Когда прошел почти всю улицу, голоса пьяниц стали громче, и Деймон испугался, что по какому-то дурацкому совпадению кто-то из них живет в одном из изящных домов, расположенных по обе стороны улицы. Почти подошел к последнему дому, когда тень, едва различимая в густой темноте, возникла перед ним.
— Отлично, — произнес знакомый голос. — Здесь ты можешь остановиться.
Лицо человека оставалось в тени, и только смутно можно было предположить, какого он роста.
— Наконец, — холодно сказал Деймон. — Какого черта все это значит?
— Я же говорил тебе, что тут не до шуточек, верно?
— Я ведь пришел, не так ли? И один, — Деймон испытывал почти непреодолимое желание обернуться и убедиться, что Уайнстайн где-то поблизости.
— Это твои приятели?
— Кто?
— Те двое типов, что орут.
— Понятия не имею, откуда они взялись. Пьяницы, попавшиеся мне по дороге сюда.
— Думаешь, что ты очень умный, да? Пьяницы, значит. Где ты только выучился таким штучкам?
Голоса раздавались еще громче, отдаваясь эхом от стен зданий. Деймон повернулся. Двое стояли теперь у входа в аллею — два смутных силуэта, освещенных слабым светом уличных фонарей на Пятой авеню. Было похоже, что пьяницы собираются исполнить серенаду в честь обитателей аллеи. Затем от стены одного из зданий отделилась еще одна тень, мелькнув в свете, падающем из окна. Это был Уайнстайн.
— Имел я тебя! — крикнул Заловски. Он резко толкнул Деймона, и тот, едва не упав, схватился за дверь. Заловски спустил курок, и Деймон увидел, как Уайнстайн опустился на‘землю. Тогда он бросился на Заловски и, схватив его за руку, резко рванул в сторону.
Раздался еще один выстрел. Деймон увидел, как один из певцов скорчился на мостовой, крича от боли. В то же мгновение из окна здания, напротив которого он боролся с Заловски, брызнул яркий свет. Заловски был дико силен и вырвался из рук Деймона. Свет бил ему в спину, и Деймон по-прежнему не видел его лица. Заловски тяжело дышал.
— Ну, сволочь, — прорычал он, — ты не уйдешь от меня.
Деймон кинулся бежать к выходу из аллеи. Тут же раздался еще один выстрел. Но на этот раз стреляли с его стороны, Это был Уайнстайн, который стоял на коленях на мостовой. Деймон услышал стоп Заловски, а затем металл зазвенел о камни. Мерзавец убегал, направляясь к дальнему выходу из аллеи. Бежал, поддерживая свою правую руку, косолапо, но легко. Мелькнул в воротах и исчез.
Деймон бросился к Уайнстайну, теперь уже лежавшему на спине, вытянувшись на асфальте, залитом его кровью.
Издалека донесся вой полицейской сирены.
Глава восемнадцатая
— Теперь вы можете войти, — сказал врач. — Мистер Уайнстайн в сознании и спрашивал о вас. Но только, прошу вас, всего несколько минут.
Деймон сидел рядом с лейтенантом Шултером в маленькой приемной реанимационного отделения больницы, куда привезли Уайнстайна и пьяного певца, пораженного второй пулей Заловски. Когда его довезли, выяснилось, что он мертв.
Это был длинный и утомительный день. Перестрелка произошла примерно в половине четвертого утра, а сейчас дело шло к семи часам вечера. Первым делом, пока Уайнстайн лежал на операционном столе, другой детектив начал допрашивать Деймона, а затем приехал Шултер и сам взялся за дело. К счастью, полиция выставила из больницы всех газетчиков, но Деймон мог себе представить, какие заголовки появятся на первых полосах газет. До часу он был не в состоянии позвонить Шейле, но сейчас она ехала домой из Вермонта и должна появиться с минуты на минуту.
Шултер, на удивление любезный, настоял, чтобы Деймону принесли кофе и сандвичи, пока он снова и снова выспрашивал о каждой детали и о каждом движении тех, кто был втянут в перестрелку. Он сообщил Деймону, что обнаружены следы крови на том месте, откуда стрелял Заловски и где был найден его пистолет, а также на углу улицы. Свидетели видели, как мужчина влез в стоящую там машину и тронулся с места. К сожалению, никто не запомнил ее номера. К еще большему сожалению, Деймон не мог дать описания нападавшего, кроме самого приблизительного: как будто среднего роста, ширококостный, очень сильный. И еще такие детали — споткнулся, едва не упал, когда его подстрелили, но оправился и убежал. Пуля должна была попасть ему или в правый бок, или в правую руку, потому что он держал пистолет в правой руке и сразу же бросил его после ранения.
— С такой дырой он далеко не уйдет, — сказал Шултер. — И скоро, точнее, очень скоро, ему придется обратиться к доктору, и через десять минут после того, как выйдет от него, мы будем у подлеца на хвосте.
— Желаю вам удачи, — сказал Деймон. — И себе тоже.
Он не чувствовал такой же уверенности.
Уайнстайн получал пулю, раздробившую колено. Он сразу же потерял много крови, и Шултер изумлялся, что в таком состоянии он еще мог не только стрелять, но и поразить цель, еле видную в слабом свете фонаря. Шултер почти не обратил внимания на смерть человека, который пел «Когда святые маршируют в ран». Такие вещи случались в Нью-Йорке каждый день, для него это было «в пределах нормы», привычно и обыденно. Шултер смотрел на прохожих, как на особый вид живых существ, которые постоянно подвергаются опасности, что казалось ему нормальным.
Деймон молчал и думал о том, что взгляды Шултера на жизнь окружающих сильно отличаются от его собственных воззрений на этот деликатный предмет. За последние две недели понятия о норме сильно сместились. Это было правдой, что ранний певец был первым человеком, с которым он столкнулся, отправляясь на встречу с Заловски, если пьяное шатание по Пятой авеню в середине ночи можно описывать в таких выражениях, но статистика Шултера не включала других жертв из списка Деймона, — Мориса Фитцджеральда, Мелани Дил, Элси Уайнстайн, Джулии Ларш, матери Шейлы, не говоря уж о самом Уайнстайпе. Деймон понимал, что становится невропатом, но ничего не мог поделать с собой: мысль о том, что люди, так или иначе связанные с ним, становились жертвами и без случайной перестрелки, мучила его.
Убитого уже опознали. Его звали Брайант, он прибыл в Нью-Йорк из Тулсы в Оклахоме на конференцию страховых агентов. Деймон вспомнил слова Мориса Фитцджеральда о допустимых потерях и подумал, включил ли в их список Шултер и этого несчастного мистера Брайанта.
Манфред лежал один в палате, бледный и неподвижный, с ввалившимися щеками, к вепам его тянулись трубки, а в ране был дренаж. Глубоко запавшие глаза тревожно смотрели на Роджера.
— Как ты себя чувствуешь? — Деймон старался говорить как можно тише.
— Дышу.
— Врач сказал мне, что с тобой все будет в порядке.
— Ручаюсь, что это он говорит всем девочкам, — чуть улыбнулся Уайнстайн.
— Во всяком случае, уже через пару месяцев ты сможешь ходить.
— Куда? Ладно, как у тебя дела?
— Прекрасно. Ни царапинки.
— Вот оно, ирландское счастье, — Манфред взял Роджера за руку. Пожатие было еле ощутимым. — Я беспокоился о тебе. Этот сукин сын удрал?
— Да. Но недалеко, как думает Шултер. Ты попал в него. Долго он не побегает.
— Я должен был бы снять его первым же выстрелом. Эта проклятая третья кружка пива, — с горечью сказал Уайнстайн. — А потом ты кинулся бежать в мою сторону, закрыл его, и я не успел выстрелить второй раз. И тут я почувствовал, что отключаюсь. Тоже мне телохранитель. Ночь любителей диксиленда.
— Как бы там ни было, — твердо сказал Деймон, — ты спас мне жизнь. Если это может тебя успокоить.
— Успокоить… Я слышал, как заорал один из тех пьяниц, галдящих позади меня. В него тоже попало?
— Он мертв…
— О, Господи, — простонал Уайнстайн, — Ну, теперь ты хоть что-то выяснил? Что это за подонок? Что ему надо?
— Не успел. Он сразу же заподозрил, что те горлопаны — мои люди, а потом увидел тебя…
— Все предусмотреть невозможно. Всегда есть вещи, которые нельзя предвидеть… — хрипло сказал Уайнстайн, — Надо же было, чтобы эти двое мужиков вывалились с вечеринки в нужное время и в нужном месте. Прости, не могу больше разговаривать. Они напичкали меня разными лекарствами и, видно, хотят продержать в таком состоянии недели две. Не беспокойся обо мне. Я буду… — Он закрыл глаза и провалился в наркотический сон.
Деймон с облегчением покинул отделение реанимации, в воздухе которого чувствовалось постоянное напряжение, медсестры следили за экранами с пляшущими изломанными линиями, означавшими жизнь и смерть несчастных, прикованных к аппаратам и трубкам, лежащих в других палатах.
Шейла с Оливером уже ждали его. Она позвонила Оливеру из Вермонта, чтобы он встретил ее в аэропорту. Тревога покрыла бледностью ее лицо. Когда Деймон вошел, она молча приникла к нему.
Этим вечером они ничего больше не могли сделать для Уайнстайна, и Деймон валился с ног от усталости. Попросив врача сразу и;е позвонить Оливеру, если ночью что-то произойдет, он последовал за Шултером сквозь путаницу коридоров к маленькому заднему дворику, чтобы избежать встречи с репортерами у парадного выхода. Теперь, когда у Шултера на руках был один труп и двое тяжело раненных, ленивая скука, с которой он относился к проблемам Деймона, сменилась почти отеческой заботливостью, где уже не было места рассказам о психах, которые по ночам звонят по всему Нью-Йорку до Десяти тысяч раз, выкрикивая в телефон оскорбления. Он настоял, что будет сопровоявдать их в такси, и, вылезая из машины, так бережно поддерживал Деймона, словно тот был инвалидом.
— Не волнуйтесь, — сказал он, прощаясь, — этот тип уже ни при каких условиях не будет вам надоедать. Если я для чего-то вам понадоблюсь или вы решите, что мне необходимо с чем-то ознакомиться, у вас есть мой номер. Завтра вам придется подписать ваши показания, и на этом все завершится для вас. Вся эта история — дело федерального масштаба. — Затем он обратился к Шейле, — Миссис Деймон, как следует заботьтесь о своем муже. Он очень смелый человек, и у него был тяжелый день. — Притронувшись к полям своей шляпы, Шултер сел в такси и исчез.
Дорис Габриелсен была маленькой пухлой пышноволосой женщиной с забавной манерой разговаривать: она не оканчивала ни одного предложения. Прежде это позабавило бы Деймона, но сейчас горячее участие и тепло, с которым она их приняла, глубоко тронули его. В комнате для гостей стояли цветы, а все газеты были тактично убраны с глаз долой. Она поставила на стол ломтики холодного мяса, сыра, на буфет — картофельный салаг и предложила Деймону виски с небольшим количеством содовой, прежде чем он притронулся к еде. Приготовив питье и для остальных, один стакан взяла себе и перед тем, как выпить, подняла его со словами:
— За лучшие дни. И за здоровье мистера Уайнстайна.
— Аминь, — сказал Оливер.
Виски обожгло Деймону горло, но очень скоро оказало свое действие: его охватило приятное чувство расслабления и сонливости, ощущение, что вокруг все спокойно и хорошо и он может больше ни о чем не беспокоиться, так как и надежных дружеских руках и свободен от необходимости принимать решения.
Он не был голоден, но ел старательно, как послушный ребенок, и утолил жажду холодным пивом, которое Дорис поставила перед ним.
— Надеюсь, что вы меня извините, — обратился он к хозяйке после обеда. — Я совершенно вымотан. Мне надо немного прилечь.
— Конечно, — сказала Дорис.
Шейла последовала за ним и, когда он сел на край кровати, встала на колени, чтобы помочь ему снять туфли. Она почти не говорила с ним после того, как обняла его в больнице, словно боялась, что слова могут дать начало бурному потоку эмоций, которые она сдерживала в себе.
— Отдыхай, дорогой, — она накинула на него одеяло. — И ни о чем не думай. Вокруг тебя любящие друзья. Я привезу твои вещи.
Сделав над собой усилие, он поднес к губам и поцеловал ее руку. Она содрогнулась, словно сдержав приступ рыданий, но на глазах у нее слез не было. Наклонившись, поцеловала его в лоб.
— Засыпай, — сказала она, потушив лампу.
Деймон закрыл глаза и почти тотчас же погрузился в глубокий сон без всяких видений.
Проснувшись, как от толчка, несколько минут не мог попять, где находится, но затем увидел сидящую с ним рядом Шейлу, освещенную слабым светом, пробивавшимся из полуоткрытой двери. Была абсолютная тишина. Он чувствовал себя больным. В груди словно разгоралось пламя, и казалось, что его вот-вот вырвет. Он с трудом поднялся.
— Прости, — хрипло сказал он. — Меня вроде мутит.
Шейла помогла ему спуститься с кровати и последовала за ним до ванной. Махнув рукой, чтобы не шла за пим, Деймон неверными шагами переступил порог ванной и закрыл за собой дверь. Его вырвало и недавним обедом, и теми сандвичами, которые он ел с утра. Прополоскал рот, почистил зубы щеткой и пастой, приготовленными для него на полочке, затем вымыл лицо ледяной водой. Почувствовав себя лучше, вернулся в спальню.
— Кажется, картофельный салаг не пошел мне на пользу.
Шейла невесело посмеялась.
— А как насчет убийцы?
Ои заставил себя тоже улыбнуться.
— Сколько сейчас времени? — спросил он.
— Половина третьего.
— Пожалуй, пора ложиться спать.
Когда он сбросил одежду, ноздри его резанул запах мужского пота, прошедших страхов, резкий лекарственный запах больницы. Все, что на нем было, он сложил под открытым окном и голым залез в постель. Заметил, что две кровати сдвинуты вместе: заботливая Дорис, бывавшая у них в гостях, постаралась, чтобы им было удобно, как дома. Внезапно, не веря самому себе, он ощутил острое желание и, когда Шейла в ночной рубашке вышла из ванной, прошептал:
— Сбрось ее и иди ко мне.
Вторая кровать не понадобилась им до самого утра, когда наконец оба они уснули.
Всю педелю Деймон не покидал квартиру Габриелсенов. Он чувствовал, что не может встречаться ни с репортерами, ни вообще с кем бы то ни было, отвечать на телефонные звонки, подписывать контракты, решать, что заказывать в ресторане. Шейла, которой пришлось вернуться на работу, посещала Уайнстайна в больнице каждый день и возвращалась с хорошими новостями о его состоянии. Оливер взял на себя заботы об офисе, но не утомлял Деймона рассказами о делах. Только сообщал о ежедневных звонках знакомых, желающих его компаньону всяческих благ. Искренним голосом он отвечал на расспросы, что не подозревает, где сейчас находится Роджер.
— Просто удивительно, — сказал однажды ему, — до чего легко сгинуть в Нью-Йорке.
В глазах Деймона он заметно вырос за эти несколько дней. Ему показалось, что в светло-русых волосах Оливера появилось несколько сединок.
Газет в квартиру не приносили, и Деймон был благодарен за это внимание. Надеялся, что настроение постепенно изменится к лучшему, но шло время, а он по-прежнему не проявлял никакого интереса к тому, что делается в мире, что в своей последней речи сказал президент, в какой стране произошла очередная революция, в каком новом преступлении обвинено ЦРУ, чьи пьесы идут сейчас на Бродвее, к кому этим утром приковано особое внимание и кто скончался.
К счастью, начался бейсбольный сезон, и можно было часами следить за игрой. Он сидел у телевизора с отсутствующим видом сомнамбулы, не испытывая особого пристрастия ни к одной из команд, а просто следя за стремительными гибкими движениями игроков. Когда начиналась сводка новостей, выключал телевизор.
Остальные тоже делали вид, что их не интересуют события в мире, и никогда при нем не включали телевизор. Деймон молча, как больной ребенок, принимал их заботу о себе. Когда не было игры, часами сидел с книгой на коленях, открытой на одной и той же странице. Дорис, поначалу обаятельная, светская и болтливая, быстро поняла, что Деймон хочет лишь одного — чтобы его оставили в покое, и стала бесшумно двигаться по дому. Днем, когда остальные были на работе, она подавала ему обед на подносе, чтобы он мог есть в одиночестве. Она быстро усвоила, что не имеет смысла спрашивать у него, что он хочет на ленч или к обеду, и сама стала составлять меню, ставя еще на поднос розу в вазочке и полбутылки вина. Первые два-три дня он пил вино, но жжение в желудке, возникавшее после каждого глотка, теперь заставляло его оставлять бутылку нетронутой.
Он не говорил ни Шейле, ни Дорис, что плохо чувствует себя, и хотя Оливер сделал маленький бар в гостиной, Деймон не притрагивался к разнокалиберным бутылкам. Шейла никак не реагировала на это внезапное воздержание.