— Это что, форма «Парамаунт-пикчерс»? — Деймон почувствовал, что Крьюз никогда больше не позвонит ому, независимо от того, как часто он будет бывать в Нью-Йорке.
И все же вечеринка прошла неплохо; Крьюз пил только содовую воду с лимоном и, поковырявшись в салате и отщипнув ломтик ветчины с тарелки, которую Шейла поставила перед ним, покинул общество раньше всех.
Деймоны на следующий день отбывали в Европу, и друзья, уже побывавшие там, рассказывали о местах, которые нельзя не посетить, а остальные говорили, как они им завидуют, и мистер Грей в завершение своей церемонной речи преподнес Деймону блокнот в кожаной обложке, куда он должен будет заносить свои впечатления от путешествия, а Шейле — таблицу в замшевом футляре, с помощью которой она сможет переводить метры и сантиметры в ярды и дюймы, а иностранную валюту в американские доллары.
Вечеринка закончилась поздно, и Деймон, видя, как мистеру Грею не хочется уходить, в третий раз за вечер налив ему бренди, шепнул: «Посидите еще», прежде чем попрощаться с другими гостями. Шейла пошла в спальню проверить, все ли уложено, а Деймон, взяв себе стул, расположился у края кушетки, на которой сидел мистер Грей.
— Я должен извиниться перед вами. Роджер, — сказал он, — за мое отношение к Крьюзу. Ведь он был вашим гостем.
— Ерунда, — отмахнулся Деймон, — Любой, кто в таком наряде приходит на вечеринку в Нью-Йорке, получает то, чего он заслуживает.
— Я просто не мог сдержаться, — сказал мистер Грей. — Вы же знаете, я ничего не имею против кино, per se. Оно мне даже нравится. Так же я ничего не имею против людей, которые там работают. Но когда я вижу человека, одаренного таким талантом, как у Крьюза, который за десять лет не написал ни одного нормального слова, я мрачнею. Все пошло прахом, друг мой, пошло прахом. Через пашу контору проходили писатели, которым я советовал бросить это занятие, ибо чувствовал, что они будут куда счастливее, обрабатывая чужие материалы и скинув с себя тяжелую ношу творчества. Кроме того, им будут за это платить, а я не могу не считаться с любовью к деньгам, свойственной многим людям, и не имею права бросаться фразами, что, мол, вы должны посвятить свою жизнь только литературе. А были и другие, которым я сам советовал идти в кинематограф делать фильмы, в которых они могут воплотить свой опыт, заработать денег, ибо я знал, что они вернутся и принесут ту работу, для которой и рождены на свет, — Сморщившись, он отпил глоток бренди, — А относительно Крьюза я испытал личное разочарование. Я думал, что он — творение рук моих. Как-то мне довелось увидеть одну его одноактную пьесу, и я вытащил его, и стал уговаривать, что он не драматург, а романист, и я буду платить ему целый год, пока он будет работать над своей первой книгой, и что он один из самых многообещающих молодых людей, что приходили в наш офис. Ну, и что он сейчас? Расфуфыренный петушок, кукарекающий на току. — Рот его искривился в гримасе отвращения, — Ну почему так все получается? В нашей профессии разочарование — единственный товар, который, как мы уверены, может прийти с утренней почтой. — Задумчиво глядя в янтарь догорающих углей в камине, он несколько раз молча приложился к стакану. — Не только в нашей профессии, — горько сказал он. — Вот мой сын, например.
— Что? — удивился Деймон.
Он знал, что мистер Грей был женат, и к тому времени, когда они встретились, много лет был вдовцом, но никогда раньше он не упоминал о своем сыне.
— Мой сын, — повторил мистер Грей, — Он торговец зерном, ведет большие предварительные закупки. Удача пришла к нему во время войны. И после нее. Он ждал, когда цены поползут вверх, потому что пришла пора продавать зерно миллионам голодающих в Европе и Азии. Он был талантливым мальчиком, чуть ли не гением. Он блистал в математике и физике. Он мог быть звездой любого факультета любого университета страны. Он был моим счастьем, которое досталось мне в воздаяние за этот нелепый брак. Он пустил в дело свои таланты как нельзя лучше — крутиться, заключать сделки, осваивая искусство этих фокусов с ценами… Не так давно я прочел, что он один из самых молодых мультимиллионеров в Соединенных Штатах, собственными руками сколотивших свой капитал. С холодным сердцем, как у надсмотрщика в концентрационном лагере. Так было написано в журнале «Таймс».
— Мне никогда не доводилось читать это, — сказал Деймон.
— Я не таскаю статью в кармане, чтобы демонстрировать ее своим друзьям, — слабо улыбнулся мистер Грей.
— Я никогда не знал, что у вас есть сын.
— Мне больно говорить о нем.
— Вы почти ничего не рассказывали и о своей жене. Я считал, что для вас это трудная тема.
— Моя жена умерла молодой, — мистер Грей пожал плечами. — Это не было для меня ужасной потерей. Я был застенчив, она была робка, и она была первой девушкой, которая позволила мне поцеловать ее. Она умерла, как я думаю, от смущения, что вынуждена жить и занимать место на земле. С того дня, как она появилась на свет, в ней не было ни искорки настоящей жизни, у нее была психология рабыни. Мой сын, я верил, станет тем, кто он есть, потому что он смотрел на свою мать и говорил себе, что ни за что не будет таким, как она. И он презирал меня. И в последний раз, когда мы беседовали, он сказал мне, и я слышал презрение в его голосе, когда он говорил мне это, — что если я согласен всю жизнь зарабатывать себе лишь на корку хлеба, он так жить не будет. — Мистер Грей издал короткий смешок. — Ну что ж, я по-прежнему на том же уровне, а он самый молодой мультимиллионер в Америке, который сам себя сделал.
Вздохнув, он отпил бренди и вопросительно взглянул на Деймона.
— Как вы думаете, могу ли я себе позволить еще порцию?
— Конечно, — сказал Деймон, наполняя его стакан.
Склонив голову, мистер Грей стал вдыхать аромат коньяка. Деймону показалось, что он плачет и старается скрыть это.
— Ах, — наконец сказал он, все еще не поднимая головы, — я отнюдь не хотел заставить вас проливать слезы над моей личной жизнью. Старый человек, позднее время, да еще влияние бренди, которого было, пожалуй, многовато… — У него был усталый голос. — Не будете ли вы так любезны, Роджер, принести мой портфель, который я оставил в холле?
Деймон понял, что мистер Грей обратился к нему с этой просьбой, чтобы прийти в себя. Портфель был тяжелым, и Деймон удивился, зачем он взял его с собой на вечеринку.
— А, вот и он, — радостно сказал мистер Грей, когда Деймон вернулся. — Вы его нашли.
Поставив стакан с коньяком на стол, он положил портфель на колени. Обычно он бывал набит рукописями, которые мистер Грей брал с собой, чтобы почитать по вечерам и на уик-энде. Нежно погладив старую кожу и протерев медные застежки, он открыл портфель и вынул из него флакончик с пилюлями. Вытащив одну, он положил ее под язык. Деймон заметил, что его руки со вздувшимися венами и темной кожей слегка подрагивали.
— Коньяк действует мне на сердце, — едва ли не извиняющимся тоном сказал мистер Грей, словно со стороны гостя было невежливо посвящать хозяев в свое недомогание. — Доктора меня предупреждали, но ведь невозможно жить совершенно без пороков. — Голос его внезапно окреп и руки перестали трястись, — Сегодня был прекрасный вечер. И Шейла в своем собственном доме просто ослепительна. Десять лет, а? Господи, куда только улетает время? — Он был свидетелем у них на свадьбе. — Вы так подходите друг другу. Будь я моложе, я бы завидовал вашему браку. И на вашем месте я бы не делал ничего, что могло бы угрожать его благополучию.
— Я понимаю, что вы имеете в виду, — смутился Деймон.
— Эти краткие отлучки после обеда, эти телефонные звонки…
— Мы с Шейлой понимаем друг друга, — сказал Деймон. — Между нами молчаливое взаимопонимание. Что-то вроде.
— Я не упрекаю вас, Роджер. В сущности, ведь и я получаю определенное удовольствие от ваших полуденных экскурсий. Я начинаю представлять себе, что значит чувствовать себя таким обаятельным, как вы, таким страстным, которому нет прохода от женщин… Эти фантазии озаряли многие ненастные дни. Но вы уже не так молоды, огонь догорает, а у вас есть те ценности, которые стоит беречь…
— Как вы сами говорили, невозможно жить совершенно без пороков, — Деймон засмеялся, стараясь придать разговору более легкомысленный характер. — И я очень редко пью коньяк.
Мистер Грей тоже засмеялся — старые друзья, которые в раздевалке делятся своими мужскими шалостями.
— Ну, — сказал он, — по крайней мере, старайтесь избавляться от них. — Его лицо снова посерьезнело.
Он открыл портфель и вытащил оттуда большой туго набитый конверт.
— Роджер, — мягко сказал он. — Я вынужден попросить вас о большой услуге. Здесь, в этом конверте, годы работы, на которую всю жизнь я возлагал надежды. Это рукопись, — Он неловко засмеялся. — Это книга, которую я только что завершил. Единственная книга, которую я написал, и вряд ли когда-либо напишу еще. Когда я был молодым, мне хотелось стать писателем. Я пытался, но безуспешно. Слишком много читал, чтобы не понимать истинную цену тому, что пишу. Поэтому, думаю, поступил наилучшим образом. Я стал сосудом, мерилом, даже каналом, если хотите, для работ хороших писателей. Вы можете считать, что порой я преуспевал в этом деле, но я говорю не об этом. С возрастом, пропустив, так сказать, через себя океаны слов, годами наблюдая, критикуя и издавая книги, я пришел к выводу, что, может быть, обрел достаточно мудрости и могу создать нечто, что позволит оправдать остаток моей жизни. Теперь вы отправляетесь в путешествие, и вас ждут дождливые дни, когда вы не сможете выйти из гостиницы, возможно, долгие часы в поездах и вечера, когда вы устанете от звуков чужой речи. Когда вы вернетесь обратно, я надеюсь, что одолеете эту рукопись. До сих пор никто, кроме меня, даже машинистка, не видел ее. — Он с трудом перевел дыхание и положил руку на горло, словно стараясь справиться со спрятанной в нем болью. — Если вы скажете мне, что получилось, я пущу ее в свет. Если скажете, что ничего не получилось, я сожгу ее.
Деймон взял конверт. На нем аккуратным почерком мистера Грея было написано: «Одинокое путешествие», Гаррисон Грей».
— Я не могу дождаться, когда открою ее, — сказал он.
— Прошу вас, — сказал мистер Грей, — будьте самое малое за три тысячи миль отсюда, когда вы откроете первую страницу.
Путешествие оправдало все их надежды и даже больше того. Они гуляли вне всякого расписания, как им подсказывало настроение, раскованные и свободные, находя новые радости от общения друг с другом двадцать четыре часа в сутки: рука об руку, как молодые любовники, они бродили по берегам Сены и вдоль Тибра, по залам галереи Уффици и по горным тропам Швейцарских Альп, стояли на мостиках через каналы у Большой Лагуны, молчали под сводами Шартрского собора и взбирались на самый верх Сент-Мишеля. Вместе они читали в Париже Генри Джеймса, «Камни Венеции» Гаскина и Стендаля в Риме, вкушали буйабес под весенним солнцем в ресторанчике на бульваре, выходящем на гавань Антиба. И если бы не рукопись мистера Грея, Деймон не пожелал бы себе лучшего отпуска. Когда Шейла спросила у него, что представляет собой рукопись, Деймон сказал, что она великолепна. Он врал. Книга тяжелым грузом лежала у него на руках. Молодым человеком Гаррисон несколько месяцев путешествовал на пароходе по островам Южных морей, и книга представляла собой как бы путеводитель в форме романа, посвященный этому путешествию. Рукопись напоминала плохую пародию на «Молодость» Конрада.
Мистер Грей, человек столь деликатный и утонченный, столь чуткий к каждому обороту фразы, столь чувствительный к неправильным оборотам, столь нетерпимый к фальши и пустословию, столь преданный славе великой литературы, написал книгу столь банальную, избитую и топорную, что Деймон едва не плакал от смущения, продираясь сквозь страницы, на которых не было и двух фраз, следующих друг за другом с той музыкальностью, с тем вкусом, которые свойственны англоязычной литературе. И по мере того, как месяц близился к концу, Деймон приходил в ужас при мысли, что придется возвращаться домой и являться в контору, где он предстанет перед глазами своего старого и любимого друга.
Но мистер Грей с тактичностью, свойственной настоящим джентльменам, избавил Деймона от этой участи. Когда в первый же день Деймон пришел в контору, неся с собой рукопись, его в дверях встретила плачущая мисс Уолтон, заметно похудевшая, но все с теми же кокетливыми завитушками мышиных волос, и сказала, что не знала, как связаться с ним в Европе и сообщить ему, что мистер Грей умер неделю назад.
Этой же ночью, хотя было тепло и Нью-Йорк был погружен в лето, Деймон зажег в гостиной камин и скормил ему «Одинокое путешествие» — страницу за страницей. Это было единственное, что он мог сделать в память о своем друге.
Вспоминая все это, Деймон посмотрел на стакан, стоящий перед ним, вздохнул, допил коньяк, расплатился с барменом и вышел на улицу.
Теперь он не мог идти две мили до дома. Представляя себе ждущую его долгую ночь с женой, с объяснениями, признаниями, страхами и тревогами, он не хотел встречаться с кем-либо на привычно мертвых улицах города.
Остановив такси, он молча доехал домой.
Глава седьмая
Когда на следующее утро, провожая Шейлу на работу, он поцеловал ее, у нее было усталое и грустное лицо. Позади была изматывающая ночь, которая началась с ее вопроса, едва он переступил порог:
— Что это ты затеял с пистолетом?
— Откуда ты знаешь? — спросил он, чувствуя свою вину за то, что пусть всего лишь на день, но оставил ее в неведении о том, что произошло.
— Я завтракала с Оливером, — сказала она. — Он беспокоится о тебе так же, как и я.
— Отлично, — сказал он, — Садись. Мне надо поговорить с тобой. Просто немного поговорить.
Затем в тех словах, которыми он пользовался во время ленча с Элейн, он рассказал ей о ночном звонке. Сказал, хотя и не все, и о предложении Элейн составить список людей, которые могли бы причинить ему неприятности. Частично из опасений обидеть ее и не желая, чтобы она подумала, что он не доверяет ей, Деймон отбросил предложение Элейн о таком же личном списке Шейлы. Так же он отбросил, хотя и по другим причинам, и имя женщины, с которой у него давным-давно была связь и которая недавно звонила ему из Чикаго, — ее семья и она сама могли поддаться искушению отомстить.
— Мне очень неприятно задавать тебе этот вопрос, — сказал он после долгих часов размышлений и обсуждений, когда они ходили вокруг да около, так и не придя ни к какому решению, — но возможно ли, что кто-то имеет на тебя зуб и хочет добраться до тебя через меня?
— Это Элейн предположила? — с подозрением спросила Шейла.
— Что-то в этом роде.
— Она может, — едко сказала Шейла. — Снова просила денег?
— Нет. Теперь у нее богатый приятель.
— Спасибо Господу и за этот пустячок, — иронически заметила Шейла. — Дай-ка прикинуть, могу ли я сосчитать своих врагов. Да, есть такой пятилетний мужчина в одной из моих групп, который сказал, что ненавидит меня, потому что я на десять минут поставила его в угол — он подрался с девочкой. — Она улыбнулась, — Знаешь, у меня голова идет кругом, и уже очень поздно. Давай ляжем спать, и, может, с утра на свежую голову все станет яснее.
Настало утро обыкновенного рабочего дня, и когда Шейла прощалась с ним, он увидел, что она измучена и расстроена, и сказал, что она плохо выспалась, потому что у нее морщины под глазами. Он и сам спал урывками, и ему еще раз приснился сон об отце, который стоит, опираясь о мраморную балюстраду, держит в руках игрушечную лошадку и, улыбаясь, призывно машет ему рукой.
Они снова поцеловались у дверей, и она сказала:
— Будь осторожен.
И он ответил «Конечно» и, спустившись по лестнице, вышел на холодный весенний ветер. В другое время он подумал бы, что это самая бодрящая погода для долгой прогулки, но на этот раз он плотнее запахнул плащ, поднял воротник и прибавил шагу, чтобы скорее согреться. Лида людей, с которыми он сталкивался, были напряжены и враждебны, и если en masse они что-то и выражали, то лишь общую и всеохватывающую ненависть ко всему окружающему, исходящую из внутренней уверенности, что все люди, по крайней мере жители Нью-Йорка, являются их врагами.