— Эта «коробчонка» стоит восемнадцать тысяч! — обидчиво сказал Карасёв. — Её и сандуковская не накроет.
— О господи… Да у него салон, спать можно!
— Только о постелях и думаете…
— Ах, вот что!..
Она толкнула его и хотела сойти, но он ухватил её и посадил силой.
— Нечего дуру строить… погляди на себя!
Она поглядела на лужи, в которых плясали серые пузыри, и закусила губы. А тут подошёл мурластый странник с клеёнчатой сумкой за плечами, пытливо пригляделся и попросил басом:
— Капните пятачишко, господа аристократы…
Карасёв поглядел свирепо в прыщавое лицо в жирных космах, плюнул и обругал дармоедом.
— Ещё потягаюсь, кто дармоедней… — сказал странник и тоже плюнул. — Мочиться вам сорок дней, сорок ночей!
Шофёр уныло сказал — готово, прыгнул, и опять стал сечь дождь. Карасёв злился: давно бы уже был у генеральши!
— Чего болтал тебе Сандуков?
Зойка вызывающе повела мокрыми глазами, с собравшейся к носу синевой карандашика, поджала тонкие губы и крикнула:
— Это ещё что?!
— А вот знать желаю! Чего этот толсторожий тебе хрипел?
Она посмотрела на него, как на грязь. Летевшие спереди брызги сменились грязью, и в Карасёва ляпнуло целым комом. Теперь хлестало со всех сторон, пороло дождём, лепило. Машина бешено заносилась в заворотах, выла и скрежетала. Они осели в ковше, уцепившись за петли. Мчало, не давая дышать и крикнуть.
— Тише!.. — пытался Карасёв крикнуть, но шофёр не слыхал за ветром.
И вдруг загремело, словно застучали железные кузнецы, шофёр ахнул и перевёл скорость. Рыкнуло, резко толкнуло, и машина остановилась.
— Что ещё?!
Стояли в низине, у мосточка. Шофёр спрыгнул, словно хотел убежать, сорвал капот с машины и сунул голову.
— Какого ещё чёрта…
— Ехать дальше нельзя… — объявил шофёр, дёрнул шеей и высморкался в пальцы.
— Почему нельзя?! — крикнул Карасёв, грузно подымаясь в ковше.
Шофёр опять юркнул головой, по локоть запустил в картер руку, пошарил и показал что-то на ладони:
— Баббит…
— Что это?! — спросил Карасёв, косясь на блестящие кусочки.
— Баббит… — растерянно повторил шофёр.
— Так исправляй, чёрт возьми!
Шофёр только пожал плечами. Перегрелись подшипники, и баббит растёкся… Надо тащить лошадьми… Засорилась маслёнка и не подавала масло… Перегрелись подшипники, и баббит растёкся…
— Значит, совсем болван?!
И опять повторял шофёр, что ехать никак нельзя, объяснял про подшипники и опять повторил — баббит. А тут наползла густая, как дым, туча, закрыла белое небо и полила потоки.
— У меня лужа под ногами! — крикнула Зойка. — Вот ваша проклятая ловушка!..
Дело было совсем плохо. Она промокла, сидела с зеленоватым лицом и подрагивала губами. Её шапочка с птичкой съехала набок, и птичка висела вниз головой, распушив пёрышки.
— Вот… — сказал Карасёв растерянно, — придётся идти пешком.
Она взглянула на него с ненавистью. Её губки, умевшие так впиваться, чуть вывернутые в уголках, потеряли всю кровь и подёрнулись плёночками, и стала она похожа на больную и скучную, будничную портнишку. Они начали говорить колкости, злить и обвинять друг дружку:
— Мало иметь машину, надо уметь ею пользоваться!..
— Надо уметь одеваться, когда едут в дорогу, а не наворачивать тряпчонок, в которых таскаются по бульварам! Знайте своё дело и не суйтесь!
Карасёв вылез из машины.
— Я вам докладывал, где брать масло… — плаксиво сказал шофёр. — Я вам докладывал, жульническое пошло масло…
Карасёв поднёс красный крутой кулак к его носу и потыкал:
— Я тебе до-ло-жу! Там где-нибудь поездишь… там тебе будет масло!
Надо было выпутываться. До завода оставалось вёрст двадцать, до ближайшей деревни — Труски или Хруски — вёрст восемь. Место было унылое. По сторонам тянулось болото в осинничке. Вперёд уходил подъём, и на нём темнел лес. Карасёв знал, что здесь начинается княжеское имение, где он прошлой зимой был на волчьей облаве, потом Хруски или Труски, потом Кустово и имение генеральши.
— Придётся пешком. В Хрусках возьмём лошадей…
— Никуда не пойду! — крикнула из-под пледа Зойка. Шофёр предложил добежать до деревни и пригнать телегу. Карасёв подумал.
— Постой… Какого чёрта нам на дожде! Там еловый лес на горе? а здесь мы останавливались недавно…
— Так точно-с, — сказал шофёр. — Пили из речки.
Теперь было ясно. Если подняться к лесу, с дороги видна сторожка, где останавливались у Никиты, на облаве.
— Останешься при машине, — сказал Карасёв шофёру, — а мы дойдём до сторожки и возьмём лошадей. А за машиной пришлю с завода.
Пока стояли, начинали сгущаться сумерки. Чёрный лес на бугре едва маячил. Даже кустики на болоте затягивало мутью.
— Вылезай, — сказал. — Там обсохнем.
Зойка покорно вылезла из машины, теперь похожей на ласточкино гнездо, — так заляпало её грязью, — и отряхнулась, как выкупавшаяся индюшка. Шофёр конфузливо отвернулся. Карасёв только уныло покосился на её мокрую зелёную юбку, общёлкнувшую ноги. В другое бы время он пошлёпал её играючи, но тут только поморщился и помурлыкал.
— Дёрнул же чёрт меня… — ласково начал он, беря под руку, но она вырвала руку и толкнула. Он пожал плечами и крикнул:
— Да погоди… взять же надо!..
Вытащил чемодан и компактный завтрак — теперь он был очень кстати — и побежал догонять Зойку. Приостановился и послушал — может быть, едут? Не было ничего слышно, — только шуршал по болоту дождик.
— Вот проклятая сторона… как передохли!
IV
Путаясь в долгополой непромокайке, давно промокшей, догнал он наконец Зойку. Она попрыгивала, как болотная курочка, бежала на каблучках, не разбирая луж, вывёртывая тонкие ноги в захлёстывавшей, такой недавно чудесной и вольной, юбке.
— Ничего, дудуська… — одобрительно замурлыкал он, — сейчас у Никиты обсушимся, возьмём лошадей — и айда! А уж у меня досохнем. Там и каминчик есть… А чертовски хочется жрать!
— Ужасно, — примирительно сказала она. — Даже кофе не успела выпить… Сандуков ещё этот… Послушай, как они жвакают… Теперь всё испорчено…
— Да уж собьёмся как-нибудь, справим… — в тон ей плаксиво сказал Карасёв. — Ах, хитрая ты какая! Сейчас коньячку хватим, омарчиками подзакусим… — продолжал он смачно, поглядывая на баульчик. — А эту калошу к чёрту!.. Скоро настоящий салон придёт, на нём хоть в Крым жарь. Ничего, дусечка… время какое! миллионы мокнут! и коньячку нет. А мы ещё в приличных условиях… маленькое приключение, забавно даже… А как же вот, в Альпах каких-нибудь будем странствовать! Знаешь, там как?! Надел мешок, взял палку с крюком — и катай по горам, по пропастям! Сколько народу погибает!
— Замолчите, глупо! — крикнула Зойка, убив ногу о камень. — Вот простужусь из-за вас и потеряю голос… Да держите же меня наконец! Ну, что вы можете?! Вам только махинациями заниматься… с этими жуликами вашими!
— Вы пo-тише… вам эти «жулики» деньги платят!
— Деньги!.. — крикнула она вне себя. — Смеете ещё говорить… какие-то жалкие гроши!
— Халда — халда и есть, — крикнул Карасёв, отшвыривая её руку.
Они остановились в луже и переругивались, припоминая все гадости, какие знали. Она швырнула ему, что прикрылся какими-то подковами, которые без него сделает всякий дурак, что он дрянь и трус. Он в бешенстве назвал её ужасным словом. Не будь он такой дурак, так бы и таскалась по грязным садишкам в Екатеринославе, с обсаленными актёришками и лакеями, со всякими котами!
— Смеете оскорблять меня?! актрису?! — крикнула она, распахнув плед, словно хотела разорвать платье.
— Трагедию не разыгрывайте… тут одни вороны! Да в тебе и искусство-то одно, что…
Она ударила его по щеке. Он рванул её за руку и толкнул.
— Ну тебя к чёрту!
Так они постояли под неустанным дождём, поругиваясь, а над ними тянулись трескучей вереницей грачи и галки с чуть видных теперь полей.
— Пойдёшь наконец?! — крикнул Карасёв и решительно двинулся вперёд.
Она поплелась за ним. В напряжённом молчании они дотащились до вершины подъёма. Здесь охватило гулом большого леса. Он глядел на них чёрной глухой стеной. Сумерки сгущались в сплошную муть: чуть видно было теперь дорогу.
— Вот он, лес… — сказал Карасёв, прислушиваясь к гулу. — Где-то тут и сторожка…
Но как ни вглядывался, — ничего не мог разобрать: чернел и чернел лес и шумел в ветре.
— Надо перебраться на пашню, оттуда видней…
Он перебрался через канаву и выкарабкался по откосу на пашню.
— Но я же боюсь одна! — крикнула Зойка.
Она полезла, призывая его на помощь. Он сунул ей руку и выволок на пашню. Они пошли, увязая по щиколотки и спотыкаясь на комьях. Зойка с трудом вытягивала из глины ноги. Наконец они вплотную подошли к лесу, и на них пахнуло затхлостью и жутью. Теперь было видно, как мотались мохнатые лапы елей — вели свой лесной разговор в гуле. Это тревожное мотанье показалось Карасёву жутким, будто подавались загадочные знаки — таинственный, немой говор. Из глубины доносило порою треском.
— Я не пойду… — робко сказала Зойка, приглядываясь к лесу.
— Зачем нам туда, мы краем… — нерешительно сказал Карасёв. — Кажется, самый тот лес и есть, строевик… Опушкой надо.
Они побрели опушкой, вдоль канавы, в высокой старой траве, а впереди, сколько хватало глазом, тревожно мотались и махали лапы, — ещё видно было на белёсом небе. Дошли до угла и опять вышли на пашню. Лес уходил влево.
— Угол! Да где же сторожка?.. — неуверенно сказал Карасёв, тревожно вглядываясь в мотающиеся лапы.
Но как ни всматривался, не мог ничего увидеть.
— Там кто-то стоит… — пугливо шепнула Зойка.
Карасёв пригляделся и увидал невысокого мужика в шапке. Невысокий, коренастый мужик стоял неподвижно, у канавы, и смотрел к ним беловатым пятном лица. Совсем над его головой махали лапы.
— Мужик… — сказал Карасёв. — Окликнуть?..
И позвал нерешительно:
— Эй, дядя!
Мужик и не шевельнулся.
— Да это же… куст! — с облегчением сказал Карасёв, разглядев куст можжухи: в плотном кусту застрял старый разбитый лапоть.
— Вот чёрт, совсем на морду похоже… — сказал Карасёв, шевеля чемоданом лапоть, и крикнул из всей силы:
— Сто-ра-аж!!
Крик вышел жуткий, даже самому стало неприятно. Два раза — ближе и дальше — отозвалось эхо, и близко совсем залаяла собака.
— Говорил, что есть! — крикнул радостно Карасёв, разхмахивая чемоданом. — Сейчас в углу и сторожка, от шоссе днём хорошо видно. Там-то и Никита.
Прошли с сотню шагов, и на них выбежала чёрная собака. Карасёв пошёл на неё, стараясь ударить по морде чемоданом и продолжая кричать:
— Сто-ра-аж!
Наконец в дальнем углу леса они различили красный глазок окошка. Карасёв подошёл и стукнул кулаком в раму. Красная занавеска откинулась, чёрная лапа потёрла стекло, и лохматая голова приплюснула нос, всматриваясь, кто там.
— Какого лешего… — разобрал Карасёв недовольный голос.
— Отворяй, Никита! — крикнул он голове. — Лошадей нам нужно!..
И пошёл на яростно прыгавшую собаку. С крыльца окликнула баба:
— Кто такой… ты, что ль, Пашка?
— Не Пашку, а лошадей нам нужно! — весело сказал Карасёв. — Гони Никиту за лошадьми.
— Чтой-то, го-осподи… — подивилась баба, пропуская в сенцы укутавшуюся в плед Зойку. — Микиту?!
— Ну, разговаривай… Светить бы надо! — крикнул Карасёв, напоровшись на гвоздь карманом.
V
В избе было угарно, жарко и крепко накурено махоркой. Ещё ничего хорошенько не видя в полутьме, в синеватой пелене дыма, Карасёв швырнул непромокайку и сказал глазевшей на них бабе, что случилось несчастье, сломался автомобиль, и надо немедля послать за лошадьми. И сейчас же всё разглядел.
Под невесёлой, без круга, лампой сидели за самоваром двое. Под кумачным подзором у образов сердито глядели с опухшего серого лица чьи-то оловянные глаза — так они были тусклы — и щетинились рыжие усы. По стриженой голове и зеленоватой рубахе признал Карасёв солдата. Рядом, спиной к завешенному окошку, пил чай широкий, рослый мужик с рыжей бородой, очень яркий и праздничный от красной рубахи и бороды; пухлые его щёки так и горели, не хуже рубахи. Это и был лесник, только совсем не тот, кого ожидал встретить Карасёв. Не торопясь, допил он с блюдечка, утёрся и сказал хмельно:
— А вот воспретить надоть гоняться… Овцу намедни задавили.
— Гулянки им… — грубо сказал солдат.
Зойка состучала с башмаков грязь и присела на скамейку, к печке. Пока она учила дурёху бабу, как надо расстёгивать башмаки, и стягивала сквозные чулочки, Карасёв уверенно подошёл к столу и сказал хозяйски:
— Вот что, братцы… А где же Никита?!
— Был Микита — теперь Максим… — хмуро сказал лесник. — Где ж ему быть — чай, воюет! А вы кто такой?
— За лошадьми послать надо! — сказал Карасёв настойчиво.
— А вы… кто такой!! — возвысил голос лесник, тряхнулся и поднял голову. — Чиновник… или што?!
— Прошибся… адрестом! — крикнул пьяно солдат. — На пункт надоть!
Карасёв прикинул — помягче надо.
— Я-то кто? — сказал он с усмешкой. — Кустовский завод слыхал? Ну, так я хозяин, сам Карасёв.
— Сам Карасёв! Слыхали… — пригляделся, тараща глаза, лесник. — Зять у тебя служил… слыхали…
Тут подошла баба.
— Как же, зятёк служил… — сказала она, поджимая губы и заглядывая, как на покойника. — Ещё когда прогорали, жаловнишка не платили…
Карасёв надул щёки.
— Так вот… за лошадьми бы послать…
— Теперь раздулся… — сказал лесник, руки в боки. — Сказывают, милиён нажил! Заводчик! Слыхали… очень хорошо. У его девка наша… — выругался он к солдату, — Сергеева, с краю-то!.. в услужении в Москве… двоих родила!
Солдат поглядел на озадаченного Карасёва и только хрипнул: — Хха!
— Ну, так лошадей надо! — возвысил Карасёв голос. — Кого-нибудь послать надо… заплачу.
— А вот нету у нас посланников… — подумав, сказал лесник и неторопливо налил в блюдечко. — Чай вот пьём! Что, барышни… аи намокши?
— Пришла вошь — вынь да положь! — сипло сказал солдат кусочку красного сахару и положил в рот, готовя блюдечко.
— Чай чаем, — нахмурился Карасёв на солдата, — а у меня дело казённое!
— Деньги-то казна делает, знаем… — отозвался лесник, продолжая пить чай.
— Сами казённые… — сердито сказал солдат. — Бери ероплан — вот те и… весь план!
— Во какой браток — ирой! — обрадовался лесник. — С им тру-удно! Ему хрест даден!
Отжал пот с праздничного лица и покрутил головой.
Тут поднялся из-за стола худой, долговязый парень-нескладёха, в синей рубахе и в пиджаке, — до этого он лежал на лавке, — отмахнул со лба мешавшие волосы-мочалки и бессмысленно уставился на Карасёва:
— Чего такой?..
— Во какой! — так и закачался лесник, показывая белые, как творог, зубы в золотой бороде. — Деньгами оделяет! — крякнул он парню. — Сам к тебе Карасёв… господин заводчик… кланяйся! Ему лошадей надоть… ишь у его барышни-то какие… деликатные, голы ножки! Ничего, барышни, мы ругаться не дозволяем…
Карасёв дёрнул плечами, но подумал: не стоит связываться, — и спросил с сомнением уставившегося на него парня:
— Ты, может, сбегаешь? Пятёрку бы заработал.
Не сводя вытаращенных глаз, парень нашарил за собой убитого рябчика, показал за ножки и брякнул на стол. Потом опять пошарил, нащупал на стенке ружьё, сдёрнул с гвоздя и свалил на себя картуз.
— Желаете… ружьё продаю?..
Карасёв безнадёжно пожал плечами: все пьяны, на столе бутылка с бурдой, куриные кости, селёдки, баранки и красный сахар, — что-то такое празднуют.
— Не желаете… наплевать! — выговорил после раздумья парень.
— Не ночевать же здесь!.. — капризно сказала Зойка. Подобрав под скамейку босые ноги, паинькой сидела она у печки. На неё глазела рябая баба, в розовой кофте и в красной юбке, подхватив толстые груди. Положив голову на кулачки, высматривал с печки мальчишка, и ещё чья-то детская головка выглядывала из-за мальчишки. На лавке, к дверям, стоял сундучок, лежал холщовый мешок и было постлано сено. Прикинув всё, Карасёв тоскливо послушал, как шумит за стенами лесом и постёгивает дождём в окошки.