни взять располневший Ленин прячется в парке аттракционов от анархической матросни, – сейчас он и правда взволнован. Он шагает, раздувая ноздри, потом останавливается.
– Я хочу, чтобы наш парк порвал всех конкурентов в этом городе, – монотонно, как что-то давно заученное, произносит он.
– Но, босс, у нас всего один конкурент, – говорит кто-то.
– Молодец, Эйнштейн, я дам тебе Нобелевскую премию, – реагирует директор и чешет висок. – Так вот, надо порвать конкурента.
Наш конкурент – парк аттракционов «Авентура». Там чуть более новые автоматы, но цены выше. Скажем, три четверти посетителей парков ходят к нам, одна – к ним. Старый хапуга захотел все до конца, с неприязнью думаю я, и показываю ему язык, все равно же не видно.
– Мы должны организовать шоу, – говорит директор. – Настоящее, без всяких там… Театрализованное представление. После которого засранцы из «Авентуры» займут у меня денег, долларов двадцать, на веревки для всех своих сотрудников. И торжественно повесятся под моими окнами. Знаете, почему?
– Почему? – спрашивает подхалим Микки.
– Потому что после моего шоу, на которое станет ходить весь город, им в бизнесе развлечений делать будет нечего. Понятно?
– Понятно! – пищит подхалим.
– Прекрасно, мой мальчик, – улыбается директор и обращается ко всем нам: – А вам понятно?
– Да! – Интересно, он ожидал услышать что-то другое?
– А как вы думаете, почему я вам это говорю? – спрашивает директор и сам же отвечает. – Нет, не потому, что сотрудники компании должны быть в курсе планов ее перспективного развития. Дело в том, что я решил приобщить вас к успеху. Это шоу должны придумать вы. Кто-то из вас. Это будет и игра, и этот, как его, тренинг. Само собой, тот, кто напишет лучший сценарий, получит денежное вознаграждение. Большое! Даю месяц сроку. Мы должны поразить город постановкой к сентябрю. Считайте, что конкурс начался! Понятно?
– Понятно, – хор как всегда слажен.
– Ну, а теперь, ребята, я хочу услышать от вас Подводящую Собрание Речевку!
Я начинаю завывать, и ко мне присоединяются остальные:
Директор улыбается и хлопает в ладоши. Господи, с ненавистью думаю я, и с этим кретином моя мать если не спала, то уж точно дружила?.. Приобщить к успеху. Старый козел решил сэкономить, это же ясно как белый день. Ну, или ежу ясно. Даже нашему Ежу – который совсем тупой – ничего. Интересно, найдется дурак, ну, кроме Микки-Мауса, конечно, который сделает такую глупость и начнет писать какой-то там сценарий? Меня в это дело не втравить.
Мы расходимся. Дамы удаляются переодеваться и по домам, мужчины несмело плетутся за Железную Дорогу. Проходить проверку Пиратом. Справа меня стучат по плечу, и я надеюсь, что это Белоснежка хочет выразить мне свое восхищение. Увы, это Микки.
– Много выпил сегодня, парнишка? – гадко хихикает он и смывается раньше, чем я успеваю треснуть его под зад ногой.
Немало, дружок.
14
– Ыыыыы, – говорит он.
– Уфффееееее, – выдыхает Микки.
– Фрхфрхр, – трясет он головой.
К сожалению, я сейчас не вижу его лица. А жаль. Посмотрел бы с удовольствием! Впрочем, мне сейчас не до этого. Я сейчас Хороший Парень и вместе с Коллективом спасаю Микки, в мор… лицо которому вцепился Пират. Все решили, что Пират сбрендил. Ну, или что Микки пьян. На ваше усмотрение. Я гашу улыбку и пытаюсь оттащить пса.
– Держите Микки! – ору я. – Не давайте псине оскальпировать его!
Пират не издает ни звука, вот что страшно. Хотя мне не очень. Я списываю его молчание на глубочайшее похмелье. Вчера вечером мы со Снуппи влили в овчарку почти литр крепкого пойла. С утра я плеснул ему тайком в блюдце пива. Примерно литр. Достаточно, чтобы очухаться, но недостаточно для того, чтобы опьянеть бесповоротно снова. То есть к началу проверки Пират находился в крайне неустойчивом состоянии духа. Это раз. Вчера вечером тряпка, которой я обмотал руку, была из ящика Микки. Проще говоря, я подставил гнусного малолетнего мышонка. Пират запомнил запах. Он ждал, я видел. Когда он обнюхал мое лицо, то его морда как будто подобрела. Еще бы! От меня пахло спиртным. И от Снуппи тоже. Мы специально вызвались пройти проверку первыми. Третьим шел Микки. Едва он приблизил свою прилизанную харю – вынужден признать, что он правда смазливый, этот покоритель Белоснежки, – как псина молча, без лязганий, разбегов или ударов хвостом, вцепилась ему в рожу. И Микки сказал:
– Ыыыыы!
– Уфффееееее, – выдохнул потом Микки.
– Фрхфрхр, – потряс он головой.
И стал заваливаться набок, потому что кровь полилась очень быстро и ее было очень много, так, что все поняли, Микки пришел если не конец, то что-то очень похожее на него. А первым, кто бросился оттаскивать пса, был я. Картина маслом. Я пытаюсь оттащить Пирата, а Микки сучит ногами, правда, все реже, и мы уже пропитаны кровью, блин, меня чуть не вырвало. Кто-то кричит, что нужно сунуть в пасть собаке палку. Ага, говорю я, только делайте это побыстрее, потому что псина вот-вот бросит Микки и займется мной.
– Тащи, тащи! – командует Снуппи и тянет плечом палку, которую всунул в пасть собаке.
– Тащу! – кряхчу я.
– Вот так, – пыхтит Снуппи, а все вокруг толпятся, – сынок, внимание, береги лицо!
Подсказка приходит очень вовремя. Я едва уворачиваюсь от пасти Пирата, который вошел в раж и теперь ему наплевать, что я его товарищ по несчастью, то есть похмелью. Еле уворачиваюсь и бью ногой шавку в бок. Пока пес успевает группироваться у стены, куда он отлетел, я прыгаю на него сверху. Это не так безобидно, с учетом моих девяноста килограммов. Хэк! Пират выдыхает из себя пену и что-то пахнущее старым мясом и дрыгает лапами. Ну прямо как Микки-Маус пару минут назад. Я вскакиваю – если бы не заторможенная реакция пса, мне был бы конец – и снова падаю на него. Я такой приемчик видел в передаче про борьбу без правил. И так раз десять. Под конец ребра пса проступают сквозь шкуру, и я отползаю сам.