Грудинин поджег машину армейцев и начал бить на выбор тех, кто подбегал к легковым. Кто-то падал и замирал, кто-то еще полз и, вероятно, вопил, но в общем гаме вопли терялись.
Стрельба — бесцельная, паническая — то разгоралась, то опадала. Кто-то пытался командовать, но Грудинин сейчас же снимал его точным выстрелом.
Расстреляв все обоймы, он отполз к Матюхину и устало доложил:
— Все. Пора драпать.
— А может, еще? — спросил охваченный отчаянным и в чем-то жутковатым азартом боя Сутоцкий.
— Нет. Они же солдаты. По трассам поймут, что к чему. А у меня, на беду, попадаются пули с трассерами.
— А чего ж ты их раньше не отсортировал? — возмутился Сутоцкий.
— Кто ж на такое рассчитывал? На обычной «охоте» без них не обойдешься: трассирующими пристреливаем рубежи. А здесь видишь как…
Они скрылись в лесу и перебежками, перекатами пробрались в чащу. Здесь Грудинин выбросил из пилотки стреляные гильзы.
— Чтоб и места не разыскали, — сказал он.
Отдышались, отдохнули. Стрельба в селе затихла, шум разъезжавшихся машин удалился. К вечеру разведчики взобрались на левый скат лысой горы. По железной дороге прошел уже привычный эшелон с машинами и лесом. Только один. Может быть, с последними танкистами и остатками футбольной команды…
Матюхин мысленно подсчитал, сколько же прошло эшелонов, и огорчился: получалось, что либо некоторые эшелоны проскочили где-то в стороне, либо еще немалая часть эсэсовцев не начинала погрузку. Матюхин рассматривал карту, но другие станции, в том числе и узловые, оставались за ее кромкой.
Конечно, можно было считать задачу выполненной, но мысль, что эшелонов прошло слишком мало, не давала покоя, и Матюхин решил не удаляться от этих мест. Наоборот, раз эсэсовцы прячутся, ждут эшелонов, он обязан подобраться поближе к ним и по возможности точно установить, сколько их, остаются они или собираются уходить.
Ночью он повторил сигналы и повел людей к селу. Там еще дымили сожженные машины.
21
В первом часу ночи Лебедеву доложили, что южнее, чем прежде, ясно просматривались красная и зеленая ракеты. Майор несколько растерялся.
— В каком порядке они появились?
— Красная, потом зеленая.
Сомнений не было, сигнал точен: танкисты отходят, грузятся. Но ведь два часа назад был принят сигнал — танкисты на месте. Наконец, почему ракеты на юге? По времени — это Матюхин. Как он попал туда? Чего он мечется по всему фронту?
Лебедев склонился над картой. Ранее полученные данные показывали: поблизости от того района, из которого взлетали ракеты, эсэсовцев быть не должно. Они севернее и правее. Матюхин прошлой ночью и вторая группа сегодня подавали сигналы в нужной точке. И подавали правильно — танкисты на месте. Что заставило Матюхина перекочевать и сменить сигнал?
Позвонил командарм:
— Что у нас? Как твои орлы?
— Не все понятно, — признался Лебедев. — Разноречивые сигналы. Через час кое-что прояснится.
— Хорошо. Позвоню позже.
Но и через час, и через два ничего не прояснилось. Вторая группа сигналов не передала. Партизаны молчали. Оставалось ждать. И майор ждал.
В три ночи его разбудили и сообщили, что из того же места поданы те же условные сигналы: красная ракета, затем зеленая. «Из того же места… А может, матюхинскую группу захватили и кто-то сломался? Может, это немцы передают сигналы?»
Лебедев походил по комнате, разозлился и выругался:
— Система связи называется! Ни черта не разберешь!
Ему казалось, что он выдумал бы что-либо надежнее, но, размышляя, ничего путного придумать не мог. Либо рация, которая давным-давно была бы запеленгована, либо примитивные сигналы. Настроение окончательно испортилось. Заболели позвонки, и Лебедев прилег.
Опять зазуммерил телефон. Не поднимаясь с койки, майор взял трубку.
— Спите? — спросил женский голос.
— Нет, — улыбнулся Лебедев, и волна нежности смыла паршивое настроение. — Нет, лежу и думаю. В том числе и о вас.
— Пьете настой? Помогает?
Нет, настоя он не пил, забыл о нем, потому что не верил в бабушкины средства. Но обидеть ее не смог и соврал:
— Мало!
— Плохо! Пейте побольше. Мы вам еще наготовили.
— А вы почему не спите? Вам же с утра на дежурство.
— Так… Пришла помочь.
Он понимал: ночью помогать незачем. Нагрузка уменьшается. Вот с утра работы будет невпроворот, а она не выспится.
— А утром будете носом клевать? Имейте в виду, утром я подъеду.
— А спать когда будете? Вы ведь ранены! — В голосе Дуси прозвучали такие нотки, что у Лебедева перехватило дыхание: никогда о нем так не заботились, не думали. Впрочем, может, и думали, только он не знал.
— Ладно. Отосплюсь.
— Нет, вы сейчас отдохните. А как встанете, выпейте настоя. И каждый день по три раза. Чем больше, тем лучше. Мы еще наготовили…
Их разъединили. Мужской голос попросил Лебедева зайти к шифровальщикам.
В этой бессонной избе люди делали свою невидимую, неизвестную и непонятную солдатам и строевым командирам работу: из колонок цифр они извлекали слова. Расшифровали.
Шифровка расстроила Лебедева. Докладывала группа, действовавшая вместе с партизанами. Обнаружено подозрительное движение эшелонов в обе стороны дороги. Возможно, начало отхода. Принимаются меры уточнения.
Потом ему позвонили артиллеристы и сообщили, что в тылу врага засечены осветительные ракеты и, кажется, стрельба.
— Примерно в том месте, откуда вчера сигналили.
Час от часу не легче! Вот почему вторая группа не подала повторного сигнала — ее засекли. Охотились за группой Матюхина, а наткнулись на нее. Тогда понятно, почему Матюхин увел свою группу на юг, и, выходит, он прав, подавая сигнал об отходе резервов.
Майор тщательно обдумал ситуацию и написал разведсводку так, чтобы каждый читающий ее понял: резервы, кажется, отходят, но нужна проверка.
Как ни странно, полковник Петров не разбудил его утром — дал выспаться. А когда Лебедев вскочил, то выяснилось, что Петров на совещании у командарма. Шофер и Маракуша спали — видимо, приехали под самое утро. На столе у телефона лежала деликатная записка:
«Переброска завалена. Есть потери. Маракуша».
Словом, все складывалось как нельзя хуже. Одна группа засечена, вторая — не прорвалась. Майор представил себе положение полковника Петрова на совещании у командующего. Пусть никто ничего не скажет — неудачи неизбежны. Война есть война. Но каждый обязательно посмотрит сегодня в сторону Петрова. Друзья — с сочувствием, другие — осуждающе.
Уточнив ситуацию, отдав кое-какие распоряжения, Лебедев разбудил шофера, и они поехали к радистам — майор спешил… Партизанская рация оказалась единственной ниточкой, позволявшей хоть как-то следить за происходящим в тылу врага.
Ах, если бы Матюхин не ошибся! Если бы у него было все в порядке! Но страшно за него. Впрочем, может, он такой же удачливый, каким был Зюзин. Тот ведь тоже всегда действовал не по правилам, вопреки здравому смыслу, а все у него получалось.
«Нет, — с неожиданной грустью подумал Лебедев, — Матюхин не Зюзин. Матюхин осторожен, пожалуй, даже чересчур строг. Рисковать он не станет: получил приказ, — значит, выполнит его пунктуально, тютелька в тютельку».
И Лебедеву стало казаться, что, рискуя, Зюзин был прав. Зюзин что-нибудь придумал бы, а Матюхин слишком молодой офицер. Не рискнет.
Но чем и как должен был рискнуть Матюхин, Лебедев не подумал.
У радистов выяснилось, что партизаны пропустили утренний сеанс, а дежурный шифровальщик отправился в штаб тыла, в военторг: он торгует только в воскресенье.
— Черти! — от души возмутился Лебедев. — Они еще помнят, что бывает воскресенье! Тыловики несчастные!
Нет, он искренне полагал, что штабник не тыловик. А вот эти — тыловики. И он тоже поехал… в штаб тыла.
Они опять стояли в саду и разговаривали. Майор обещал приехать вечером, чтобы поговорить как следует, а Дуся опять совала ему в карманы бутылки с настоем…
Второй сеанс связи партизаны тоже пропустили. И шифровальщик — пожилой брюхастый лейтенант со злыми глазами навыкате, — не обращая внимания на возмущение майора, внимательно рассматривал свои покупки: одеколон, галеты, зубной порошок и женские чулки. Потом он сложил покупки в заранее приготовленный ящичек для посылки. Лебедеву вдруг стало все безразлично: «Волнуйся, психуй, а такому все до лампочки. Он думает только об одном — как бы отослать посылку…»
И Лебедев вспомнил, что сам он ни разу ничего не послал семье. Нечего ему было посылать — все имущество в стареньком чемоданчике, который он не открывает месяцами. Даже Дусе, которая так заботится о нем, он ничего не подарил. А что подаришь? Что ей нужно? Как сделать, чтобы это выглядело… прилично?
Лебедев совсем запутался, разозлился и уехал в штаб.
Полковник Петров встретил его хмуро, но Лебедев понимал полковника. Неудача, неясность…
— Что от Матюхина? — спросил полковник Петров.
— Надо ждать ночи, — ответил Лебедев и, перехватив строгий взгляд, пожал плечами: — Такая связь. И партизаны молчат.
— Послушайте, Лебедев. Командарм принял решение начинать завтра. Он верит Матюхину. Фронт утвердил его решение. Открою тайну: командарм будет рвать оборону всеми танковыми силами в одном месте. В той лощине, в направлении эсэсовцев. Хуже того. Танковая атака начнется одновременно с общей артподготовкой… «Катюши» проделают проходы в минных полях, и они пойдут.
— Любопытно, — профессионально-заинтересованно произнес Лебедев и бросился к карте. — О таком я не слышал.
— Интересно получится, если они напорются на танковую дивизию. Во всей нашей армии танков меньше, чем у эсэсовцев. Вы представляете, как мы будем выглядеть? Тем более что в связи с решением командарма я отослал капитана Маракушу в часть.
— Что сообщил на совещании контрразведчик?
— Вам что-нибудь известно?
— Да. Я вам докладывал. Кроме того, мы анализировали обстановку с Кашириным.
— Полковник Целиков сказал, что они обезвредили резидента и продолжают вести игру. Но командарм приказал сменить сигнал.
— Как это — сменить сигнал? Уведомить противника, что наши резервы на месте и что мы можем начать наступление?
— Именно.
— Но какой же резон?
— Не все понимаю. Командарм, посмеиваясь, сказал, что это вызовет у противника если не панику, то во всяком случае разногласия.
— Что ж… Может быть, в этом есть доля истины.
— Но вы представляете, что произойдет, если противник разберется во всех этих увертках?
Полковник говорил слишком многозначительно и слишком нудно предупреждал о предстоящих бедах. Увлеченный замыслом командарма, Лебедев не слишком верил в эти будущие напасти.
— Что будет? Влетит полковнику Целикову. А значит, нам с вами перепадет вдвое меньше. Но я полагаю, что никому не влетит. Я почему-то уверен: Матюхин прав. Танкисты или смотались, или сматываются. И командарм прав: вывешивая новый сигнал, намекая на возможное наступление, он как бы приостанавливает отход эсэсовцев, задерживает хотя бы часть. А что может быть для нас лучше, если главный резерв противника окажется ни в тех ни в сех. Половина на колесах, в пути, а половина сидит и ждет вдали от фронта. На это он и рассчитывает, а пехота подтянется позднее. Удача — быстро пойдут вперед. Неудача — сбережет пехоту. Нет, товарищ полковник, ничего страшного я не вижу. Командарм верит нам, верит Матюхину.
Полковник Петров походил по горнице, спросил:
— Чаю нет?
— Нет. Есть коньячок. Вчера мы с Кашириным мараковали — остался.
Петров поморщился и махнул рукой:
— Старею. Нужно поддержать тонус. Наливайте. — Он выпил залпом, закусил пододвинутым Лебедевым сухариком. — Вы положенную водку берете?
— Редко…
— Я тоже… А коньяк с сухариком… неплохо. Сами придумали?
— Каширин.
— Умно… Ну-с, перестраивайтесь, проверяйте, как работают разведчики, я уточню задачи у начальника штаба.
Полковник ушел. Лебедев занялся текущими делами, и тут его вызвали к радистам: партизаны наконец-то вышли на связь.
Он приехал к ним уже под вечер. Шифровальщик протянул бланк:
«Вероятность отхода подтверждается железнодорожниками. Уточняем размах. Направление отхода в обе стороны, с последующим переводом северного направления на запад. К сожалению, визуально не засечен отход танков, очень хорошая маскировка. Футбольный матч сорван неизвестными, погибло около двадцати человек, преимущественно офицеров. Метод действия неизвестных ни на что не похож. Связь задерживалась неисправностью рации. Продолжаем выполнение задания».
Майор помчался домой. Петрова не было, и он рискнул — сам позвонил командарму и прочел ему телеграмму.
— Ну-ка зайди ко мне, — приказал генерал.
Когда майор вошел в горницу, командарм лежал на кровати — на перине, на горе подушек и думочек. Голая нога выглядывала из-под одеяла.
— Извини, перед делом надо отдохнуть. Ну-ка читай, читай. — Лебедев прочел шифровку, и командарм задумчиво повторил: — Метод действия неизвестных ни на что не похож… Правильно! Значит, видели сами. Видели, а трезвого ума настоящих разведчиков не нажили. А Матюхин твой, хоть и пацан, молодец!
— Не понимаю, товарищ генерал-лейтенант.
— И не можешь понять! Мне эта шифровка, как верующему елей. Ты хоть знаешь, чем елей знаменит?
— Признаться, не знаю…
— Разведчик!.. Разведчик все должен знать. И про религию тоже. Так вот, верующих елеем мажут после отпущения грехов. Понял? Благословение, так сказать, на праведную жизнь. А я был вроде верующего — верил, что эсэсовцы уйдут. И Матюхину верил. И он не подвел. Утвердил мою веру и оба задания выполнил… Ах, да я же обещал тебя выпороть, а потом рассказать о втором задании. Да сейчас нет времени. Они тебе сами все расскажут, а ты их опыт учтешь. Ну, спасибо тебе, Лебедев. Вовремя ты меня утешил. Ведь если честно, я и заснуть не мог, все думал: ушли или не ушли? Верил — ушли, а подтверждения ваши… академические. Теперь и тебе скажу: ушли эсэсовцы. Все ушли. Для этого и матч этот дурацкий под занавес затеяли, чтобы показать всем, кто мимо бродит: «А мы еще здесь. Мы никуда не собираемся!» Сорвал им Матюхин всю музыку. Ты, кстати, не забудь представить их, как вернутся. А то мы в спешке все забываем. Вот и ты все в майорах ходишь… Ну ладно, ладно, иди. Скажи там адъютанту, чтоб часа четыре… нет, пять не будил. Теперь я засну.
22
В свой час разведчики Матюхина снова подали условленный сигнал. Потом они перескочили дорогу и к утру вышли в расположение резервов. Отличные капониры для танков, стоянки для автомашин, жилые землянки — все добротное, все отделанное и ухоженное — были пусты. Орали сороки, но Грудинин не пугал их клекотом…
Разведчики прошлись по притрамбованным, обложенным дерном и присыпанным песочком дорожкам, заглянули в каждое помещение и облюбовали землянку на отшибе. Низкая, со сплошными нарами, зарешеченными окнами — как видно, гауптвахта. Здесь сложили тощие вещмешки и продвинулись подальше, по следам траков — они наворочали немало дерна. Обследовали еще одно брошенное становище и дальше уже не пошли. Последняя проверка подтвердила и слова Егора Грубого, и собственные наблюдения — эсэсовцы стояли там, где говорил Грубый, и ушли тогда, когда они их видели.
Разведчики вернулись в землянку, заперлись изнутри и впервые за все дни поспали всласть. В лесу дрались из-за остатков помоев сойки и сороки, противно каркали галки и вороны. Ночью поели, и Сутоцкий с Гафуром пошли к передовой давать сигналы.
Когда они вернулись, уже светало, спать не хотелось. Почистились, поели и не спеша ушли в лес.
Далекая передовая почти не прослушивалась. Отдельные орудийные выстрелы не трогали — они казались глухими и нестрашными. Когда подошли к старой, помеченной на карте дороге, там, где она круто разворачивалась и спускалась вниз, к мосту через сонную речушку, передовая вдруг ожила — раздался шип, потом серия разрывов, снова уже не шип, а рев и слившиеся в сплошной гул разрывы. Ударили «катюши», много «катюш». Наверное, больше дивизиона. Может быть, даже полк.