— Так что же, мне из пальца все высасывать придется? — оторопел Крамугас.
— Ну зачем же так? Из пальца… Нет! Мы — по науке! Дерзновенно! Зримо! Творческое домысливанье позабытых фактов, и только. Основа, так сказать, основ… Иначе выйдет ерунда. Старайся, братец! — заяц умолк и вдруг печально и без всякой связи сообщил: — А в общем — к черту все. Я боюсь.
Ну, приятель, решил Крамугас, вот — твой шанс. Похоже, единственный. И будет тебе, как сказал бы редактор, не жизнь, а морковка… Уважение, имя, престиж… Надо только статью написать. Но — о чем?!.
— Все архивы находятся на Пад-Борисфен-Южном, — беря себя в руки, сказал редактор и капустным листом утер навернувшиеся было слезы. — Придется слетать.
— Хорошо, — согласился Крамугас.
— Сроку даю… н-эм… три дня.
— Но, помилуйте, — взмолился Крамугас, — ведь я же с космодрома — прямо к вам, в редакцию! Я толком ничего не видел, ничего не знаю… Для меня Цирцея-28 — сущая загадка! Нужно отдохнуть, собраться с мыслями…
— Вот это — совершенно ни к чему, — пробормотал редактор. — Я-то знаю.
— Да мне надо попросту в себя прийти с дороги! — Крамугас упрямо гнул свое. — Как говорится, пыль стряхнуть… Меньше недели, ну, никак нельзя.
— Нечего! — пискнул заяц раздраженно. — Что вы мне заладили?! Неделя, пыль… Не время! И так вот-вот прогорим!.. Соображать же нужно! Война на носу… Это кошмар какой-то! Бред! Зачем понадобилось ее объявлять? Кому в башку втемяшилось? Теперь начнутся всякие ограничения, придется перестраивать всю работу… Сотрудники и так уже ропщут. И опять я буду во всем виноват.
— Я вам искренне сочувствую, — откликнулся Крамугас, делая строгое лицо.
— Ах, бросьте, — брезгливо поморщился редактор. — Это теперь каждый наловчился — пожалеть, поплакаться да поюлить. Ума особого не требует. А как до дела… Ладно, — неожиданно смягчился он, — уж так и быть: сутки еще я накину… Но это — предел. Максимум! Гуляйте, изучайте город. Хотя решительно не понимаю, что в нем хорошего. Он у меня уже вот тут — в печенках сидит. Впрочем, сами все увидите. И стараться-то особенно не надо… А чтоб не скучно было одному на первых порах, я к вам свою секретаршу прикомандирую. Все равно от нее пользы никакой.
— Спасибо, — проникновенно поблагодарил Крамугас. — Я ведь и впрямь…
— А это уже меня не касается! Все, — сказал редактор, откидываясь на спинку кресла, — ступайте. Я вас озадачил — действуйте. И чтобы без статьи назад — ни-ни!.. И передайте всем, что я занят, никого не принимаю. Ни по каким вопросам! А статейка — чтоб сердца воспламеняла, это вы учтите!
— Я попробую, — пробормотал Крамугас, пятясь к двери. — Всего хорошего.
— Ужас-то, ужас какой! Все — с ног на голову… Разом! Прямо хоть не живи! — донеслось до него, и он стремглав вылетел из кабинета.
10. Надежды юношей питают…
До старта рейсового звездолета оставалось два часа с лишком, и потому, не пройдя и половины пути к космодрому, Фини-Глаз скомандовал себе «Стоп!» и уверенно завернул в придорожный ресторанчик, единственный на всю округу — тем, собственно, и знаменитый.
Фини-Глаз уважай это заведение, благо находилось оно не так уж далеко от дома, и частенько убегал сюда от всяческих семейных действ.
Считалось, что Фантипула не знает ничего…
Так что был он здесь, как говорится, свой клиент, водящий панибратство и приятельство решительно со всеми, отчего завсегдатаи местечка, ну, не то чтобы особенно любили Фини-Глаза, но изрядно уважали — за мощь в сложении и щедрость мыслей во хмелю.
— Батюшки, да никак сам Фини-Глаз! — грянули из полумрака сразу несколько голосов. — Давай-ка, иди к нам, дружище! Что на свете новенького?
В категорию новинок, как правило, входили жалобы на тяготы семейной жизни.
Но, что самое "примечательное, повторами себя Фини-Глаз никогда не обременял, и это восхищало всех.
Известно: люди любят новое, особенно проверенное жизнью…
Фини-Глаз с достоинством приблизился к стойке бара и поздоровался за руку с каждым из сидящих.
— Да чего там нового? — дернул он плечом, залпом выпивая услужливо предложенный ему стакан совсем крутого киселя. — Я вот билет купил…
— Билет?! — ахнули кругом. — Для дома — для семьи? Поди, беспроигрышный?
— Да подавись она, эта семья! — презрительно скривился Фини-Глаз и высморкался в клетчатый платок. — Им что ни принеси в дом — все не так! Цепляются, галдят… Нет, я билет достал на космоплан.
— На все четыре стороны, подальше от своих? Ну, брат!.. Неужто быт совсем заел? — порхнул сочувствующий шепоток. — Да так, что — прямо, без оглядки…
— Как это? Вы что, смеетесь надо мной?! — озлился не на шутку Фини-Глаз. — При чем тут дом?! Еще нет на планете силы… Я на Землю полечу, с экскурсией! Понятно? Надо ж посмотреть, как там, в нашей колыбели, когда-то жилось. А то ведь так и помру дураком.
— Ишьты… — разом задвигались по сторонам. — Так-таки и на Землю? В даль такую? Тут и местный-то билет достань попробуй… Врешь, небось? Небось, в соседний город, к этой самой Спигоне собрался — вот и заливаешь. Да ты не бойся, все свои, не продадим. Ну, ты скажи по совести…
— Вот еще, — насупился Фини-Глаз, — очень нужно мне кому-то врать. Сказал — лечу, значит, лечу! А если не верите, вот он — билет, полюбуйтесь!
— Гляди-ка ты, серьезная какая штука, — снова задвигались вокруг, передавая из рук в руки лист пупырчатой гербовой бумаги. — И впрямь!.. Ай да Фини-Глаз, куда махнул! На самую Землю навострился!
— Да, вот так, братишечки мои, — с важностью сказал Фини-Глаз, опрокидывая подряд два новых, по такому случаю предложенных стакана огненного киселя. — Я врать не стану. Тут все шито-крыто.
Надобно заметить: абсолютно не играло роли, какой концентрации кисель и даже какого он цвета… Главное, чтоб было много.
Это-то в расчет и принималось: если в одночасье выпить литров десять, можно ведь и одуреть. И будет — хорошо…
— Ну, а дома, дома-то как? — послышались голоса. — Какая обстановка?
— Что — дома? Все по-старому. — Тут Фини-Глаз, как будто между прочим, тяпнул еще пять стаканчиков (а каждый был почти на литр — школьники после занятий, а иные — и перед началом, ежели душа попросит, обязательно употребляли ровно штуку, это так и называлось: детский буль). — Да, все по-старому, — повторил Фини-Глаз. — Сынок слезу пустил, жена скандальчик закатила… С ними разве договоришься? Всяк норовит на своем настоять. Им, видите ли, тоже захотелось… Одному побыть нельзя! Мысли прочистить, в мечтах разобраться… Сидишь дома, как болван… Никакого тебе почтения! Им что Земля, что Дурий-6, что магазин здесь за углом — все без различия: лишь бы подарки приволок, и подороже. А что там на душе у человека творится, им наплевать. Совсем уж распустились… Даже стыдно говорить.
— Ну, это ты, братец, загнул, — зашумели вокруг. — Определенно. Сами — люди семейные, знаем, что да как. Оно, конечно… А все ж загнул ты, братец.
— А хоть бы и так, — хмуро сказал Фини-Глаз. — Все равно настроение испортили. Я так готовился, так радовался, черт побери! Это ж праздник, полет-то… На всю жизнь… И надо вот — испортили…
— На-ка, выпей еще, — сказали ему сочувственно. — Может, повеселеешь.
Фини-Глаз послушно взял еще три стакана киселя и выплеснул их в себя, не заедая. И тотчас, почти без всякого перехода, круто захмелел.
— Я вот о чем думаю, — сказал он с неожиданной задушевностью и томною печалью, — отчего это так получилось? Прежде, когда все еще жили на Земле, отчего столько подвигов совершали? Вон, в книжках пишут… Почти каждый — в героях ходил. Вперед и выше!.. И — подвиги, куда ни плюнь, каждый день…
— Так ведь об этом в одних мифах да легендах и болтают, — возразили ему. — Насочиняли, а пойди-ка ты проверь, как на самом деле было!
— Все равно, — упрямо мотнул головою Фини-Глаз и рывком расстегнул ворот рубахи. — Нет дыма без огня… А что теперь?! Живем-живем, и хоть бы кто-нибудь маленький такой подвиг совершил, геройство!.. Да нет, куда уж там… Привыкли, что все есть, все легко достается. Ну, на худой конец, можно и подтибрить… Да… Где человеку не под силу, там в момент машина выручает, опасностей — никаких, всюду за тобой наблюдают, на подхвате, так сказать… Эх, скучно, братцы! Тошно!
— Эге, — смекнули братцы, — да тебя вроде как на подвиг потянуло?
— На подвиг… А что? Это, знаете, мысль. Лично я — совсем не против. Завсегда готов. Честно вам скажу. Даже больше того: и впрямь — хочется. Ну, необыкновенно! С детства что-то непонятное бурлило… Надоело прозябать. Душу прямо ломит. Сидишь, бывало, и думаешь: вот сейчас где-то гам произошло бы вдруг что-нибудь такое, несусветное, — чтоб всем кошмар, в переполох… И пришли бы тогда к тебе и сказали: ну, Фини-Глаз, выручай! Без тебя — затычка. И ты — в самое пекло. Один! Ценой невероятных усилий… Эх!..
— Надежды юношей питают, — насмешливо заметили рядом. — Когда-то, говорят, и в космос будто бы летали в одиночку… И вообще…
— А я про что?! Вот именно! Один на один со свирепой стихией — это же подвиг, братцы, форменный подвиг! И другим радостно, и к себе уважение растет… Уважать себя хочу, понятно?! Ну, кто я такой? Ведь умру — и забудут Фини-Глаза… Не было, скажут, такого. Что он эдакого в жизни совершил? А ничего! Вы правы… Я тут тоже как-то прочитал: черт-те на чем на Луну летали… И — все в порядке, возвращались! Я понимаю, это сказка… Но красиво-то как!
— Ты к чему клонишь, сразу говори! — заволновались его собеседники.
— Ладно, — рубанул рукою Фини-Глаз, — открою вам большую тайну.
Это я уже точно решил для себя. Верняк. Покуда ни одна душа не знает…
Я, пожалуй, с Земли тоже на Луну слетаю. И, как в старину, — один…
— Ну и убьешься, — резонно возразили отовсюду. — Ты больше сказкам-то верь!
— А это мы еще посмотрим! — исполняясь внезапной отвагой, молодцевато крикнул Фини-Глаз. — Где наша не пропадала! Сказка — ложь, да, сами знаете… Теперь уже недолго… Если только вылет не задержат… Впрочем, на дворе погода сносная… А то — давайте-ка поспорим! Ну, на что хотите!.. Как, идет?
11. Веселый город
— Я, конечно, слабоумный, — пропищал вдогонку заяц, — но весьма толковый. Что приятно сознавать. И это замечают все! Так остальным и передайте!
Дверь распахнулась с удивительнейшим звуком — бдр-р-блям-псть! — и вслед за тем Крамугас, споткнувшись обо что-то, растянулся на полу.
Этим «что-то» оказалась секретарша, которая лежала на боку под самой дверью и тихонько верещала:
— Бв-ва, ирод, так ударил!..
На лбу ее с непостижимой быстротой росла роскошная малиновая шишка.
— Каждый норовит меня ударить, — продолжала между тем канючить секретарша. — Чем я заслужила?
— И правда, чем? — удивился Крамугас.
— Вылетают как ошпаренные… Ненормальные! Ну, я не успела отойти… Конечно! Ведь я ж не знаю, когда вас из кабинета понесет.
— Так ты подслушивала! — осенило Крамугаса.
— Он еще спрашивает!.. Интересно! В щелочку и видно все, и слышно. Вот — теперь я знаю, например, что на носу война… Всему конец. Атак хотелось весело пожить!.. Ну, не сиди, как пень, подай мне руку!
Крамугас поднялся и помог встать секретарше.
Она тотчас опрометью ринулась к старинному трюмо, заохала, заахала, запричитала и принялась поспешно наводить необходимый марафет.
Потом взбила буйную прическу и старательно расправила декольте, которое, конечно, заданностью очертаний ей весьма мешало, путало движения и в мыслях порождало непривычный целомудренный сумбур.
— Объяснять ничего не надо — слышала сама, — категорически заявила секретарша. — Редактор — хоть он и редактор, мой начальник, а ведь тоже иногда соображает… Я тебе нравлюсь? Нет, ты только не обманывай!..
Крамугас вздохнул и неопределенно покивал. И даже глазки закатил: мол, что же ты такое говоришь?!.
Будь что будет, решил он, это все-таки — не худший вариант, да и редактор приказал…
— А я вот — страсть люблю писателей, — призналась секретарша, ласково беря Крамугаса под руку. — У тебя много планов на сегодня?
— Многоплановость мне по душе, — важно согласился Крамугас, принимаясь думать о своем.
— Ты — птичка, форменный поэт! — прошептала с восторгом секретарша.
— Только бы уложиться в сроки… — тоскливо пробормотал Крамугас.
После беседы с редактором мысль о предстоящей командировке не давала ему покоя.
— Ухты, мой мумричек! В тебя, наверное, влюблялись все женщины!..
— А попробуй — отыщи подходящий материал…
— Ты поешь серенады?
— Да так, чтоб зажигать сердца людей… И всего-навсего — четыре дня…
Крамугас поцокал языком и горестно заметил:
— Несчастный я человек.
— Не может быть! — горячо возразила секретарша. — Ты просто… слишком скромный человек. Писать и любить — это ведь такое счастье!
— Да, но я до сих пор еще ничего не написал! — воскликнул Крамугас.
— А любовь?
— Не понимаю…
— Ну, к женщине! К нечаянной избраннице своей судьбы… Большая-пребольшая страсть… Она же — вечно окрыляет! Ты… каких любишь женщин?
— Вообще-то разных… Но больше — пухленьких и беленьких, — с готовностью ответил Крамугас. — А если очень пухленьких, то можно и черненьких.
— Да ты, поди-ка, и не был никогда влюблен по-настоящему! — насмешливо сказала секретарша.
— Ну, я же объяснил тебе: я еще мальчик… — безумно конфузясь, проныл Крамугас.
Она придвинулась вплотную и страстно задышала ему в подбородок.
Крамугас вдруг почувствовал, что еще какая-то минута — и он уже не человек.
— У меня, знаешь, времени мало, — с отчаянием выдавил он из себя. — Столько нужно переделать дел… Может, не здесь, не сейчас? Потом, а?.. Как ты насчет того, чтоб погулять со мной по городу? Редактор… Впрочем, ты уже все знаешь!.. И еще он, между прочим, велел никого к нему в кабинет не пускать. Ни под каким видом.
Он многозначительно прислушался к глубокой тишине, царившей за толстой редакторской дверью.
— Надо же, ни звука… Прямо сказка. Замечательно молчит! — с почтеньем прошептал он. — Размышляет… О войне, наверное… О нас с тобой…
Глаза секретарши вспыхнули бешеным огнем, и она, схватив с трюмо шикарнейший пумпон, метким движением припудрила шишку на лбу.
— Идем, — сказала она нетерпеливо.
Предвкушение необычайного, доселе неизведанного помутило окончательно рассудок Крамугаса.
И потому, уже выходя из начальнической приемной, бедняга лишь растерянно пролепетал:
— А как же — «не впускать»?
Секретарша ловко сдернула с крючка под выключателем массивный, с хитроумною бородкой ключ и заперла им редакторскую дверь на четыре полных оборота.
— Ой, — неожиданно сконфузилась она, — забыла…
— Что еще?
— Да куда полагается прятать ключ! Тут каждый день меняют место…
— Я дома обычно под дверью оставлял, — неуверенно заметил Крамугас. — Или вешал на гвоздик — рядом… Чтобы долго не искать.
Секретарша чуть помедлила, а потом, на все махнув рукой, запихнула ключ под половичок, у порожка, везде выключила свет и без затей сказала:
— Я готова. Вот и все.
По ухабистому пневмотоннелю с тремя сотнями тупичков и ответвлений они стремглав пролетели до самого выхода, а оттуда, свалившись на девятый слой самопарящих уровней, помчались по нисходящей спирали — мимо плоских зеркальных крыш, где, от неги вывернувшись наизнанку, поджаривали на солнышке свои внутренности бесстыжие думноны-тринобанты; мимо распахнутых окон домов, где квартировались в падборисфенюжнение охочие до семейного уюта с тихим блудом псевдоцирцеяне из лимитных дальних регионов; мимо гигантских полуживых рекламных щитов («Пейте жидкое!», «Наше прошлое — в надежных руках.1», «Дети — лучший подарок!», «Ходите ногами!», «Дорожите вашей шкурой — занимайтесь физкультурой!», «Будьте рады!», «Из всех искусств — годятся все!», «Имеется одежда. Навсегда!», «Лечу испуг: подобное подобным!», и в таком же духе — много разного другого, на все случаи бедовой жизни); мимо красочных картинок, пышно и загадочно мерцавших светом энных, недоступных измерений, — спускались все ниже и ниже, покуда, наконец, не очутились на шершавой и не слишком чистой мостовой, изборожденной трещинами модного фасона.