Пять минут спустя я столкнулся с одним человеком — вероятно, местным садовником, возвращавшимся в городок. Увидев меня, он сразу снял шляпу и поздоровался. Я в ответ подарил ему знаменитую улыбку Ллойд Джорджа. Это придало мне дополнительную уверенность в себе.
Следующую милю я не встретил ни души. Я восхищался выбором премьер-министра, потому что низкие холмы вокруг Уолтон-Хит самое красивое место в радиусе пятидесяти миль от Лондона. Я решил, что если когда-то разбогатею, обязательно куплю себе дом в какой-то деревне поблизости.
Несмотря на восхищение окружающим мирным ландшафтом, я, конечно, не забывал о своей главной задаче. Время от времени я останавливался, чтобы Шляйхер, если он где-то поблизости, выдал себя. Только близ деревьев и кустарников я шел осторожно. За ними мог притаиться человек с револьвером — и хотя главной моей целью было спасти жизнь Ллойд Джорджа, я не собирался терять и свою. Как только я подумал, что избрал неправильный подход — мне следовало бы пустить Маршалла в ста ярдах передо мной, а не позади — я как раз оказался под Шляйхером!
Я проходил мимо большого дерева, ветви которого нависали над тропинкой. Я нарочно продолжал идти избранной мною походкой, поскольку не был уверен, что никто не подсматривает за мной издали. Увы, я не поднимал глаза вверх, снова недооценив своего соперника — серьезная ошибка, которую я совершил уже не однажды. Через секунду после того, как я прошел мимо дерева, я услышал позади топот ног. Я едва успел обернуться, как столкнулся со своим убийцей. Я сразу понял, что произошло. Он спрятался на дереве в ветвях, и спрыгнул, как только я прошел мимо.
Когда уже после случившегося я обдумывал свой тогдашний план, то пришел к выводу, что он был очень плох. Конечно, Шляйхер был уверен, что Ллойд Джордж ничего не знает об его намерениях. Потому, если бы он пошел по тропе впереди, или даже позади своей жертвы, то его никак нельзя было бы заметить, но любой должен был быть настороже, на случай нападения человека, внезапно прыгнувшего с веток дерева. Однако в тот момент мне некогда было думать об этом, потому что за долю секунды он прыгнул ко мне, и я заметил блеск стали в его руке. Впрочем, это меня немного успокоило. Никакая сила не может противостоять пистолетной пуле, но если он собирается зарезать меня ножом, ну, ладно, у меня хватит силы, чтобы справиться с двумя Шляйхерами.
Но я снова совершил ошибку. Левой рукой я схватил его правое запястье и крепко держал его, но он подпрыгнул вверх, замахнувшись левой рукой над моим правым плечом. Ноги его сомкнулись возле моих, он пинал меня и боролся с такой силой, которую я в нем никак не мог бы представить. Его правое запястье изгибалось с такой интенсивностью, что я едва мог его удерживать. Наконец, мне удалось так скрутить его, что он издал крик от боли, и нож выпал из его руки. Теперь, подумал я, все кончено.
Но я поторопился. С воплем ярости он сам бросился на меня, крепко вцепившись в меня ногами и руками. Я попытался оттолкнуть его — чтобы он оказался хоть в нескольких дюймах от меня, что позволило бы мне размахнуться для хорошего, нокаутирующего удара. Но как жестко я ни боролся, мне это не удавалось. Он присосался ко мне как пиявка и я старался лишь удерживать его, надеясь, что вскоре подоспеет Маршалл и отдерет этого человека-присоску от меня. Но Маршалл не появлялся. Я волновался бы еще больше, если бы знал, что он в спешке неверно рассчитал высоту перелаза, зацепился ногой за верхнюю ступеньку, упал, ударился и на время вышел из строя.
Пока я искал глазами Маршалла, мою шею пронзила острая боль. Пару секунд я был так ошеломлен, что не понял, что случилось. Потом я сообразил, что маленький мерзавец укусил меня и укусил очень сильно! Только в этот момент я понял, что Шляйхер был не скромным и мягким патриотично настроенным дураком, а обычным сумасшедшим. В этом уже не было сомнения — он дрался и царапался именно как сумасшедший. Одной рукой он вырвал клок волос с моей головы — к счастью, это был парик, а не мои собственные волосы, иначе это оказалось бы слишком больно. Другой рукой, согнув пальцы как когти, он пытался выцарапать мой правый глаз — лишь отдернув голову на дюйм назад, я избежал страшной раны. Но его ногти все равно оставили глубокие царапины на моей правой щеке.
Я решил, что это уже абсурд. Я был достаточно высок и силен, чтобы одной рукой поднять человека такой комплекции как у Шляйхера, сумасшедшего или нет. Нужно было предпринять что-то решительное или моя репутация пострадает окончательно. Потому я дал волю грубой силе и изменил стратегию. Все еще обнимая друг друга, как влюбленные мартышки, я отошел на пару ярдов назад, прислонившись спиной к дереву. Защитив таким образом спину, я применил старый прием, знакомый борцам во всем мире. Я со всей силы ударил его коленом между ног. Издав дикий вопль, он на мгновение ослабил хватку, и тут я, освободившись, нанес ему ужасный апперкот в подбородок. Такой удар нокаутировал бы даже тяжеловеса, и Шляйхер упал на землю как срубленное дерево. Я не стал испытывать судьбу и подбежал к нему. Теперь, кажется, я не промахнулся. В тревоге я оглянулся на тропу, как раз теперь мне нужна была бы помощь Маршалла. В любом случае я не мог возвращаться в Уолтон-Хит таким оборванным и окровавленным. Но моего помощника все никак не было видно, и у меня возникла ужасная мысль, что, возможно, у Шляйхера есть сообщники, ликвидировавшие охранника премьер-министра!
Я спустился на пару шагов с тропы, чтобы попытаться все-таки отыскать Маршалла. Я поступил, конечно, глупо, но я думал, что удар, который я нанес Шляйхеру, успокоит его надолго. Но внезапно я снова услышал за своей спиной какой-то шум. Обернувшись, я увидел Шляйхера, пытавшегося встать на ноги, и если у меня раньше и оставались какие-то сомнения, то сейчас они исчезли — этот человек был совершенно и безнадежно сумасшедшим. Он уставился на меня глазами не человека, а зверя — для многих зверей было бы оскорбительным такое сравнение. Я двинулся к нему, двинулся безжалостно, готовый ко всему.
Я был достаточно осторожен, чтобы не подпустить его слишком близко к себе. Руки у меня были длиннее, и когда он приблизился, я стал наносить ему удар за ударом. Я почувствовал, как под моим кулаком сломался его нос. Кровь хлынула оттуда и из пореза под глазом. Как только мне удалось буквально перевернуть его вверх тормашками, я уже собирался усесться на него, но он снова поднялся, рыча, как волк-людоед. Наконец, бросившись на меня с блокировкой как в регби, он сбил меня с ног, и мы вместе упали на землю. Но тут ему не повезло. Мне кажется, я уже упоминал, что мой вес достаточно велик, и я, падая, обрушился всем весом ему на живот, полностью подняв под себя. Он боролся до последнего вздоха, и у меня со своей стороны не было к нему никакой пощады. В такой ситуации не следует соблюдать боксерские правила маркиза Куинсберри. Он действительно отбивался коленями, прижав обе руки к своему брюшку, с хрипом в горле. Но, как раз когда он стал на колени, хотя это и могло быть позой мольбы, я наклонился и нокаутировал его снова. На сей раз я знал, что он не поднимется.
Через минуту я с большим облегчением увидел Маршалла, бегущего по тропе. Он проклинал самого себя за свою неловкость, которая на самом деле могла бы привести к куда более печальным последствиям. Однако, хорошо все, что хорошо кончается, как говорил Шекспир, и теперь наша работа была сделана. Продолжая бдительно следить за лежавшим на земле Шляйхером, Маршалл принялся за мои раны. Мы оба не были уверены в последствиях этого ужасного укуса на моей шее. Мы знали, что укус бешеной собаки опасен, а опасен ли укус сумасшедшего человека? Мы решили, что прямо сейчас оттащим Шляйхера в деревню, где можно будет тщательно обработать мои раны.
Когда мы попытались поднять его, я почувствовал, что у меня осталось совсем мало сил. Было ли это боязнью последствий укусов, или сама борьба отняла у меня больше усилий, чем я рассчитывал — и я должен сказать, что это приключение отнюдь не было приятным, особенно, когда я понял, что Шляйхер — безумец — но, когда я поднял свою жертву со своей стороны, у меня едва хватило силы, чтобы удержать его. Но Маршалл был человеком тренированным и в наилучшей форме, потому он схватил Шляйхера нельсоновским захватом и легко потащил его, закинув, как пожарный, на плечо. Мы не пытались привести его в сознание, для наших целей было лучше, чтобы он продолжал пребывать в бессознательном состоянии.
Мы прошли так с четверть мили, когда я внезапно увидел самого Ллойд Джорджа, поднимавшегося на холм. Очевидно, он совершал свою обычную утреннюю прогулку немного раньше, чем мы ожидали. Если бы он пришел на несколько минут раньше то у него наверняка бы случился ужасный шок — ведь он встретил бы самого себя, с кровавыми ранами на шее и на лице! В данном случае у нас было время лишь для того, чтобы связать Шляйхера за кустами, а мне остаться с ним. Маршалл остался на тропинке. Премьер-министр хорошо знал его, и если премьер-министру пришлось бы встретить кого-то на тропе, то это должен был быть человек, по меньшей мере, известный ему. Ллойд Джордж прошел мимо, весело поздоровался с Маршаллом и остановился, чтобы переброситься с ним парой слов. Затем он пошел дальше шлепающими шагами, так никогда и не поняв, что лежало за кустами, и не узнав — возможно до сегодняшнего дня — как близка тогда была его смерть.
Шляйхер так и не предстал перед судом. Как я и ожидал, он был признан сумасшедшим и поэтому невменяемым. Его направили в психиатрическую больницу Бродмор до конца его дней. Чтобы у меня была хорошая «легенда» для Генерального штаба в Крейцнахе, одна из ведущих газет напечатала короткую заметку о том, что человек, напавший на армейского офицера в Даунсе близ Уолтон-Хит, был признан сумасшедшим и направлен в Бродмор. Я вырезал эту заметку и взял ее с собой в Германию. Мне хотелось бы сейчас точно назвать номер и дату этой газеты, но по глупости я не сохранил ее и сейчас не могу вспомнить с уверенностью; но это было точно в сентябре 1917 года, а газета была «Дейли Телеграф».
По странному совпадению — а странные совпадения, несмотря на злоупотребления ими в романах, бывают и в жизни — Шляйхер умер вечером 11 ноября 1918 года, когда огромные толпы народа отдавали дань уважения человеку, которого он пытался убить. Интересным могло бы быть исследование — как изменился бы ход войны, если бы Шляйхеру удалось убить премьер-министра. У меня мало сомнений — если бы войну продолжал вести человек с меньшей энергией, чем Ллойд Джордж, она не закончилась бы в 1918 году. Возможно, что ее результат не был бы таким успешным с нашей точки зрения. Пусть даже нынешний мир довольно мало нам дал, кто знает, какова была бы наша судьба при возможной альтернативе!
ГЛАВА VII
Удостоверившись, что мои раны неопасны, пройдя неизбежный перекрестный допрос в Военном министерстве и договорившись с Мэйсоном о некоторых новых методах связи, я вернулся в Германию. Там мне был оказан блестящий прием. Мой рассказ — о том, как я переоделся в британского офицера, встретил Шляйхера, дрался с ним и нокаутировал его, как он был признан сумасшедшим и отправлен в сумасшедший дом — был, конечно, воспринят без вопросов, тем более — подкрепленный газетной вырезкой. Я был очень рад, что не только мой непосредственный начальник, но и сам генерал Людендорф дал мне понять, что доволен моей работой. Приглашение на ужин к генералу Гинденбургу было другим следствием моего небольшого подвига. Эти ужины у старого фельдмаршала мне всегда нравились. Я очень любил этого старика. (Я всегда буду вспоминать добрым словом фельдмаршала. После войны я время от времени видел его. В конце своей жизни он был уже глубоким старцем, в нем трудно было узнать победителя Танненберга и человека, чье мужество выстояло даже под ударами поражений последних дней войны. Несколько месяцев назад мне пришлось исполнить печальный долг, присутствуя на его похоронах. Я представлял там английскую газету. Я сидел в грандиозном мемориале, посвященном победе под Танненбергом; многие люди, сидевшие вокруг, были мне знакомы. Все еще живые немецкие полководцы военных лет присутствовали тут: все, за исключением Людендорфа.)
К этому времени я уже на постоянной основе трудился в оперативном управлении. Конечно, у меня была совсем невысокая должность, и я очень хотел подняться на одну или две ступеньки выше, чтобы получить лучший доступ к секретам. В немецких штабных кругах существовал очень хороший обычай, и я бы от всего сердца рекомендовал нашим штабам внедрить его у себя в случае новой войны. У немцев все младшие штабные офицеры должны были, время от времени, на несколько недель или месяцев направляться в строевые части, находящиеся на фронте. Преимущества этого способа слишком очевидны, чтобы его обсуждать. Так как я сейчас был у Людендорфа на хорошем счету, я полагал, что вскоре и мне придется пройти ”освежающий курс”. Напомнив, что я уже два года не служил в окопах и потому отстал от нынешних условий войны на передовой, я предложил ему отправить меня на фронт. Он согласился с тем, что мне следует пройти фронтовую практику без промедления, потому что по возвращении у него будет для меня новая работа. И вот через несколько дней я временно был направлен на фронт под Ипр на должность заместителя командира егерского батальона.
Битва, известная как сражение под Пассендейлом, была в самом разгаре. Стоило мне увидеть условия, в которых тут воевали, как я тут же пожалел о своем энтузиазме. Почему я не подождал пару недель, пока фронт не утих бы, как обычно бывает зимой, в ”патовом положении”. Я вспомнил, что наша зима 1914 года была больше похожей на ад, чем что-либо иное на всей земле, но в сравнении с тем горестным опустошением, в котором мы сражались сейчас, тогда война напоминала зеленые веселые пастбища. С немецкой стороны условия были невыносимые, но тут, по крайней мере, были крепкие, капитально построенные доты из бетона, заменившие ужасные траншеи. К моим землякам с противоположной стороны я не мог испытывать ничего, кроме сожаления. Ведь наше Верховное командование, похоже, так и не позволило себе подумать о том, что оно заставляет своих солдат воевать в условиях, которые, возможно, были бы пригодны для жаб и лягушек, но не для людей. Но мне не хочется задерживаться на этом печальном и достойном сожаления эпизоде — я достаточно задержался в этой грязи. Ее описывали довольно часто — хотя слишком часто ее так никогда и не смогут описать. Достаточно сказать, что Пассендейл почти сломал дух британской армии — то, что не смогли сделать никакие самые отчаянные атаки немцев или самая крепкая их оборона. На полях сражений появился новый военачальник; если русским в 1812 году помог победить Наполеона “Генерал Зима”, то в 1918 году немецкий генерал фон Цвель горько заметил: — Нас разбил не гений маршала Фоша, а “Генерал Танк”. А вот у Пассендейла в 1917 году англичанам наверняка нанес решительное поражение “Генерал Грязь”.
Через несколько недель меня досрочно отозвали из батальона. К тому времени битва под Пассендейлом окончательно перешла в стадию борьбы на истощение, а англичанам временно удалось захватить несколько квадратных миль совершенно бесполезной грязной земли: за эти несколько галлонов грязи мы заплатили такими людскими потерями, которые сложно даже подсчитать. Когда я прибыл в штаб корпуса, то получил приказ немедленно ехать на юг. Очевидно, фронт запылал на новом участке. Я узнал это с удивлением, потому что мы не слышали никакого шума от артподготовки, которая всегда возвещала о новой битве. Впрочем, когда я доехал до Камбре, то понял причину — ведь эта битва была крупнейшим танковым сражением, состоявшимся 20 ноября 1917 года.