Раз в два-три месяца он скучал по Варе, ехал в Сарайск и проводил там с удовольствием несколько дней, но с не меньшим удовольствием и возвращался, предвкушая одинокий уютный отдых в своем втором доме, где все под рукой: вот чайник, вот пульт от телевизора, вот маленький холодильник, а за окном дерево — пусть высохшее, всего несколько листочков произрастают из последних сил, но все-таки природа…
Старуха деревенского вида, Лыткарева Татьяна Борисовна, ездила к сыну в тюрьму. На самом деле она давно уже городская, в восемнадцать лет уехала и уже вот скоро будет ей семьдесят два. А сын у нее, Валера, был хороший, но слабохарактерный. Первая жена попалась халда, сама порядок не держала ни в доме, ни в детях, и Валеру испортила: он, не чуя над собой дисциплины, гулял и пьянствовал. Вторая была построже с мужем, зато не чуралась погулять. Третья же — полная погибель. Всегда полон дом гостей, а гости все какие-то незанятые, могут и утром прийти с бутылкой, и днем, и ночью. Вот и подбили Валеру на глупое дело — взломать заднюю дверь магазина. Взломали. А там сторож. Сторожа стукнули, убили. И на Валеру все свалили. Другим кому два года, кому три, кому вовсе условно, а ему аж восемь лет в колонии строгого режима. Один год отсидел, вдруг новость: будто бы Валера зарезал кого-то в тюрьме, опять будут судить, новый срок давать. Суд состоялся в городе Дмитрове — туда и пришлось матери поехать. Сидела, слушала, ничего не слыша, смотрела, ничего не видя, плакала. Свидание дали, оно было коротким, мать только спросила: «Как же так, Валера?» А он ответил: «Теперь будут на меня всех собак вешать».
И Татьяна Борисовна поняла: не виноват он. Как начали, действительно, вешать — видят, что человек податливый, простой, так и будут давить его до конца жизни. Горе, горе…
Тот молодой человек, кого Артем беспощадно назвал балбесом, таковым, конечно, не был. Напротив, он считал себя умным и даже мудрым. Он жил с девизом, известным многим: «Если нельзя, но очень хочется, то можно». По крайней мере, надо пытаться. Без билетов нельзя ездить? А если попробовать? Димон много раз ездил — очень даже получалось. Без денег не проживешь? И это возможно. Прожить вообще можно без ничего, хотя желательно, конечно, с чем-нибудь. Насчет покурить особенно. Перед поездкой у Димона как раз и была проблема: купить ли законно билет или на те же деньги у знакомых привокзальных лиц — несколько щепоток травы. Он решил вопрос в пользу травы. Домой ехать — надо. А покурить — хочется. Естественно, любой человек, выбирая между «надо» и «хочется», предпочтет второе.
Не ехать нельзя: мать заболела, просит. Да и сарайских друзей давно не видел. Подруг тоже. И вообще. Может, даже и работу придется найти, потому что хоть и весело ездить с места на место, но месяц назад вдруг так прострелило где-то в области печени, что он два дня лежал, не мог разогнуться. Все-таки двадцать девять лет уже.
А выгнали бы из автобуса — электричками доехал бы, бегая от контролеров. Сеть электричек в России такая, что ими можно вообще добраться аж до Владивостока, Димон еще не пробовал, но знающие люди рассказывали.
Всегда есть выход. Вот и здесь, в автобусе, на задней двери приклеена надпись «Выхода нет», чтобы пассажиры шли только через переднюю дверь, не ломились, куда не просят, но все знают, что выход тут есть. Там же, где и вход, что интересно.
Одно жаль — закурить сейчас нельзя, придется ждать остановки. Почему не придумают, размышлял Димон, те, кто борется с курением (независимо оттого, кто что курит), простейшее устройство: там, где в панели над креслом лампочка и зарешеченный кружочек кондиционера, встроить еще такую выдвигающуюся трубку с чем-то вроде маски, но побольше, чтобы поместилась и рука с сигареткой. Ты в нее уткнулся, покурил, в салон дым не идет, весь высасывается наружу — и тебе хорошо, и пассажирам дышать не мешает. Нет, не умеют у нас заботиться о людях, подумал Димон.
Девушку с прекрасным животом звали Вика, а юношу с соломенными волосами — Тихон. Прозорливый Артем угадал наполовину: девушка была из Сарайска, а юноша — из Москвы. Вика была семиюродной сестрой Тихона, дальней родственницей, приезжала поступать куда-нибудь, но походила по приемным и отборочным комиссиям, потолкалась среди абитуриентов и сказала:
— Нечего мне тут делать. Куда я хочу, там бешеный конкурс или деньги, а куда я не хочу, мне туда и даром не надо.
— Да брось ты, — успокаивал Тихон, успевший влюбиться в красивенькую родственницу. — Останься здесь, я тебя подготовлю. Жить у нас будешь.
Мать Тихона, слышавшая этот разговор, сказала очень мягко и интеллигентно:
— Тиша, я, возможно, не против, и отец, возможно, тоже, но надо бы все-таки посоветоваться.
— Да нет, я сама уезжаю! — торопливо сказала Вика. — Мне завтра надо в Сарайске обязательно быть, у меня там… В общем, я поеду. До свидания.
И тут же вышла.
Тихон выскочил за ней.
— Как ты поедешь, ты же сказала, что ждешь от родителей перевод с деньгами?
— Это не значит, что у меня совсем денег нет. Забыла твоей маме спасибо сказать за гостеприимство, ты уж передай.
— Обиделась? Зря.
— Зря, не зря — не важно. Все, я поехала.
— Проводить-то можно?
В метро ехали молча. Тихон стоял рядом, касаясь то рукой, то краем одежды, и понимал, что не хочет ее отпускать. Конечно, она может еще приехать или он приедет к ней, но что-то подсказывало ему — на потом откладывать нельзя. Надо уже сейчас. Но — что сейчас? Замуж ее позвать?
Они приехали на вокзал, Вика просмотрела расписание поездов.
— Поезд только вечером.
— Тогда погуляем пока?
Тихон даже не обратил внимания, что Вика не взяла билет.
Они прошлись по улицам, Тихон пригласил ее выпить кофе, Вика отказалась:
— У меня денег в обрез.
— При чем тут у тебя? Я угощаю.
— У меня принцип — угощений не принимать.
Тихон удивился: ему случалось уже водить Вику в кафе и расплачиваться за двоих, она не протестовала. И вдруг — принцип.
Обиделась все-таки…
И опять ходили, ходили по улицам, оказались в каком-то скверике, посидели, Тихон неловко пытался затеять какой-нибудь веселый разговор.
Вдруг Вика встала:
— Все, пока. Не провожай, сама доберусь.
— Но поезд же вечером!
— На проходящий сяду какой-нибудь. Через Сарайск полно проходящих.
И тут Тихон взял ее за плечи и сказал все, что хотел. Что влюбился, что никто ему так не нравился, что он на все готов и на все заранее согласен, что уезжать не надо, что она может жить у него, как невеста, причем полная свобода гарантируется — если не хочет стать невестой в действительности, он переживет.
— Нет, — сказала Вика. — Спасибо, конечно, ты мне тоже нравишься, но мне надо ехать.
— Тогда я еду с тобой! — заявил Тихон.
Вика пожала плечами:
— Как хочешь.
На вокзале выяснилось — на поезд, даже не плацкарту, денег не хватает. Тихон сказал, что может позвонить друзьям, привезут. Вика отказалась: ни у кого она одалживаться не хочет. Вон там автобус на Сарайск стоит, должно хватить, на автобусе поедем.
На автобус хватило, и вот они сидят — Тихон слегка растерянный от своей смелости (никогда не совершал таких неожиданных поступков, не огорчал мать и отца), но счастливый, а Вика с легким недоумением (так и не поняла, нравится ли ей Тихон) и некоторым злорадством: видите, гордые москвичи, что получилось? — поманила пальчиком вашего сынка, и он тут же сорвался! Урок вам на будущее, лучше разбираться надо в людях. В своих детях, в том числе. И не надо было принимать Вику за Золушку только потому, что она не москвичка. У себя в Сарайске она, может, вообще золотая молодежь, ей один человек машину хотел подарить — не за то, за что можно подумать, а просто так, из уважения. Она отказалась — потому что тоже хочет себя уважать. Да и что машины — ей, не исключено, вообще загородные коттеджи будут дарить за один ее ласковый взгляд. Свое будущее Вика представляла блестящим, богатым, самостоятельным, хоть и не знала еще, каким конкретно образом это осуществится.
И было ей то весело от мысли, что увезла Тихона от родителей, то немножко неуютно: а что она с ним в Сарайске будет делать?
Девушка с книжкой, которую Артем назвал «романтичкой» и «Чебурашкой», ехала домой на каникулы. Занятия в юридической академии, где она успешно училась и успешно сдала сессию, кончились раньше, но еще месяц она работала курьером. Эта работа тем хороша, что, пока едешь в метро, можно читать, а Нина Ростовкина — так ее звали — очень любила читать. Особенность при этом: ей нравится практически все. И классика, и современные серьезные книги (за исключением очень уж переусложненных), и детективы, и любовные романчики, и даже книги о здоровье и домоводстве, если попадались ей в руки. Бывают люди, которым все равно, что читать, лишь бы буквы, но Нина вполне отличает, какая книга настоящая, а какая так себе, — просто она умеет в любой, даже самой плохой книге, находить что-то интересное. И очень уважает всех авторов: ей вот при всей ее сообразительности и неглупости, при том, что она довольно грамотно пишет, сроду никогда ничего не сочинить. Она умеет думать и писать только о том, что есть, что она хорошо знает. Поэтому никакой истории выдумать не сможет. А для книг о здоровье и домоводстве нужно знание. Правда, иногда Нине казалось, что у некоторых авторов — и сочиняющих, и пишущих о домоводстве — тоже нет ни особенной фантазии, ни знаний, но есть зато качество, отсутствующее у Нины — творческая наглость.
Сейчас она читала купленный на вокзале роман «Слепая любовь». Незрячий саксофонист Стив любит музыку и женщин. Женщины тоже его любят: он ведь оценивает по голосу, по гладкости кожи, по другим параметрам, которые способен оценить на ощупь. Есть же много таких, у кого и голос красивый, и гладкая кожа, а внешность не удалась. Всё без каких-то особенных недостатков, а общего впечатления красоты почему-то нет (как у меня, отметила Нина). И вот Стив влюбляется в скрипачку Дафну, недавно пришедшую в оркестр. У нее роскошная фигура, прекрасные волосы, умные карие глаза (как у меня, опять-таки отметила Нина), правильный нос, хрупкая шея, и при всем при этом она считает себя дурнушкой, да и другие придерживаются этого мнения. И нос хороший, и глаза, все хорошо, а вместе — не разыгрываются. Загадка. (Это действительно загадка, думала Нина вместе с автором и Дафной: у них вот есть на курсе общепризнанная красавица Ася — нос великоват, губы длинноваты, глаз вообще почти не видно, но посмотришь на нее в целом и сразу возникает впечатление — красавица!) Итак, Стив влюбляется в Дафну, для него это проходной эпизод, но Дафна не идет навстречу. «Тебя, может быть, некоторые любили из жалости, — жестоко, но честно говорит она Стиву, — а я считаю, что ты нормальный человек, без скидок». Стив после этого начинает любить ее по-настоящему. У них возникают серьезные отношения. Но у Стива была подруга, она взревновала и стала говорить Стиву, что Дафна уродина. Но он только смеялся и не верил. И вот у Дафны и Стива первая ночь.
Несмотря на трех мужчин, которые были у Дафны за ее тридцатилетнюю жизнь, она была совсем невинной. Она стеснялась себя, стеснялась обнаженного мужского тела, находя его отвратительным, особенно в физических признаках страсти, рассматривание мужских гениталий всегда вызывало у нее тошноту. Она всегда требовала выключить свет. Но Стив ведь все равно не видел, поэтому она почувствовала необыкновенную свободу. Она поняла, наконец, что привлекало в Стиве женщин помимо его остальных достоинств: он не видит их изъянов, неловких движений и поз. Она поняла, что может ходить обнаженной и совершенно этого не стесняться, хотя обычно стеснялась сама себя. Поэтому она после ванной пришла к Стиву не в халате, не завернувшись в полотенце, а в костюме праматери Евы — лучшем из всех женских нарядов. Стив ждал ее, протягивая руки. Только руками он может ее увидеть, и Дафна позволила ему это.
Никогда она не испытывала ничего подобного. Руки путешествовали по телу. Пальцы, ласковые теплые змеи, ползли по бедрам, по животу, по груди, приближаясь к средоточию страсти, но, когда они еще были на пути, Дафну вдруг пронзило, как электрический разряд, острое и почти мучительное блаженство. Что же будет дальше, подумала она, если уже сейчас так хорошо?
Она закрыла глаза, ей хотелось тоже быть слепой. И тут руки исчезли — и вдруг…
Автобус так дернуло и качнуло, что Нина чуть не ударилась лбом о спинку переднего сиденья. Посмотрела в окно. Еще Москва. Слышно, как водитель вслух обижается на кого-то за неправильную езду и учит его правилам дорожного движения, хотя нарушитель, скорее всего, не слышит.
Господи, какие глупости.
И она опять углубилась в чтение, бросив предварительно взгляд на мужчину у противоположного окна автобуса: вдруг он по выражению лица догадался, о чем она читает. И подумает что-нибудь не то. Нина ведь знает за собой этот недостаток: читаемое слишком отражается на ее лице — веселое растягивает губы в улыбке, страшное морщит лоб, а такое вот делает глаза напряженными и любопытно-стеснительными. Однажды в метро она читала вот так, читала, подняла голову: молодой человек напротив смотрит на нее с изумлением. Нина тут же сделала лицо простым и деловитым — будто читает учебник.
Так поступила она и сейчас.
Кстати, именно поэтому Нина выбирает место в автобусе всегда подальше, чтобы никто за нею не подглядывал. Но в самом конце сидеть не любит, там укачивает. И сегодня обстановка была бы идеальной, если бы не ввалившиеся в последний момент работяги. Они расположились за спиной и чудится, что тайком заглядывают в книгу.
Меж тем ни работяги, ни тот, кого Артем назвал обломом, ею не интересовались.
Работяги сидели молча, устало, передавая друг другу пиво и отпивая, а облом был занят своими мыслями.
Вернее, не мыслями, а ощущениями, потому что мысли у Юрия Желдакова существовали именно в виде ощущений. Даже о погоде он думал не так: «Морозно, снег идет», а так: «Мне холодно, и гадостью посыпает». Желдакову никогда не нравилось работать ни умственно, ни физически, но без работы не проживешь, а жульничать или воровать он не хотел, сообразив, что это тоже труд, только опасный. Он сменил много профессий — был палубным рабочим на прогулочном речном трамвайчике, грузчиком в порту, там же — водителем электрокара, потом охранником от фирмы, помощником завхоза, экспедитором, ремонтировал квартиры, строил дачи, торговал на вещевом рынке — и так далее, и тому подобное, и каждая работа быстро приедалась, а потом ему крупно повезло: умерла тетка, у которой он был единственным близким родственником, оставила ему квартиру. Желдаков, не будь дурак, не продал ее — сдает внаем и живет на эти деньги, не превышая лимита жизненных необходимостей.
Есть у него и еще занятие: находить одиноких женщин от сорока до пятидесяти, обеспеченных, с квартирой, и подживаться у них. Надолго его не хватало — женщины утомляли так же быстро, как и работа, но месяца три-четыре выдерживал. Пил, ел, одевался за счет влюбленной бабы (а они влюблялись немедленно — не потому, что он был хорош, а очень уж им хотелось любви), утешаясь сознанием того, что денежки за квартиру остаются в целости и сохранности, копятся. И когда-нибудь он купит, наконец, хорошую машину — машину, которая всегда казалась Желдакову идеалом автономного пространства. Неважно, куда ты едешь, главное — никакая тварь не покусится, не влезет, если он того не захочет, а с милицией он будет общаться через приоткрытое окошко…
Недавно встретил приятеля Семиркина, и тот рассказал, что, работая таксистом в Москве, встретил богатую тетку, та поселила его за городом, никому не показывала и, как выразился приятель, сексуально издевалась. Одевала в идиотские наряды с обязательно голым торсом, поила французским вином — умеренно, чтобы не потерял форму, заставляла жрать устрицы, сырые яйца — какой человек выдержит? Вот Семиркин и не стерпел, объявил, что удаляется. Тетка выла и рвала волосы, обещала купить автомобиль, Семиркин — ни в какую. Жизнь дороже.