— Разрешите идти? — спросил Петров и вышел вместе с молчаливым «смершевцем».
4
Став командиром взвода и присматриваясь к своим людям, Матюхин старался задним числом понять Зюзина, своего товарища по училищу. Почему, например, Зюзин добился перевода в разведку снайпера Николая Грудинина? Ведь его почти не включали в поисковые или разведывательные группы. Грудинин в основном вел наблюдение на переднем крае, а наблюдателей в разведке много. В сущности, каждый должен быть отличным наблюдателем, а других особых качеств за снайпером не отмечалось.
Длиннорукий, сухощавый, с маленькими острыми глазками на костистом, нервном лице, Грудинин держался в стороне от разведчиков, может быть, потому, что был много старше большинства из них — ему под сорок.
На занятиях Грудинин казался явным середнячком: все делал с должной добросовестностью, но без огонька. В свободное время, взяв винтовку с зачехленным оптическим прицелом — на занятия он являлся с автоматом, — Грудинин подходил к командиру взвода и, вытягиваясь, просил разрешения обратиться. Матюхин кивал.
— Разрешите отлучиться на два часа на стрельбище для отработки тренировочных упражнений.
Ни разу Грудинин не изменил порядка слов, ни разу не поднял взгляда на взводного. И отходил он от командира как-то странно — боком, мягко, бесшумно и каждый раз новой дорогой. Матюхин следил за его сутуловатой спиной и замечал, как перед опушкой она распрямлялась, походка становилась легкой, скользящей и Грудинин словно растворялся в разнолеске.
В тот день, когда Андрей рассматривал машину майора Лебедева, обычные занятия отменили — люди не спали всю ночь, но Грудинин все равно подошел к лейтенанту и попросил разрешения потренироваться. Думая о своем, Матюхин кивнул. Спустя некоторое время он обернулся, чтобы проводить взглядом снайпера, и… понял Зюзина.
Разведчики противника так и не сумели расстрелять майора. А ведь он ехал в открытом «виллисе». Немцы же, как правило, пользуются закрытыми машинами, кузова которых сделаны из добротной немецкой или французской стали. Издалека такую сталь автоматная пуля может и не пробить. А снайпер… Снайпер убьет любого, на выбор, одним выстрелом. Вот на случай особого задания в тылу противника Зюзин и держал Грудинина.
Догадка эта несколько ошеломила Матюхина, и он, чтобы проверить ее, стал выдумывать варианты поисков, в ходе которых снайпер мог бы стать хорошим помощником. Результаты решения поставленных самому себе задач с помощью Грудинина получались весьма обнадеживающими.
С этого времени Матюхин уже не думал ни о чем, кроме предстоящего выхода в тыл врага. После обеда, так и не уснув, он отпросился у Маракуши на передний край: не терпелось по-новому на местности обдумать все возможные варианты перехода линии фронта.
Днем передовая обычно жила скрытно. В ближних кустарниках попискивали пичужки — ставшие на крыло весенние выводки пробовали голоса. Изредка глухо, лениво бухали одиночные артиллерийские выстрелы и, шелковисто шурша нагретым за день воздухом, где-то в блеклом небе проплывали невидимые снаряды. Матюхин автоматически, на слух, определял их калибр, прикидывал, где может стоять батарея и по какой цели она бьет.
К тому времени, как солнце стало багроветь и дневная жара сгустилась, стала тягучей и недвижимей, Матюхин добрался почти до правого фланга дивизии, до широкой пологой лощины. Она шла от наших позиций в сторону противника, пересекала его оборону и растекалась широким низинным лугом.
Матюхин прилег в густой, уже одеревеневший бурьян и долго наблюдал за немецкой стороной в бинокль. Раза два там мелькали каски солдат, отбрасывавшие длинные предзакатные тени. Когда зрение свыклось с обстановкой, Матюхин заметил хорошо замаскированные щиты двух противотанковых орудий. Точнее, орудий, не обязательно противотанковых, поставленных на прямую наводку.
Что ж, они здесь не лишние — лощина могла сослужить неплохую службу атакующим танковым частям.
И именно это смутило Матюхина. Противник не дурак, ох не дурак… Почему же он так ненадежно прикрыл танкоопасное направление?
Андрей обернулся, пытаясь чужим взглядом, будто со стороны, оценить позиции своих войск. Метрах в двухстах от него пологие края лощины сужались, становились круче, чтобы дальше перейти в овраг, заросший в глубине кустарником. Там, в овраге, танки не развернутся и даже не спустятся на дно — скаты слишком круты. Следовательно, они должны будут обойти овраг слева или справа, а уж потом спускаться вниз, в удобную для атаки лощину. Для этого им придется пройти по пологим, обращенным к противнику скатам через незасеянные поля. Укрытий никаких. Любой танк, любую автомашину противник увидит за несколько километров. Увидит — и немедленно перебросит на это направление противотанковый резерв, встретит заградительным артогнем, вызовет авиацию. Кроме того, и сама лощина наверняка перерезана минными полями, которые прикрываются вон теми самыми солдатами, каски которых отбрасывают такие длинные тени.
Ну а если противник бросит сюда свои танки?
Матюхин опять стал смотреть в сторону врага. Вряд ли… Наши тоже увидят их издалека и проделают то же, что и противник, — вызовут и артогонь, и авиацию. Наверняка и справа и слева от лощины уже созданы противотанковые узлы. И уж конечно есть минные поля.
Получался классический пример штабной войны. Войска в ней играют как бы вспомогательную роль. Все решает штабная мысль. Но… Но войска далеко не всегда придают значение вот такой безмолвной штабной войне, войне мыслей, тактической выучки, предусмотрительности, бдительности. Они свыкаются с кажущимся безмолвием и ослабляют бдительность и силы. По-видимому, противник так и сделал. Да и наши успокоились…
Словом, надо учесть и проверить. Возможно, именно здесь и находится наиболее удобный проход в тыл врага. Мины? Ну что ж… Придется попросить надежное саперное прикрытие. А каковы скрытые подходы для разведчиков? Правда, можно выйти сюда ночью, но лучше выдвинуться в светлое время, приглядеться к местности и перед переходом линии фронта как следует послушать и понаблюдать. Похоже, что овраг может сослужить добрую службу…
Матюхин опять повернулся в тыл и увидел, что над опушкой не такого уж далекого леса поднимается столб дыма, почему-то отдающий в оранжевость, даже в красноту.
«Странно! Его же не было… И почему он такой… рыжий? Впрочем, отсвет закатного солнца. Идиоты какие-то! Развели костер. Фриц как саданет…»
На фоне оранжевого столба неторопливо, как искорки от невидимого костра, пролетели вверх три трассирующие пули.
«Нет, в самом деле идиоты — открыли стрельбу в тылу! — выругался про себя Андрей, и чужая недисциплинированность сбила отличное творческое настроение. Думать не то что за чужих, даже за своих разведчиков уже не захотелось. — Надо двигать домой, а то ужин прозеваю».
Ползком Матюхин пробрался к кустарнику, а там где согнувшись, перебежками, а где и в рост выбрался в не наблюдаемый противником овражек. Это ничего, что пришлось поползать. Если место действительно окажется удобным для перехода линии фронта, пусть наблюдатели противника так и не засекут появление здесь человека. Одиночка всегда подозрителен. А зарождать подозрительность у врага Андрей, естественно, не хотел.
Уже в сумерках он пришел на хутор. Повар поставил перед ним котелок с перепревшим ужином и заговорщически шепнул:
— Вас туточки капитан шукав…
Наскоро перекусив, Матюхин пошел к командиру роты.
Маракуша встретил его на крылечке избы, поднялся навстречу и, не дав доложить о прибытии, пошел к лесу.
— Догадываешься? — не оглядываясь, спросил Маракуша у шагающего чуть сзади Матюхина.
— Почти…
— Вообще-то ничего еще не решено, но… Ох, не положено такое говорить, да уж пусть будет как будет.
Младший лейтенант отметил доброжелательный тон своего командира и насторожился.
— Приезжало начальство, интересовалось боевой подготовкой и спросило, как мы готовы к выходу в тыл. Что ответишь?! Постоянная боеготовность, как говорится, основа нашей деятельности. Поинтересовалось и тобой персонально. Как, дескать, ты не хромаешь ли, не простудился ли и веселое ли у тебя настроение? Так вот, я хочу знать: как ты на это смотришь?
По необычному, шутливому настроению капитана Матюхин понял, что командир что-то скрывает. Он чувствовал: все происходило не так, как говорит капитан, и молчал.
Все действительно происходило не так, как рассказал Маракуша.
В роту приехал нечастый в ней гость — начальник разведки дивизии майор Зайцев, стареющий, рыхловатый, но подвижный и хитрый, а иногда излишне шумный человек. Накануне ему позвонил полковник Петров и поинтересовался здоровьем младшего лейтенанта Матюхина. Зайцев сразу понял, что ему придется готовить группу для заброски в тыл врага: общая обстановка явно того требовала. И хотя Зайцев не слишком любил тех своих подчиненных, которые почему бы то ни было выдвигались без его помощи, как это случилось с Матюхиным, он мысленно согласился послать Андрея. Его следовало проверить еще раз. Кроме того, прошлая операция вывела из строя многих опытных офицеров, и Матюхин, пожалуй, мог «потянуть».
Но Зайцев не учел характера Маракуши. Как только он намекнул капитану, что предстоит операция, Маракуша заявил:
— Группу поведу я.
Зайцев поморщился — только этого недоставало… В принципе, конечно, Маракуша поведет группу не хуже, а, скорее, лучше других: офицер он волевой, грамотный, опытный. Но тогда вся работа по подготовке группы и, главное, по дальнейшему слежению за ней, вся ответственность за нее падают на него, Зайцева. Нет, он не боялся ответственности, не боялся любой, самой опасной работы: раз уж ты попал в разведку, этого не избежать.
Майор смотрел дальше Маракуши. Фактически его подчиненные будут работать на армейскую разведку, по ее заданию, на будущее. А Зайцев жил сегодняшним днем. Командир дивизии ежедневно требовал от него разведобстановку. Совмещать задания и, следовательно, перенапрягаться, брать на себя дополнительную ответственность майор не собирался. В случае же, если в тыл врага уйдет Матюхин или какой-нибудь другой командир взвода, Маракуша останется на месте и, значит, подготовку и последующее слежение можно будет переложить на него, а самому заняться главным: полковой разведкой, наблюдением, поисками, подслушиванием — всем тем, что майор Зайцев почитал основным в своей деятельности.
— Знаешь, Маракуша, не спеши. На твой век войны хватит, — миролюбиво сказал майор.
— Мне надоело сидеть, когда…
— Перестань! — перебил его майор. — Майор Лебедев ранен, и, как ты понимаешь, группой придется заниматься мне. А тебе я запрещаю об этом думать… пока. Рота на две трети разбавлена пополнением — подготовь его как следует, а потом уж и думай. — Все, что сказал Зайцев, не вызывало сомнения, но именно тут, чтобы окончательно добить капитана, майор и схитрил: — Кроме того, полковник Петров прямо назвал мне Матюхина. Ему, видишь ли, т а м, — Зайцев показал пальцем в потолок избы, — верят. Разумеешь?
Он сделал свое дело, этот хитрющий майор. Маракуша еще не проверял Матюхина как офицера. Боевая удача Андрея? Она единожды может быть у каждого. А разведка — это профессия. В разведке нужна постоянная удача. Ее нужно организовать, предусмотреть, ее надо добиться, отвоевать, вырвать у врага. На такое способен не просто умный и удачливый человек, а профессионал. Стать профессионалом Матюхин еще не успел. Данные у него, конечно, имеются, но… но спешить не следовало.
Конечно, в душе капитан понимал, что профессионалами не рождаются. Способных молодых ребят нужно и поощрять, и смелее продвигать по службе, а все-таки… все-таки не слишком рьяно. Вот почему слова майора Зайцева вселили в душу Маракуши не слишком доброе отношение к младшему лейтенанту Матюхину. И Матюхин это почувствовал, уловил в ходе внешне доброжелательного разговора.
— Что смотреть? — ответил Андрей капитану. — Приказа еще не было. А думать?.. Думать я думал. Да и вы готовили.
— И что же надумал?
— Полагаю, взвод брать не следует. Три — пять человек вполне достаточно. Если это будет разведка… без диверсионных задач. Группу наметил. Похоже, нашел и место для перехода линии фронта.
В сущности, Матюхин сделал все, что собирался ему приказать Маракуша. Это понравилось капитану, а из-за слов майора насторожило: быстрый очень… не самоуверенность ли здесь? Может, он считает, что, кроме него, в роте справиться с задачей больше некому?
Капитан испытующе взглянул на Андрея, и Матюхин неожиданно для себя признался:
— Группу-то подобрал, а… а в душе в ней еще не уверен.
— Почему, если подобрал?..
— Понимаете, товарищ капитан, какое-то странное ко мне отношение… Будто испытывают меня… Не ощущаю доверия… Вот и… волнуюсь.
«Нет, он не загордился, — подумал капитан. — Говорит правду, просто думает о будущем». Но вслух сказал:
— Не очень это… хорошо.
— По-моему, даже плохо. На задание нужно идти, когда веришь подчиненным, а они тебе. Как, впрочем, и друг другу. А я этого полного доверия к себе не замечаю.
— Пробовал свести отобранных в одну группу? Например, на занятиях? Поставить им особую задачу, походить с ними?
— Нет. Не делал.
— Почему?
— Если честно — опасаюсь. Люди заметят, что я кого-то выделяю, и подумают, что я либо готовлюсь к чему-то — а это лишние разговоры и в конечном счете пусть не выдача, но намек на разглашение военной тайны, — либо подбираю любимчиков и тренирую их особо.
«Прав, — решил, капитан. — Прав!»
— Но ведь рано или поздно придется собирать группу.
— Так тогда будет конкретная задача. А сейчас только варианты. И изучение людей. Притирка.
— А кто все-таки при случае пойдет с вами?.. Если придется, разумеется.
— Сутоцкий — мы с ним уже ходили — и Грудинин.
— А Грудинин почему? — помрачнел Маракуша: он собирался откомандировать Грудинина в батальон — делать снайперу в разведке нечего.
— Во-первых, он мне нравится: старательный и дела своего не забывает. Во-вторых, он старше всех, а там… — Андрей махнул рукой в сторону фронта, — там иногда нужен человек с житейским опытом. Не везде и не всегда возьмешь только выучкой. Там еще что-то нужно.
Матюхин не раскрыл, что еще нужно в тылу врага, но Маракуша понял его. Есть в разведке что-то неуловимое, что отличает ее от остальных видов боевой деятельности. Нужен ей и обыкновенный житейский опыт. Очень нужен. Когда и какой? Никто не знает… Потому что разведка — всегда творчество в самых различных, неповторяющихся обстоятельствах. И Маракуша согласно кивнул.
Они молча шли к опушке леса, вдоль слабо накатанной полевой дороги, поднимая сапогами уже невидимую, пахнущую увяданием знойную пыль, и слушали, как где-то в поле еще робко, словно примериваясь, покрикивают молодые перепела: «Пить-пойдем».
Тут их догнал на «виллисе» подполковник армейского «Смерша» Каширин. Он легко соскочил с машины, ловко, но несколько небрежно ответил на приветствие младших офицеров и сразу приступил к делу:
— Капитан, вы участвовали в прочесывании леса, где ранили Лебедева. Что вы заметили необычного?
— Если бы заметил, принял бы меры или доложил, — пожал плечами Маракуша — он недолюбливал «смершевцев».
— Это понятно. Впрочем, знаете, как иногда бывает: вначале вгорячах замеченному не придаешь значения, потом оно как бы всплывает в памяти — мелкое, незначительное, даже непонятное, но чем-то примечательное. Такого не обнаружилось?
— Никак нет, товарищ подполковник.
— Жаль. А вы, товарищ младший лейтенант, ничего не заметили?
— Никак нет, товарищ подполковник.
— Опять жаль. И еще. Ваши люди несут службу на передовой. Сами вы там бываете. В тот день или сегодня ничего примечательного не обнаружили? Например, дыма…
— Я видел дым, товарищ подполковник.
— Где? Какой?
Матюхин рассказал обо всем, что видел.
— Вы можете определить, в каком месте поднимался дым? — Каширин протянул карту, и они подошли к машине.
Шофер услужливо включил прикрытые коробками фары.
— Вот отсюда, товарищ подполковник, — уверенно указал точку на карте Андрей.
— Почему вы говорите так определенно?
— Видите ли, я смотрел на него несколько раз, а когда кто-то еще и выстрелил трассирующими как бы вдоль дыма, то подумал, что люди без дела совсем разболтались и могут поплатиться.