Вираж — и летчик ринулся прямо на орла. Затрепетал над головой элерон, и машина затряслась словно в лихорадке. Вираж оказался настолько крут, что даже рукоятка управления запрыгала под рукой летчика, как захлебывающаяся бензопомпа при постом баке.
Но в тот самый миг, когда летчик уже втянул голову, чтобы уклониться от стремительно несущихся ему навстречу распластанных темно — коричневых крыльев и от блестящего, изогнутого клюва, — орел куда‑то исчез. Без признаков поспешности или испуга он увернулся от самолета с легкостью ласточки. Летчик отыскал его несколько ниже, когда тот уже вновь — спокойно выписывал свои круги, как будто ничто в это чудесное утро ни в небе, ни на земле не мешало его неусыпному безраздельному господству в воздухе.
Когда летчик спикировал и вновь погнался за птицей, он увидел, что и друг его накренил самолет и круто пошел вниз, чтобы, как они сговорились, атаковать орла.
Летчик хорошо видел, что орел все же, несмотря на свое нескрываемое к нему пренебрежение, внимательно наблюдает за ним, а не за пикирующим самолетом. Это и была та самая минута, которую они так ждали, — минута, когда орел увернется от одного самолета, чтобы неминуемо нос к носу столкнуться с другим, и у него уже не хватит времени уклониться от этой встречи. Сердце у летчика запрыгало, как стрелка тахометра на приборной доске. Он выждал, когда его другу осталось пикировать каких‑нибудь несколько сот футов, и с силой рванул рычаги управления, нацелившись на поблескивавшие впереди крылья птицы. Она повернулась и скользнула под самолет, выполнив свой маневр в точности, как они ожидали. Высунувшись из кабины так, что ремни врезались ему в плечи, летчик следил за ее полетом. Второй самолет навис над орлом в тот самый момент, когда тот возобновил свое скольжение по кругу. Но столкновения не вышло. Самолет пронесся мимо и начал выходить из пике, а орел стал снова плавно кружить лишь несколькими стами футов ниже.
Однако на этот раз птица проявила некоторое беспокойство. Впервые она как будто потеряла свою обычную невозмутимость: ее огромные, широко распластанные крылья дрогнули. Ей уже не оставалось иного выхода, как только сделать спасительный взмах крылом.
От волнения летчик забыл обо всем. Обо всем, кроме продолжавшегося поединка. Когда он остался один между землей и небом, он уже ни о чем не мог думать. Небо и земля представлялись ему теперь какими‑то мелькающими пятнами чего‑то синего и коричневого. Последнее, что он заметил на земле, был грузовичок фермера, мчавшийся мимо корраля к какой‑то точке внизу. И сразу в нем проснулось тщеславие и гордость от сознания того, что с земли за ним наблюдают. Теперь для него не существовало ничего, кроме этих глянцевитых орлиных перьев, блестящего клюва, клинообразного хвоста. Волнение летчика достигло предела, и тогда родилась надежда, и в ней был первый залог успеха. Ведь вначале невероятная наглость орла поколебала его уверенность в успехе, заставила его почувствовать, что он — в чужой стихии, и это была правда. Несмотря на шумные маневры и трюки самолета, орел словно глумился над ним своим хладнокровием, своим упорным нежеланием взмахнуть крыльями, своим непревзойденным мастерством парящего полета и тем удивительным спокойствием, с каким, едва увернувшись от опасности, он вновь невозмутимо кружил в небе. Пилоту стало как‑то не по себе: кто же из них затеял эту игру?
Да, очень может быть, что именно орел сейчас вот повернет, неожиданно спикирует на него и, рванув его на лету когтями, заскользит вниз к земле.
Нет, все‑таки они вынудили орла взмахнуть крыльями, и в этом летчик увидел первый признак победы. Пот лил из‑под шлема по шее, скатывался на грудь. Рубашка намокла и прилипла к телу, лямки парашюта давили. Летчик посмотрел на альтиметр и увидел, что самолет снизился до семисот футов. Друг вверху был наготове.
Развернувшись, летчик еще раз пошел на орла. Самолет, дрожа, на предельной скорости набирал высоту, готовый сорваться в штопор. Летчик ощутил вдруг, как судорожно напряжены его руки и ноги, и настойчиво старался побороть охватившее его волнение, чтобы быть таким же спокойным, как клинохвостый, невозмутимо круживший в воздухе. Он взглянул вверх и увидел, что друг пошел в пике. Это был второй вариант их плана. Хотя орел и не подавал вида, но он теперь знал, что на него нападают двое. Продолжая парить и кружить в воздухе, он пустился на хитрость, и преследовать его стало труднее: скользя по кругу, клинохвостый маневрировал и по вертикали.
Второй самолет пошел в пике следом за первым, когда тот завершил свой вираж яростным броском на орла. Промахнувшись, первый самолет вошел в штопор, но летчик быстро выровнял машину и тут же оглянулся на друга, который на этот раз спикировал гораздо ниже орла, а теперь, с выходом из пике, почти отвесно взмывал кверху, настигая едва успевшую выровняться птицу.
Клинохвостый услышал под собой рев мотора, увидел самолет и метнулся вверх, где столько раз ожидало его спасение. Но тут правое крыло второго самолета врезалось своим концом в широко раскинутые, не дрогнувшие крылья птицы.
Правое крыло орла, перебитое в том месте, где длинные жесткие перья сменяются мягкими, чуть волнистыми де — рышками на спине, отделилось от тела и, покачиваясь, полетело вниз. Левое крыло прижалось к телу и уже на пути к земле, пока, кувыркаясь, падал этот вдруг сразу обмякший мешок мускулов и костей с когтями и клювом, распрямилось и сжалось снова.
А у летчика сразу пропал весь азарт, и он даже не посмотрел, как падает клинохвостый. Впервые в жизни он обрадовался реву мотора, который легко заглушил негромкий звук удара тела о землю.
Оба пилота посадили машины в коррале и, не выключая моторов, направились к темному комку перьев. Один из них отошел в сторону и тут же вернулся, держа в руках перебитое крыло. Оно было почти в рост человека.
Оба стояли молча. Опасность осталась позади: чтобы преодолеть ее, они пустили в ход все свое мастерство, и теперь мертвое тело птицы провозглашало их победу.
Щурясь от солнца, сознавая непоправимость происшедшего, летчики молча смотрели на поверженную ими жалкую однокрылую птицу. На теле ее не было следов крови. Она лежала, крепко сцепив свои острые, крючковатые когти, а на ее уцелевшем при ударе клюве вспыхивали солнечные блики. Не смерть орла сковала уста летчиков: жизнь в небе полна неожиданностей и не может быть вечной. Но перед их глазами все еще падал и падал этот безжизненный, однокрылый комок перьев.
Издалека донесся шум приближающегося грузовичка. Летчики увидели, как он остановился у ворот корраля и фермер, вылезая, чтобы открыть ворота, приветственно помахал им рукой. Поспешно подхватив тело птицы и крыло, друзья кинулись к небольшому скалистому холмику в углу корраля. Они отыскали местечко между двумя большими обломками скалы и, сложив крест — накрест крылья орла, прикрыли его камнями.
Потом они вдвоем притащили огромную каменную плиту и навалили ее сверху.
Когда они бежали обратно к своим машинам, от холмов оторвалась какая‑то темная точка, которая, кружась, повисла над ними. Крылатый наблюдатель видел, как тронулся с места и вдруг остановился грузовичок фермера: поспешно вырулив на старт, пилоты уже взлетели в воздух.
ДЖОН ХЕЗЕРИНГТОН
ОХОТА НА ЛЯГУШЕК (Перевод Н. Седугиной)
Был душный летний вечер. Мы спускались по холмистой пыльной дороге туда, где россыпью огней светилась главная улица поселка.
— Помни, Скерри — наш атаман, — сказал я своему новому товарищу.
— Ладно, — ответил он.
— Скерри сильный, — объяснил я ему, — он кого хочешь поколотит в нашей школе. Если он не примет тебя к нам в компанию, значит все.
— Ладно, — сказал он, — понятно.
Я немного волновался, потому что взял с собой товарища, не предупредив Скерри. Отец Тима Коннора и мой отец работали на лесопильном заводе за одним станком. Семья Конноров поселилась рядом с нами в домике на холме. Тим Коннор был обыкновенный мальчик, с ежиком соломенных волос на голове и веснушчатым лицом — словом, ничего примечательного. Но мы учились с ним в одном классе, и мой отец просил меня не оставлять Тима, пока тот не попривыкнет на новом месте. И мне ничего не оставалось, как везде таскать его за собой.
Мы вошли в поселок, свернули на главную улицу и двинулись в сторону фруктовой лавки Тальяно, из окон которой на дорогу падал яркий свет. Это было единственное место в поселке, где допоздна царило оживление. Летними вечерами сюда приходили девушки и молодые парни. Они подолгу сидели за маленькими зелеными столиками, потягивая фруктовые напитки, нежно поглядывали друг на друга и иногда вместе возвращались домой.
Наша компания встречалась обычно около лавки Тальяно. Мы играли и возились, пока не появлялся Скерри с новой злой затеей на уме. И мы шли за ним обрывать яблоки в саду, отвязывать корову старого Джо Хоггарти, обстреливать камнями чью‑нибудь железную крышу или приставать к влюбленной парочке.
Скерри был сильный и дерзкий. И никто не оспаривал его права командовать нами. Мы подозревали, что даже школьные учителя побаиваются его.
Отец и братья Скерри — лесорубы — были суровые люди, и ни один человек не решился бы встать им поперек дороги. Скерри был весь в них, только помоложе.
Когда мы с Тимом подошли к лавке Тальяно, там уже собралось трое наших ребят. Они знали Тима по школе, но были мало знакомы и поэтому поздоровались с ним со скрытой подозрительностью, обычной в таких случаях для мальчишек и котов.
— Что мы сегодня делаем? — спросил я Типа Хэмбери.
— Не знаю, — ответил он. — Уж Скерри что‑нибудь да придумает.
Тип Хэмбери стукнул ногой по водосточной трубе и спросил, кивнув в сторону Тима:
— Скерри знает, что он придет?
— Нет.
Хэмбери пробурчал что‑то невнятное.
Мы уселись в кружок и начали весело болтать. Тим Коннор сидел рядом со мной, и похоже было, что его совсем не интересуют наши разговоры. Я уже жалел, что взял Тима с собой. В течение десяти минут к нам присоединилось еще четверо ребят. Все мы ждали Скерри. Наконец он пришел. Скерри был одних лет с нами, но повыше ростом. Худощавый, крепко сбитый, с широкими сильными плечами и большими, словно булыжники, кулаками. Упрямое, худое лицо Скерри напоминало лицо взрослого человека, хотя ему было всего тринадцать лет. В руке у Скерри раскачивался незажженный фонарь. Мы все, сидевшие как попало до прихода Скерри, поднялись:
— Привет, Скерри!
Скерри быстро оглядел всех нас своими большими темными глазами. Взгляд его остановился на Тиме, и он спросил:
— Кто такой?
И пока я объяснял, как попал в нашу компанию Тим, Скерри, не мигая, смотрел на меня. От волнения я еле ворочал языком и слова застревали у меня в горле. Скерри сжал губы, и я подумал: «Сейчас он прогонит Тима». Немного помедлив, Скерри спросил:
— Свой парень?
— Свой, — заверил я.
— Пусть остается, — кивнул Скерри.
Я улыбнулся Тиму, но он не обратил на это никакого внимания. Тим смотрел на Скерри, словно не понимая, какая ему была оказана честь. Меня это злило.
Скерри сказал:
— Сегодня пойдем к реке. — У него слово «река» всегда звучало, как «рыка». — За лягушками.
Мы двинулись вдоль по улице. Впереди с незажженным фонарем шагал Скерри. Остальные ребята шли за ним по пятам, подталкивая друг друга и перекидываясь шутками. Все были радостно возбуждены, предвкушая всякие приключения.
Оставив за собой поселок, мы вышли к мосту, переброшенному через реку. Нас окружала душная темная ночь.
Скерри поставил фонарь на перила моста, достал из кармана спички, вывернул фитиль и зажег фонарь. Слабый огонек осветил наши лица и замерцал на дрожащей волне.
Лето выдалось сухое, и река сильно обмелела. Она тихонько бежала по гладкой гальке, еле прикрывая ее, и мелодичное журчание воды напоминало тонкий отдаленный звук скрипки.
— Тихо! — приказал Скерри. — Слышите?
Мы примолкли. В тишине донеслось кваканье бесчисленных лягушек, печальное и зловещее.
— Пожалуй, будет хорошая охота, — сказал Скерри. — Возьми фонарь, Дик. А вы все идите за нами.
Повинуясь приказу, Дик Райдер взял фонарь и начал пробираться к реке. Скерри, вооруженный толстой сухой палкой, следовал за Диком, а мы спускались вслед за ними. Тим Коннор и я шли позади всех.
— Что мы будем делать? — шепотом спросил меня Тим.
— Это уж он знает, — кивнул я в сторону Скерри.
Мы двинулись вдоль реки, стараясь держаться песчаной кромки, где вода доходила нам до щиколоток. Впереди всех шел Дик. Он высоко держал фонарь, и свет от него скользил по воде и крутому берегу, заросшему кустарником. Не прошли мы и ста метров, как Скерри приказал Дику остановиться.
Скерри нагнулся и палкой выковырял ямку между камнями возле самого берега. Ямка быстро наполнилась водой.
— Свети сюда, Дик, — приказал Скерри.
Дик опустил фонарь к самой воде. И тут Скерри взвизгнул от восторга. Концом палки он подцепил и выкинул из ямки лягушку. Лягушка неуклюже шлепнулась на сухой песок. Это была большая лягушка с темно — зеленой спинкой и белым брюшком. Она словно окаменела, и только бока ее то вздувались, то опадали.
— Вот она! — закричал Скерри. — Бей ее!
Скерри, а за ним и все ребята набрали полные руки камней.
— Посвети, Дик! — крикнул Скерри и первым бросил камень. Не долетев до лягушки, камень упал, подняв целый фонтан песка. Лягушка хотела сдвинуться с места, но остановилась и задышала тяжелее. Скерри быстро метнул два камня подряд. Один камень раздробил лягушке ногу, другой угодил ей прямо в голову. Лягушка задергалась на песке.
— Бью без промаха! — воскликнул Скерри. — За мной, ребята! Сейчас мы еще найдем лягушек!
Свет от фонаря падал на лицо Скерри, и глаза его, всегда холодные, на этот раз горели от возбуждения. Я с презрением смотрел на Скерри — в нем было все то, что я так ненавидел. Но я хорошо знал, что у меня никогда не хватит смелости высказать это вслух, потому что остальные ребята подняли бы меня на смех и, обозвав слюнтяем, ушли бы вслед за своим вожаком Скерри.
Неожиданно кто‑то сказал:
— Это и есть охота на лягушек?
Поначалу я не разобрал, кто сказал эти слова. Это был чей‑то чужой голос. И вдруг я понял — этот вопрос задал Тим Коннор, за которого я поручился и должен был отвечать перед Скерри.
Когда Скерри ледяным тоном спросил: «Кто это сказал?» — у меня даже под ложечкой засосало.
Тим Коннор вышел вперед. Он был гораздо ниже Скерри. Сквозь веснушки стало видно, как Тим покраснел, но он не казался испуганным.
— Я, — сказал Гим.
Скерри сжал кулаки и бросился на Тима, но тот ловко отразил первые удары. Завязалась драка. Тим был гибкий и проворный, но Скерри дрался, как зверь. Каждый мускул его крепкого худощавого тела стремился к одной цели — уничтожить Тима. Через минуту из носу у Тима лилась кровь, а под глазом появилась кровавая ссадина. Еще несколько сильных ударов — и Тим свалился в воду.
Скерри оглядел всех нас, высморкался двумя пальцами и сказал:
— Ну, пошли, что ли? Иди вперед, Дик.
Скерри хвастливо изображал победителя, сумевшего оси-, лить того, кто отважился оспаривать его несомненное право вождя. Взгляд Скерри говорил: «Кто еще из вас вздумает бунтовать?» I
Вид Скерри испугал меня. Я всегда его боялся. Но тут, неожиданно для самого себя, я услышал свой собственный голос: «Разве это игра?»
Скерри направился ко мне, весь его облик не предвещал ничего хорошего. Но вдруг несколько ребят встали на мою сторону и поддержали меня. Скерри остановился. Он переводил взгляд с одного на другого. И от его грозного вида не осталось и следа. Лицо Скерри выражало растерянность, смятенье.
Да, он сумел бы избить каждого из нас поодиночке, но всех вместе одолеть он не мог. И Скерри это знал.
Тим Коннор поднялся и, вытирая рукавом окровавленное лицо, ушел в темноту. Скерри и не пытался остановить его. Он повернулся к Дику и сказал, как бы бросая вызов всем нам:
— Идем, Дик, пусть эти слюнтяи делают, что хотят.
Но Дик Райдер поставил фонарь на песок около убитой лягушки.