— Отец, — рассудительно поправил Фини-Глаз.
— Ну, может, и отец. Кому как нравится… Но вряд ли ошибусь: случилось так, что кто-то все же первым полетел, случайно или с умыслом — не так уж важно… Главное, потом сообразили: это хорошо, и, если удалось однажды, дело стоит продолжать. И родилась идея… Ну, а развивать ее — любой горазд! Вот так.
Фини-Глаз еще раз благосклонно улыбнулся. Эта мысль ему понравилась.
Нет, право, славный мужичок попался, славный. Вот кому бы Архимедом быть!..
И почему всегда случается не так, как надо бы, — нелепо и несправедливо?!
Тут из соседних залов донесся топот многих ног и раздались чьи-то голоса.
Погоня, цепенея от ужаса, подумал Фини-Глаз. Неужто все-таки пропал?!
И тогда — после всего увиденного и услышанного — в голове у него вдруг созрел, мигом обретя законченные контуры, отчаянный и удивительный план действий.
— Безусловно! Хочу побыть в кресле космонавта, угадали! — выпалил он скороговоркой. — Давайте — в ракету! Лучше поменьше и понеприметней!
— Лучше меньше, да лучше? — умилился экскурсовод.
— А не играет роли! Какую-нибудь вовсе неказистую. Короче, хлам!
— Хлама мы, уважаемый, не держим, — обиженно поджал губы экскурсовод. — А вот этот образец, я думаю, вам будет в самый раз… Один из древнейших пилотируемых кораблей. Так считают… И какое благородство в очертаниях, взгляните! Ракета словно бы сама устремлена… Умели ж делать!..
— Вижу-вижу, — согласился Фини-Глаз. — Восторг сплошной! Так, говорите, она… может полететь?
— Естественно. Это, правда, мое, так сказать, личное мнение, но с данными большой науки оно принципиально не расходится. Насчет долгого полета, впрочем, не уверен… Скорей эта ракета — наподобие аэроплана моряка Можайского, но двигатель запустит и ребенок — сразу, без труда. Баки полны горючим, все отменно смазано — коровьим салом, между прочим, натуральнейший продукт! Короче, все, как и должно быть — по идее… Да и автоматика, голубчик, еще та, старинная!.. Дизайн — пальчики оближешь!.. Давайте-ка я помогу вам забраться. И — осторожней, не заденьте ничего! Уверен, будете в восторге!
— Понял. Люк закройте! — прокричал из пилотского кресла Фини-Глаз. — Желаю ощутить сполна!..
— Ах, какой вы романтик!.. О, я сразу приметил в вас родственную душу! — восхитился экскурсовод, задраивая люк. — Почаще бы такие приходили…
В тот же момент, проплутав преступно долго по музейным закоулкам, в зал ворвались златошлемные воины и вместе с ними — всполошенные Блюстители Порядка.
— Как?! — побелел от ужаса экскурсовод. — Комиссия? И не предупредили?!
— Какая, к черту, комиссия?!. О чем вы?! — завопили вошедшие. — Где он?
— Друзья, не суетитесь, — предостерегающе вскинул руки экскурсовод, вновь чувствуя себя хозяином положения. — Не все сразу! Постепенно! Сейчас человек посмотрит… Могли бы и заявку на бригаду мне прислать — так, между прочим… А то как-то несолидно, я сказал бы даже — нецивилизованно… И не нужно митинги устраивать! Есть очередь…
— А-а!.. — взвыли воины. — Он — там! В какой-то из ракет! Держи его!
— Нет, вы — серьезно? — что-то наконец смекнул экскурсовод. — Вы не туристы, да? Вам надобно помочь?
— Асам не понимаешь?! — обозлились визитеры.
И в ту же секунду Фини-Глаз без колебанья запустил двигатели на всю тягу.
— Эх, поехали! — с восторгом крякнул он. — Ну, шевелись, давай! Пошла, пошла!..
Он решил довериться судьбе…
Старинная ракета, будто нехотя, приподнялась на огненных столбах, взревела — хоть святых вон выноси, всем корпусом своим дала ужасное вибрато, а затем, стремительно рванувшись с пьедестала, без малейших затруднений проломила стеклянный потолок и уже минуту спустя растворилась в синеве небес.
19. За дело, задело!.
Это была удача, неожиданная и бесподобная.
Ну до чего же вовремя попалась на глаза ему заметка, просто чудо!
Крамугас соскочил с табурета и принялся бегать по залу, распевая во все горло:
— Мне хорошо, тара-ра-ра, и счастлив я, ту-рум-трум-трум, прекрасна жизнь, траля-ля-ля, и станет лучше, рум-ту-рум! И — непременно, ра-ра-ра!..
Не привыкшие к столь громким звукам, старинные книжные полки и столь же старинные стены зала грозно задрожали, в то же самое мгновение вошли, как часто и бывает, в резонанс друг с другом, вытолкнули из-под себя пол, и тот, развернувшись, зашвырнул далеко-далеко горланящего Крамугаса.
К счастью, грохот от обваливающихся сводов поднялся такой, что никто из поселян на Крамугасовы песнопения даже внимания не обратил.
А Крамугас вскочил на ноги и, окрыленный нечаянным успехом, не понимая еще, какой проступок совершил, помчался сломя голову к Космотягодрому. Лишь перед самым взлетным полем он сбавил шаг и малость отдышался.
До вылета нормального, грузопассажирского — а не какого-нибудь почтового или помпово-военного — звездолета оставался почти час.
Это вполне устраивало Крамугаса. Теперь можно было не спешить.
Он стоял на перекрестке, с любопытством озираясь.
Вокруг сновали костобоки-гиппофаги, все — хромые, горбатые, пузатые, кривые на один глаз и на обе ноги, но на лицах их играло выраженье столь безмерного (и как бы даже безразмерного, пригодного практически повсюду и всегда) восторга, словно каждый, получи он сейчас возможность говорить, непременно бы пустился в пляс и здесь же, с места не сходя, истошно завопил: «Вот счастье-то!».
Отдельные личности сурово-непреклонного вида забирались временами в расставленные зачем-то на каждом шагу тесные телефонные будки с разнообразными рекламными наклейками и, сосредоточенно набрав какой-либо номер, подолгу и красноречиво молчали в трубку, с каждою минутой улыбаясь все сильней, что также поразило Крамугаса.
Понемногу этот молчаливый, невысказанный восторг по поводу невесть чего начал его раздражать.
Он всегда очень злился, когда чего-нибудь не понимал. Ему казалось, будто его обязательно хотят на чем-то провести, в чем-то унизить, ущемить…
По правде, так оно порою и случалось…
И не только всеобщий восторг раздражал — вид лучащегося счастьем убожества, радостной калечности, пожалуй, донимал куда сильней.
А тут еще по стареньким асфальтовым, выбитым мостовым золочеными привидениями проносились в пышных эскортах кареты и всяческие другие экипажи, запряженные тройками, четверками, а то и шестерками лошадиных сил.
Обцугованные экипажи в век космических ракет…
Рессоры у катящихся повозок были отменные, все было пригнано с ювелирной точностью — в итоге двигались они совершенно бесшумно. И лошади — как на подбор, брюхатые и кривоногие, с хвостами дыбом — были подкованы толстыми поролоновыми подушками на вечном клею, так что и они ступали по мостовым безо всякого звука.
Было в обшем-то странно наблюдать все эти проявления местной цивилизации в ее, так сказать, комплексном великолепии: костобоки-гиппофаги успешно освоили телефон, давно уж познакомились с энергией ядерного распада, но при этом знать не знали, что такое автомобиль…
Или просто не желали знать. Гужевали себе помаленечку — и точка.
И, вдобавок ко всему, они везде — рот до ушей — блаженно улыбались…
Крамугас постоял немного, поглазел по сторонам и полез было за носовым платком, чтобы вытереть пот со лба, ибо знойное лето на Пад-Борисфен-Южном как раз подбиралось к самой своей середине, а часы показывали полдень, но тут из кармана выскочила давеча подсунутая Лирпентулова визитная карточка с подробным адресом (да еще с точным указаньем, как добраться!) и номером домашнего телефона.
Крамугас повертел карточку в руках, подумал чуток и отправился звонить.
Все-таки после недавнего обвала он чувствовал себя изрядно виноватым…
— Это я — Крамугас. Снова — пламенный привет! — сказал он в трубку, осмотрительно прикрывая рот ладонью. — Я нашел все, что нужно, и теперь улетаю. С первым же рейсом. Большое вам спасибо!
— Пустяк, — ответил Лирпентул шепотом, видимо, тоже страшась, что кто-либо его услышит. — Рад за вас… А что нашли, если, конечно, не секрет?
— Так, одну старую газетную заметку отыскал… Про какого-то там Фини-Гпаза. Вероятно, был известный проходимец, коли написали.
— Фини-Глаз? — с сомнением переспросил Лирпентул. — Нет, пожалуй, и не слышал о таком. Ни разу… По крайней мере за то время, что служу здесь Исполняющим Обязанности… Да мало ли на свете проходимцев! Всех и не упомнишь. Даже знаменитых… Их — в особенности… Значит, решили его увековечить? Что ж, достойно. Нынче метод похвального реализма в моде. Впрочем, никогда в тень и не отходил особо… Зовет в несуществующее прошлое и неосуществимое грядущее. Глобальное изобретение. И актуальное — по всем статьям. Вы это тонко ухватили…
— Ишь как… В будущее, в прошлое… А к настояшему-то разве — не зовет? — удивился Крамугас.
— Ну, вы сравнили!.. Настоящего нет, и что оно преподнесет, покуда не известно. Это уж определится в будущем… А прошлое похвалишь — вот тебе и мостик в настоящее. Удобный, основательный… Начальство ведь растет из прошлого и очень ценит, когда в этом прошлом было хорошо. Тут как бы и начальство хвалишь… Оттого-то я всего лишь Исполняющий Обязанности, что мое прошлое покрыто мраком и никто его не воспевает. М-да…
— Могу воспеть! — с готовностью ответил Крамугас. — Зацепки есть?
— Не надо, — прошептал со вздохом Лирпентул. — И никаких зацепок нет, и вообще… Я, знаете, смирился… Скромный потому что. А кого интересует скромность?! Да еще в преддверии войны… В прошлом — пусто, и в настоящем — только Исполняющий… Нет пищи для особого восторга… Нынче, вы учтите, стало модным и полезным даже тщательно искать и находить в дне завтрашнем любые наши доблести сегодняшние. М-да… Или плевелы — в общем, все едино… Так что, милый, озирайтесь, беспокойней озирайтесь! Впрочем… когда начнете глядеть в будущее, поминутно оборачиваясь к прошлому и думая о настоящем, смотрите, как бы вас ненароком не занесло куда-то вбок. Мой вам совет.
— Спасибо, я учту, — пообещал серьезно Крамугас. И — ни с того, ни с сего — добавил вдруг: — А все же… странный у вас мир… Чему все рады?
— Ничему, — охотно отозвался Лирпентул. — Радуются — и все тут. Жизнь у них такая — постоянно, каждый день и каждый час. И не задавайте, пожалуйста, глупых вопросов. Глупых и неуместных. Здесь молчат, но превосходно слышат, хотя все вроде бы глухие… Это попрошу учитывать, пока вы здесь… Кстати, когда ваш рейс?
Эх, надо, надо ему рассказать про обвал в архиве, мучительно подумал Крамугас, ведь неудобно…
Однако он все никак не мог собраться с духом. Не трусил, нет — просто не мог собраться с духом…
— Тот, на который я хочу, уже довольно скоро. Меньше часа ждать… — сообщил он как ни в чем не бывало. — Я сейчас возле Космотягодрома. Полечу брать интервью. Думаю, билет достану — пассажиров мало. Я смотрю, к дверям вокзала никто даже не подходит…
— Прекрасно! — оживился Лирпентул. — Дело сделано — и сразу в путь? По горячим архивным следам, так сказать?! И правильно. Вы — молодец. А что, он жив еще, этот ваш Фини-Глаз?
— Да вроде, — осторожно подтвердил Крамугас. — Надеюсь, жив… Пока…
В нем внезапно проснулся профессиональный репортерский азарт, он был сейчас — как натасканная гончая, по пятам преследующая зверя.
Коли никто не помешает и дорожку не перебежит — значит, все, добыча — твоя!
А чтоб не помешали, лучше лишку не болтать.
Зажать свою тему в кулачке и держать ее крепко, не показывая никому.
И — делать дело, делать дело…
Зря он Лирпентулу трепанул про Фини-Глаза. Воодушевился, как мальчишка, поделиться захотелось!.. А ведь мог бы что-нибудь приврать: мол, вариантов много, но еще не знаю, на каком остановлюсь…
Хотя теперь — чего уж!..
— А что, деньги на планете… и впрямь кончились, да? — уже в который раз, но будто невзначай, заметил Лирпентул. — Вы в это верите?
— Приходится, я толком не вникал, — пожал плечами Крамугас. — Возможно, их когда-нибудь и будут снова выдавать, но нынче j денег нет. Совсем. Уже два года нет. Взяток теперь не дают. И даже не берут, говорят.
— Так не бывает, — не поверил Лирпентул. — Ну, не дают — это от жадности. Но вот чтобы не брали!..
— Уверяю вас!
— Да, отстал я от жизни… Скверно как… — сокрушенно вздохнул Лирпентул. — Вот что значит — с головой уйти в дела, прошляпить перемены!.. Сидишь в этой дыре, о чужом счастии печешься… Ведь так и забудешь, зачем ты живешь. Почем живешь… А нипочем! — гордясь и будто с вызовом каким-то, крикнул он. — Да! Я всего лишь Исполняющий… Мне все на свете нипочем! И вам, я думаю…
— Нет, — возразил поспешно Крамугас, — мне еще рано так считать. И годы не приспели, и уменья нет, да и статью необходимо кончить… А боюсь! Не знаю, что редактор скажет… Я ведь прежде — никогда… Не возрождал. Мне очень, знаете, почем… Нам в Школе постоянно говорили: дебют определяет все! А там, глядишь, и деньги возвратят со временем, и гонорар тогда заплатят… Может, и приличный, если будет все как надо…
— Н-ну, посмотрим… Отчего же?! Но вы как-нибудь залетайте ко мне! — предложил с надеждой Лирпентул. — Я себе новый язык к тому времени достану — ох, чесать будет!.. Есть каналы, по которым можно раздобыть… И вообще… Журнальчики забавные покажу — из старых, с доброй иконографической порнухой, теперь таких и нет, поди… Чайку крепенького выпьем или еще чего, тоже вкусного, в лото сыграем. Заезжайте. Я не намекаю, но… поймите меня верно…
— Постараюсь, — сказал Крамугас, досадуя, что так некстати поддержал все эти разговоры о деньгах. — Вот только немножечко дела в порядок приведу…
— О, порядок — это святое, — воодушевился Лирпентул. — Он во всем нужен. Между прочим, вы папку на место поставили? А как оттуда вышли, не сигналя? Вы меня так ошарашили этим звонком, что я даже не спросил… Не устроили в архиве кавардак? И вообще…
Трубка напряженно замолчала.
— Обвалился ваш архив, — честно признался Крамугас. — Камня на камне не осталось, руины. Пылищи было — просто не поверите!.. Устал чихать. А загрохотало так!.. Я, безусловно, извиняюсь… Совершенно не хотел…
— Что?! — теряя всяческую осторожность, заверещал в трубку Лирпентул. — Не может быть! Как — обвалился? Вы что такое говорите?!
— Правду, — мрачно произнес Крамугас. — Я начал петь, а потолок возьми да рухни… Неужели вы не могли для архива выбрать дом покрепче? Или вы нарочно…
— Это — конец, — простонал убито Лирпентул. — Конец моей карьере. Деньги кончились, карьера полетела… Дым столбом, загрохотало… Среди нашей вековечной тишины… Кошмар! Пойду ль я, выйду ль я, да, пойду ль я, выйду ль я, да — из-за острова на стрежень — на высокий, значит, берег на крутой, эть-эть!.. — внезапно завыл он не своим, дурным каким-то голосом. — Чудовище! Кто дал вам право петь в этом священном доме?! Вы — тупица, идиот!.. Вам место…
Крамугас обиженно пожал плечами и, повесив трубку, даже — из приличия — не бросив напоследок «до свиданья», зашагал к рейсовому звездолету.
20. Выигрыш сомнительного свойства
Ракета была действительно допотопная.
Может, когда-то мастера и отреставрировали ее, как уверял экскурсовод, но что в конечном счете реставрировали и с каким прицелом — вряд ли сами знали толком. Так, для Музея… В назидание потомкам…
Разумеется, со стороны она смотрелась — лучше некуда. И очень даже впечатляла. Не ракета, а конфетка! Правда, при одном-единственном условии: если ее и пальцем не касаться…
Всю несравненную прелесть полета на эдакой доисторической посудине Фини-Глаз смог оценить в первые же секунды после старта.
Неистовая сила припечатала его к изрядно жесткой спинке кресла, расплющила, оглушила, так что он, едва успев выругаться, мигом погрузился в сладкую истому обморока, а когда пришел в себя, с немалым изумленьем обнаружил, что тяжести никакой в помине нет, что вокруг него роятся всяческие незакрепленные предметы, норовя непременно тюкнуть по голове, и что, по всей видимости, летит он сейчас по инерции, либо удаляясь от Земли, либо вращаясь на одной из орбит вокруг нее, л ибо катастрофически падая обратно.