Я увидел в окно двух мужчин, поднимающихся по ступенькам крыльца. Отворилась дверь, и они вошли. Один из них был бородатый крестьянин в сапогах, другой — церковный сторож. Они сели за столик у окна. Вошла служанка и остановилась у их столика. Крестьянин, казалось, не замечал ее. Он сидел, положив руки на стол. Он был в старой солдатской куртке, с заплатами на локтях.
— Что будем пить? — спросил сторож. Крестьянин не ответил, будто и не слышал.
— Что ты хочешь?
— Шнапс, — сказал крестьянин.
— И четверть литра красного, — сказал сторож служанке.
Служанка принесла заказанное, и крестьянин выпил свой шнапс. Он смотрел в окно. Сторож следил за ним. Джон не поднимал головы. Он спал.
Вошел хозяин и направился к их столику. Он сказал что-то на местном диалекте, и сторож ответил ему. Крестьянин по-прежнему смотрел в окно. Хозяин вышел из комнаты. Крестьянин встал. Он вынул из кожаного бумажника кредитку в десять тысяч крон и развернул ее. Подошла служанка.
— За все? — спросила она.
— За все, — сказал крестьянин.
— За вино я сам заплачу, — сказал сторож.
— За все, — повторил крестьянин, обращаясь к служанке.
Она сунула руку в карман передника, вытащила полную горсть монет и отсчитала сдачу. Крестьянин вышел. Как только за ним закрылась дверь, хозяин вернулся в комнату и заговорил со сторожем. Потом сел за его столик. Они говорили на диалекте. Сторож посмеивался. Хозяин брезгливо морщился. Сторож встал из-за стола. Он был маленького роста, с усами. Он высунулся в окно и посмотрел на дорогу.
— Вот он идет, — сказал он.
— В "Эдельвейс"?
— Да.
Они еще поговорили, а потом хозяин подошел к нашему столику. Хозяин был высокого роста, уже старик. Он посмотрел на спящего Джона.
— Он, видно, устал.
— Да, мы рано поднялись.
— Обедать скоро будете?
— Хоть сейчас, — сказал я. — Что у вас есть?
— Все что угодно. Вам сейчас принесут карточку.
Служанка принесла меню. Джон проснулся. Меню было написано чернилами на карточке, и карточка вставлена в деревянную рамку.
— Вот тебе Speisekarte, — сказал я Джону. Джон взглянул на меню. Он был еще сонный.
— Не выпьете ли вы с нами? — спросил я хозяина. Он подсел к нам.
— Скоты эти крестьяне, — сказал хозяин.
— Мы уже видели этого на похоронах, когда входили в город.
— Он жену хоронил.
— Вот что!
— Скотина. Все эти крестьяне скоты.
— Почему скоты?
— Просто не верится. Просто не верится, какая с ним вышла история.
— Расскажите.
— Просто не верится. — Хозяин повернулся к сторожу. — Франц, поди-ка сюда. — Сторож подошел, захватив бутылочку вина и стакан.
— Молодые люди только что вернулись из Висбаде-нерхютте, — сказал хозяин.
Мы поздоровались.
— Что вы будете пить?
— Ничего. — Франц отрицательно повел пальцем.
— Еще четверть литра?
— Пожалуй.
— Вы понимаете диалект? — спросил хозяин.
— Нет.
— А в чем дело? — спросил Джон.
— Он сейчас расскажет нам про того крестьянина, который засыпал могилу, когда мы входили в город.
— Я все равно ничего не пойму, — сказал Джон. — Они говорят слишком быстро.
— Он приехал сегодня хоронить жену, — сказал хозяин. — Она умерла в ноябре.
— В декабре, — поправил сторож.
— Это все равно. Так, значит, она умерла в декабре, и он дал знать в общину.
— Восемнадцатого декабря, — сказал сторож.
— Но он не мог привезти ее и похоронить, пока не стаял снег.
— Он живет по ту сторону Пазнауна, — сказал сторож, — но он нашего прихода.
— Он никак не мог привезти ее? — спросил я.
— Нет, не мог. Пока не сойдет снег, оттуда, где он живет, можно добраться только на лыжах. Так вот сегодня он привез ее, чтобы похоронить, а пастор, когда посмотрел на ее лицо, хоронить не захотел. Дальше ты рассказывай, — сказал он сторожу, — только говори не по-своему, а так, чтобы все поняли.
— Очень смешно вышло с пастором, — сказал сторож. — В удостоверении о смерти было сказано, что она умерла от сердечной болезни. Мы все знали, что у нее больное сердце. Иногда ей делалось дурно в церкви. Последнее время она совсем не приходила. Не могла подниматься в гору. Когда пастор, откинув одеяло, открыл ее лицо, он спросил Олза:
— Она очень страдала?
— Нет, — сказал Олз. — Я пришел домой и вижу — она лежит поперек кровати мертвая.
Пастор еще раз посмотрел на нее. Что-то, видно, ему не нравилось.
— Отчего у нее сделалось такое лицо?
— Не знаю, — сказал Олз.
— А ты подумай, может быть, вспомнишь, — сказал пастор и опустил одеяло. Олз ничего не ответил. Пастор смотрел на него. Олз смотрел на пастора.
— Вы хотите знать?
— Я должен знать, — сказал пастор.
— Вот тут-то и начинается самое интересное, — сказал хозяин. Слушайте. Рассказывай, Франц.
— Так вот, — сказал Олз, — она умерла, я известил общину и убрал ее в сарай на сложенные дрова. Потом мне эти дрова понадобились, а она уже совсем закоченела, и я прислонил ее к стене. Рот у нее был открыт, и когда я вечером приходил в сарай пилить дрова, я вешал на нее фонарь.
— Зачем ты это делал? — спросил пастор.
— Не знаю, — ответил Олз.
— И часто ты это делал?
— Каждый раз, когда вечером работал в сарае.
— Ты поступил очень дурно, — сказал пастор. — Ты любил свою жену?
— О да, любил, — сказал Олз. — Я очень любил ее.
— Вы все поняли? — спросил хозяин. — Вы все поняли про его жену?
— Почти.
— А как насчет обеда? — спросил Джон.
— Заказывай, — сказал я. — Вы думаете, это правда? — спросил я хозяина.
— Конечно, правда, — сказал он. — Скоты эти крестьяне.
— А куда он пошел?
— Он пошел в другой трактир, в "Эдельвейс".
— Он не захотел пить со мной, — сказал Франц.
— Он не хотел пить у меня, потому что Франц узнал про историю с его женой, — сказал хозяин.
— Послушай, — сказал Джон, — а как насчет обеда?
— Давай, — сказал я.
Переводчик: В. Топер
11. ГОНКА ПРЕСЛЕДОВАНИЯ
Вильям Кэмбелл участвовал в гонке преследования вместе с эстрадной труппой, взяв старт от самого Питсбурга. В гонке преследования — в велосипедной гонке — гонщики стартуют один за другим через равные интервалы. Идут они очень быстро, потому что дистанция обычно дается короткая, и если кто замедлит ход, другие гонщики, не сбавившие темпа, наверстывают время, которое разделяло их на старте. Как только задний поравняется с впереди идущим и обойдет его, тот выбывает из состязания, слезает с машины и покидает шоссе. Если обгона нет, победителем считается гонщик, больше всех увеличивший разрыв на дистанции. Когда в соревновании участвуют только двое, обгон происходит чаще всего не дальше чем на шестой миле. Эстрадная труппа догнала Уильяма Кэмбелла в Канзас-Сити.
Уильям Кэмбелл рассчитывал идти хоть немного впереди эстрадной труппы до самого побережья Тихого океана. Пока он упреждал эстрадную труппу в качестве устроителя, ему платили жалованье. Когда эстрадная труппа догнала его, он лежал в постели. Он лежал в постели, когда директор труппы вошел к нему в номер, а после того, как директор ушел, Уильям Кэмбелл решил, что теперь вставать совершенно незачем. В Канзас-Сити было холодно, и он не спешил выходить на улицу. Канзас-Сити ему не понравился. Он сунул руку под кровать за бутылкой и выпил. От виски в желудке утихало. Директор эстрадной труппы, мистер Тернер, выпить отказался.
— Тем лучше, — сказал Уильям Кэмбелл. — Потому что на самом деле я ничего не знаю. Это я просто так. — Он снова натянул простыню на лицо. — Как здесь хорошо, под простыночкой! — сказал он.
Мистер Тернер стоял у кровати. Он был человек пожилой, с брюшком, лысый, и его ждало много всяких дел.
— Тебе бы надо задержаться здесь, Билли, и пройти курс лечения, — сказал он. — Если хочешь, я это устрою.
— Никакого лечения я проходить не желаю, — сказал Уильям Кэмбелл. — Не имею ни малейшей охоты проходить курс лечения. Я всем доволен. Я всю свою жизнь был всем доволен.
— Давно это с тобой?
— Что за вопрос! — Уильям Кэмбелл сделал вдох и выдох сквозь простыню.
— Давно ты запил, Билли?
— А что, разве я плохо работал?
— Да нет! Я, Билли, просто спрашиваю. Давно ты запил?
— Не знаю. Но мой волк вернулся. — Он потрогал простыню языком. — Уже с неделю, как мой волк при мне.
— Врешь ты!
— Не-ет! Милый мой волчок. Только я приложусь к бутылке, мой волк уходит за дверь. Не выносит спиртного. Бедненький волчок. — Он вкруговую водил языком по простыне. — Прекрасный мой волчок! Ничуть не изменился. Все такой же. — Уильям Кэмбелл закрыл глаза и сделал глубокий вдох.
— Тебе надо полечиться, — сказал мистер Тернер. — Ложись в лечебницу Кили. Не пожалеешь. Там неплохо.
— Город Кили, — сказал Уильям Кэмбелл. — Это недалеко от Лондона. — Он закрыл, потом открыл глаза, задевая ресницами простыню. — Люблю простыночки, — сказал он и посмотрел на мистера Тернера. — Слушай, ты думаешь, я пьяный?
— Ты и есть пьяный.
— Ничего подобного.
— Ты пьяный, и белая горячка у тебя уже была.
— Нет. — Уильям Кэмбелл закрылся с головой. — Милая моя простыночка, — сказал он и нежно дохнул в нее. — Красавица моя. Простыночка, ты меня любишь? Это входит в плату за номер. Как в Японии. Нет, — сказал он. — Слушай, Билли, дорогой мой «Билли-вскользь», сейчас ты у меня удивишься. Я не пьяный. Я нашпиговался до ушей.
— Брось, — сказал мистер Тернер.
— Посмотри. — Уильям Кэмбелл подтянул под простыней правый рукав пижамы, потом высунул правую руку из-под одеяла. — Вот, гляди. — На руке от кисти до локтя были маленькие синеватые пятнышки, окружавшие крохотные темно-синие следы уколов. Пятнышки почти находили одно на другое. — Это мое новое достижение, — сказал Уильям Кэмбелл. — Пью я теперь редко и понемножку, только чтобы прогнать волка из комнаты.
— От этого тоже вылечивают, — сказал Билли-вскользь Тернер.
— Нет, — сказал Уильям Кэмбелл. — Ни от чего нас не вылечивают.
— Нельзя же, Билли, ставить на себе крест, — сказал Тернер. Он присел к нему на кровать.
— Осторожней с моей простыночкой! — сказал Уильям Кэмбелл.
— Ну, не повезло тебе, так неужели же ставить на себе крест из-за этого в твои-то годы, Билли, и накачиваться всякой мерзостью!
— Преследуется законом? Вот ты о чем?
— Я не о законе, а о том, что это надо в себе побороть.
Билли Кэмбелл любовно коснулся простыни губами и языком.
— Милая моя простыночка, — сказал он. — Я могу целовать эту простыночку, и в то же время мне сквозь нее все видно.
— Перестань ты про свою простыночку. Нельзя втягиваться в эту мерзость, Билли.
Уильям Кэмбелл закрыл глаза. Его начинало слегка поташнивать. Он знал, что тошнота не облегчится рвотой, а будет все усиливаться, если не принять мер. Вот тогда-то он и предложил мистеру Тернеру выпить. Мистер Тернер отказался. Уильям Кэмбелл отпил из бутылки. Это могло принести только временное облегчение. Мистер Тернер внимательно следил за ним. Мистер Тернер сидел в этом номере много дольше, чем ему можно было, — у него накопилось столько дел. Хотя он всю свою жизнь провел среди наркоманов, наркотики внушали ему ужас, а к Уильяму Кэмбеллу он относился очень хорошо и не хотел оставлять его одного. Он жалел Уильяма Кэмбелла и думал, что курс лечения мог бы ему помочь. Он знал, что в Канзас-Сити от этого лечат. Но ему надо было уходить. Он встал.
— Слушай, Билли, — сказал Уильям Кэмбелл. — Слушай, что я тебе скажу. Тебя зовут Билли-вскользь. Это потому, что ты все скользишь. А меня зовут просто Билли потому, что я скользить не умею. Не умею я скользить, Билли. Никогда не умел. Все за что-нибудь зацеплюсь. Попробую скользнуть — раз! — и зацепился! — Он закрыл глаза. — Не умею я скользить, Билли. А это знаешь как плохо, когда не умеешь скользить.
— Да, — сказал Билли-вскользь Тернер.
— Что «да»? — Уильям Кэмбелл посмотрел на него.
— Ты говорил…
— Нет, — сказал Уильям Кэмбелл. — Я ничего не говорил. Видимо, произошла ошибка.
— Ты говорил про то, что скользить…
— Нет, нет. Про то, чтобы скользить, речи быть не могло. Ты слушай, Билли, я открою тебе один секрет. Люби простыночки, Билли. С проститутками, Билли… — Он запнулся. — С проститутками простись. С проституткой просто ночь, а с простыночкой — ночка. — Он замолчал и сунул голову под простыню.
— Мне пора, — сказал Билли-вскользь Тернер.
— Будешь путаться с проститутками, обязательно подцепишь, — сказал Уильям Кэмбелл. — С ними просто ночь, а…
— Ты это уже говорил.
— Что говорил?
— Про ночь и про ночку.
— А, да. Будешь любить простыночки… — Он подышал на простыню и потерся о нее носом. — Про них я еще ничего не знаю, — сказал он. — С этой простыночкой у меня только началось.
— Мне надо уходить, — сказал мистер Тернер. — Дел всяких много.
— Что ж, пожалуйста, — сказал Уильям Кэмбелл. — Уходить всем надо.
— Ну, я пошел.
— Ладно, уходи.
— Ну, как ты, Билли, ничего?
— Мне в жизни так хорошо не было.
— Правда, ничего?
— Мне очень хорошо. Ступай. Я еще немножко полежу. А к двенадцати встану.
Но когда мистер Тернер вошел к Уильяму Кэмбеллу в полдень, Уильям Кэмбелл спал, а так как мистер Тернер был из тех, кто знает, чем следует дорожить в жизни, он не стал будить его.
Переводчик: Н. Волжина
12. СЕГОДНЯ ПЯТНИЦА
Трое римских солдат в винном погребке в одиннадцать часов вечера. Вдоль стен бочки с вином. За деревянной стойкой Кабатчик-иудей. Римские солдаты все трое слегка на взводе.
ПЕРВЫЙ РИМСКИЙ СОЛДАТ. Красное пил?
ВТОРОЙ СОЛДАТ. Не-е, красного не пил.
ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. А ты попробуй.
ВТОРОЙ СОЛДАТ. Давай, камрад, наливай нам красного.
КАБАТЧИК-ИУДЕЙ. Прошу, джентльмены. Останетесь довольны. (Ставит на стойку глиняный кувшин, наполнив его из ближней бочки.) Вино хорошее.
ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Выпей и ты с нами. (Оглядывается на третьего римского солдата, который сидит на бочонке.) Ты что скис?
ТРЕТИЙ РИМСКИЙ СОЛДАТ. В животе крутит.
ВТОРОЙ СОЛДАТ. Значит, воду пил.
ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Хвати красного.
ТРЕТИЙ СОЛДАТ. Не могу я пить эту паскудную бурду. У меня от нее рези в животе.
ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Слишком долго ты здесь проторчал.
ТРЕТИЙ СОЛДАТ. Сам знаю, что долго.
ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Эй, камрад, дай этому джентльмену чего-нибудь от живота. У тебя, наверно, найдется?
КАБАТЧИК-ИУДЕЙ. Как же! Вот, пожалуйста.
Третий римский солдат прикладывается к кружке, в которой кабатчик подал ему какой-то смеси.
ТРЕТИЙ СОЛДАТ. Эй! Чего ты сюда намешал — верблюжьего дерьма?
КАБАТЧИК. Пейте, господин офицер, пейте. Сразу полегчает.
ТРЕТИЙ СОЛДАТ. Да уж гаже, чем сейчас, вряд ли будет.
ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Рискни, чего там. Камрад недавно меня так вылечил — все как рукой сняло.
КАБАТЧИК. Да, вас тогда здорово прихватило, господин офицер. Я знаю, что помогает от живота.
Третий римский солдат залпом выпивает кружку.
ТРЕТИЙ СОЛДАТ. Ой, Иисусе! (Корчит гримасу.)
ВТОРОЙ СОЛДАТ. Шуму-то подняли! А тревога ложная.
ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Как сказать! Держался он молодцом.
ВТОРОЙ СОЛДАТ. А с креста небось не сошел.
ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Он и не собирался сходить. Не к тому гнул.
ВТОРОЙ СОЛДАТ. Ты покажи мне такого, который не захочет сойти с креста.