-- Бедная моя, маленькая, - прошептал он. Ивик замолчала. Потом вдруг всхлипнула. Потом слезы побежали потоком. Кельм гладил ее по голове.
... и ведь она тоже никогда, никому об этом. Потому - что здесь рассказывать? Это стыдно. Мерзко. И те, кто знал - лучше бы забыли, и они никогда не вспоминали об этом. Тем более, это надо было скрывать от родни. И Марку... он не расспрашивал ее подробно, и она не стала ничего говорить. В конце концов эти рубцы уже мало заметны, странно, что Кельм увидел. Зачем это Марку, что он понял бы в этом? Только расстраивать его... Марк иногда вот так прижимал ее к себе. Называл "моя маленькая". Но это было не то. Это было не всерьез. Неужели сейчас - всерьез? Первый раз в жизни. Единственный. Вот что случилось - она уже не одна со своей болью. И много же этой боли накопилось за годы... много, очень много, оказывается. Ивик рыдала, внутри будто прорвался гнойник, и все это теперь выплескивалось наружу, и Кельм ласково гладил ее по голове, словно стирая, смахивая боль.
У нее ведь всегда были хорошие подруги. Замечательные - по крайней мере, все окружающие так говорили - родители. Умные учителя. Беззаветно любящий ее, прекрасный муж и прекрасные же дети. Ее многие любили. Даже восхищались ею. Ценили ее работу. Делились с ней проблемами, и выслушивали ее. Но шендак, до сих пор - за всю жизнь - ни один-единственный человек ни разу ее не жалел...
Кельм ощущал запах Ивик, соленый запах ее слез, сладковатый - волос, чуть кислый - подсохшей под пластырем крови. Сейчас все, чего ему хотелось - это вот так гладить и гладить ее по голове. Потому что от этого ей было легче. Потому что он не мог ничего сделать, когда мучили Лени. Ей нельзя было помочь. И никогда уже нельзя будет ей помочь. Но Ивик - Ивик он мог помочь. Хотя бы погладить по голове.
Она неловко обняла его за шею.
-- Ты такой хороший, Кельм... ты... ты самый лучший.
Его губы коснулись щеки, чуть ниже пластыря, раз, другой, дошли до уголка ее губ. Кельм ощущал соль ее слез. Слышал ее короткое, прерывистое дыхание. Он с усилием оторвался. Поднялся, сел рядом с ней на стул, как прежде. Ивик уже не плакала. Она смотрела на него.
На него никто, никогда не смотрел так. Даже в молодости, когда он целовался с девчонками, чьи имена давно уже забыл. Никто, никогда. Впрочем, ни у кого и глаз таких нет, как у Ивик.
-- У тебя очень красивые глаза, - сказал он с легким удивлением.
Этого-то он почему не заметил сразу? Так ведь он вообще перестал смотреть на женщин, уже лет пять как перестал начисто. Наверное, поэтому.
-- Я тебе принесу чаю, - сказал он, - хорошо? Попьем чайку.
Ивик с усилием отодрала полоску пластыря. Ссадина подживала. И хорошо, пусть подживает на воздухе. Синяк на другой стороне лица побледнел, нос принял почти нормальные очертания... да уж, красавица неописуемая. Ивик показала себе язык. Еще и верхний резец обломан, второй сильно расшатан. Придется протез ставить, надо Марку, что ли, написать, чтобы на очередь поставил к стоматологу. Это целая история в Дейтросе, к стоматологу попасть - мало их.
Кельма уже не было, разумеется. Раскладушка - он купил ее для себя на днях - аккуратно застелена. Как всегда. В комнате свежесть и чистота. Он иначе не может. Он такой. Идеальный.
На столе под салфеткой - тарелка с бутербродами. Он ей оставил. Еще день она должна лежать. Но сколько можно? Надо работать. Надоело уже. И потом, это тяжело - когда один из наблюдателей выпадает на долгое время. Его трансляторы распределяются между остальными, у тех - двойная, тройная нагрузка. Неудобно перед товарищами. И главное, они ведь не занимаются трансляторами так, как это делает Ивик, они только приглядывают, охраняют. А надо наблюдать за их жизнью... Жарова она уже теряет, может потерять и других, дело нехитрое. Как там у Юлии, интересно, не впала ли она снова в депрессию и пассивность? Илья совсем заигрался, надо что-то делать, он слишком мало рисует. Размышляя о трансляторах, Ивик перебралась с тарелкой на кухню. Прислушалась - кажется, соседей нет дома. Легенда насчет синяков у нее была заготовлена, но как-то не хотелось выслушивать охи и ахи, объясняться. Но сейчас дома никого нет, можно позавтракать в тишине.
Гэйна налила себе чаю. Сразу вспомнилось, как с Кельмом вчера пили чаек. Ивик вдруг осознала, что сегодня все очень необычно с утра. Другое настроение. Словно началась новая жизнь.
После спасения из Васиных лап - ничего удивительного. Но не только это.
Ведь все изменилось теперь.
Да что такого - давай уж скажем честно - сбылось то, что никак не могло сбыться. Что казалось совершенно невероятным. Чудом. Мало ли чудес, что стоит Господу совершить еще одно... вот и совершил. Вот в такие моменты и понимаешь, что Бог есть. Потому что какая тут может быть случайность?
Когда она тайком разглядывала портрет Кельма на мониторе, наизусть заучивала его рассказы - он был недоступен. Он из другого мира. Мира сильных, прекрасных мужчин, настоящих людей, мужественных, творящих историю. Там признают только настоящих женщин, красивых, уверенных в себе. Принцесс. Тех, в кого можно романтически влюбиться, из-за кого люди стреляются и совершают подвиги, чьей благосклонности добиваются... Этот мир бесконечно далек от маленького мирка, в котором всегда жила Ивик. Жила и была даже счастлива. Довольна.
"У тебя очень красивые глаза", - вспомнилось ей.
Но может, она навоображала себе? Ведь что произошло-то - просто она ему рассказала все. Про себя. Ни с кем не говорила об этом, просто не хотелось, знала, что не поймут. Что реакция будет не такой, как надо - а как надо, она и сама не знала. А вот ему вдруг рассказала. И он ее пожалел. Ивик снова едва не заплакала, опустив голову над чашкой. Перестала жевать.
Она сама давно уже разучилась себя жалеть. И правильно - а как иначе? В какое отчаяние она бы впала позавчера, например, в Васиных лапах? Ее отучили от жаления этого еще в квенсене, отучили прочно и навсегда. Только вот она привыкла к тому, что и люди никогда не жалеют друг друга. А оказывается - это возможно...
Чтобы кто-то плакал из-за нее. Из-за ее боли.
И это ведь не кто-то, а Кельм... уму непостижимо.
Но не только это произошло. Может, ей все-таки кажется? Ничего же такого не было. Ивик перебирала в памяти все, что было. Прикосновения его рук. Но это просто медицинская помощь, не более того. Уход за раненым товарищем. Ничего особенного. А потом - он просто ее пожалел, потому и поцеловал слегка, как ребенка, в лобик и щеку. Не знал, как утешить.
Это все понятно. Но было еще и другое.
Она что-то значит для него. Многое изменилось. Может, после того разговора, когда он сам рассказал ей о своем кошмаре. Может, сейчас. Они потом просто сидели рядом и разговаривали. Долго. Пили чай. Говорили - обо всем. Квенсен, преподаватели, родители, семья. Разные случаи в Медиане. Виртуальное оружие - свои привычные приемы, тактика, особенно удачные образцы. Трансформация. Кельм обещал ей показать свою, он один из немногих, кто применяет технотрансформации. Может даже, первый, кто вообще за это взялся. Литература. Роман Ивик, очередной рассказ Кельма. У них даже родилась идея начать совместную работу, в соавторстве... почему бы и нет? Должно отлично получиться.
Они говорили долго.
Кельм раньше никогда так с ней не сидел. У них были ровные, товарищеские отношения, они мило беседовали за ужином, проговаривали рабочие проблемы, немного делились творческими - и Кельм шел спать. Он всегда ложился вовремя. И вставал рано. Режим был частью работы. Голова с утра должна быть свежей, тело - бодрым. А работа для Кельма - это все. И он никогда, никогда не стал бы засиживаться с ней до полуночи... Если засиделся - это говорит о многом. Это одно.
И его руки, его глаза...
Нет, это не ошибка.
Он неравнодушен к ней. Он любит.
А значит, Ивик, ты окончательно влипла.
Она отодвинула тарелку. Даже аппетит пропал, а уж на это Ивик никогда не жаловалась.
Подошла к окну. Вгляделась в небо, заполненное темно-серой ватой. Грязно-розовый двенадцатиэтажный точечник напротив. Грязно-белый снег внизу. Вспомнился вдруг Илья - как он карабкается на подоконник, не глядя вниз...
Виновато оно, одиночество,*
Когда забываешь в ночи
И имя свое, и отчество,
И все, что сказали врачи.
Ни рыбак, даже самый пропащий,
Ни плотник, что делает стол,
Ни один человек настоящий
До жизни б такой не дошел...
Ивик давно уже нашла это стихотворение - малоизвестного поэта (потом она случайно узнала - он еще жив, и не так уж стар, и живет теперь во Франции, в каком-то монастыре) - и как-то сразу запомнила его наизусть.
Нет, прыгать из окна - это глупость. Это только Илья может додуматься. Впрочем, у нее самой были такие мысли - в квенсене. Да и после, не один раз. В конце концов, из-за этих мыслей она тогда и получила ранение в Медиане.
...и поймать себя уже в воздухе,
С осознаньем, что опоздал.
Разглядев и ветку со звездами.
И любовь, которой так ждал.
Да, да, было и у нее такое. И не один раз. И все-таки она выжила. Мама была не права. Ивик - не самый слабый и не самый никчемный человек на Тверди. Она - разведчица, что между прочим, не каждому дано. И по званию уже шехина. И у нее трое прекрасных детей, и вообще... она выжила. Она очень многое смогла, и сможет еще больше. Если все это имеет хоть какое-то значение...
Ни мытарств, ни запертой комнаты.
Это образы. Все не те.
Только это одно запомни ты -
Кто смотрел, смотрел в темноте
Парой глаз из светлого мрака,
Куда ты не мог посмотреть.
Кто смотрел на тебя и плакал,
Когда ты хотел умереть.
Вдох и выдох. Это уж слишком.
Я люблю Его. Мы не враги.
Заходи - мы выпьем винишка.
Береги себя. Береги.
*Алан Кристиан
Если бы этот поэт был сейчас здесь, наверное, мы бы тоже взяли его под наблюдение, подумала Ивик. Хотя наверное - нет. Может быть, он, этот малоизвестный поэт-доминиканец, не очень-то ценен для Дейтроса. То, что он писал - слишком личное. Слишком... такое, что никому не рассказывают, и никаких священников это не касается. Что ему, священнику, до этого - кто смотрел на меня и плакал... кто тогда спас меня в Медиане, когда я не могла себя защитить, когда я совсем раскисла. Это тебе не политика. Не идеология какая-нибудь. Это - самое оно...
О чем я думаю? О Кельме... я всегда думаю о нем. Ведь я люблю его. Почти всегда. Я не думаю о нем, когда я с семьей. Тогда Кельм уходит на второй план.
Ей вдруг вспомнился тот монах, Аллин. Ведь он ее тогда успокоил. Все расставил по местам. Мудрый монах.
Ничего такого нет страшного. Любить можно сразу двух мужчин. Можно хоть десять! Просто как мужа - только одного! И пока есть на свете люди разных полов, их любовь взаимная почти всегда будет хотя бы отчасти окрашена эросом. Но это же просто способ любить...
Так он сказал.
Наверное, он прав.
"Это способ любить Его еще новым способом".
Неужели это правда - нормально? И так можно? О Марке думать не хотелось. Он поблек, стал неинтересным. Да, любит. Да, очень хороший. Но Господи, сколько же можно - ведь он как дитя! Ивик ощутила знакомое легкое раздражение. Если бы Марк был рядом - ей самой пришлось бы утешать его, объяснять, что ничего, мол, страшного. А ей и так тяжело. Ей самой нужна помощь сейчас... Она скорее рада, что Марка нет рядом, и это не случайно.
Но это ведь нечестно... Это неправильно.
Это то же самое, что нарушить клятву гэйна. И мысленно она это уже делает. Это Аллину хорошо рассуждать, у него вообще нет жены и никогда не было, он представления не имеет на практике, что это такое.
Я устала, подумала Ивик. Очень устала. Она села на табуретку. Внизу все еще болело. И сердце болело. Она вспомнила Васю и вангалов - и заплакала. Теперь можно плакать. Ничего не случится. Можно подумать об этом, поплакать. Вспомнить этот ужас - что с ней можно вот так. Что вот так могут живые люди...
Это слишком много для одного человека. Слишком много. Я не могу больше думать, решила Ивик. Нет сил. Хватит.
Лучше бы мужчин вообще не было, подумала она. Никаких. И Кельма тоже. Он ведь тоже мужчина, и наверное, смотрит на нее, и думает при этом... Ивик сцепила пальцы в замок, ткнулась головой в стену и застонала.
... Нет, Кельм не станет так. Он другой.
Ивик вспоминала соленые шуточки, которые и Жаров позволял себе отпускать в своих книгах, и Штопор... это больной, зараженный мир. Зараженный половым бешенством. Но Кельм - из другого мира, чистого. С ним все иначе.
Но все-таки тогда отец Аллин сказал, что это опасно. Ну да. И надо молиться. А вот с этим у нее плохо. Вообще, подумала Ивик, а кто серьезно к этому относится у нас?
Мы вроде бы и христиане. Так считается. За это нас убивают, по крайней мере. Но кто воспринимает все это всерьез? Посмотришь на здешних, например, православных или там католиков - вот настоящие христиане, утром и вечером они молятся,строго соблюдают посты, по воскресеньям - обязательно в храм (а мы только по праздникам, и то, потому что все идут - чего дома-то сидеть). У нас это все как-то формально. Наверное, нет веры. Да, ни у кого серьезно веры нет, и у меня ее тоже нет. Да и у Кельма тоже - незаметно что-то, чтобы он молился самостоятельно, чтобы интересовался, скажем, богословием... хотя четки у него есть, красивые такие, зеленые камушки.
И не говорим мы никогда об этом.
Есть, конечно, и в Дейтросе правильные христиане. Например, отец Аллин - Кейта говорила, он таким был всегда, и в гэйнах тоже. После боя вместо того, чтобы напиться, как все нормальные люди, постился за убитых. Молился за них, за доршей молился, сдуреть можно, до чего только люди не доходят, и правда - святые. Но Аллин просто давно ощутил призвание. В Дейтросе все такие люди попадают в касту хойта, в монастыри.
Может, правда, помолиться надо? Ивик посмотрела в окно. Надо четки найти, они где-то валяются. Как там положено? Отче наш, сущий на небесах...
Илье было скучно. Интернет ночью полетел, причем основательно (Ивик аккуратно перерезала в подъезде кабель). Так что с игрой на время придется завязать. Рисовать ему тоже не хотелось - вообще не хотелось ничего. Учеба в Академии никакого напряжения не требует. Илья лежал на диване, нацепив наушники, тупо глядя в потолок.
Что-то ты, дружок, совсем работать перестал... Ивик напряженно размышляла, глядя на парня. Наушники... подсунуть ему хорошую музыку? Вряд ли поможет.
Вопрос с Ильей надо решать основательно. Полумеры ни к чему не приведут.
Излишняя родительская опека (о, Ивик прекрасно знала, что это такое!) иногда даже стимулирует Огонь, воображение, фантазию - ребенок привыкает к тому, что в этом мире ему ничего не позволяют делать и решать, уходит в другой мир. Но все это до определенного предела. И только в детстве, наверное.
Потом Огонь гаснет необратимо.
Может, его в армию отправить? Ивик с минуту размышляла над этой идеей. Идея нравилась ей все больше. После разных экспериментов в стране лет пять назад снова начали регулярный призыв. Илья, конечно, в армию не стремится, а папаша сделает все, чтобы его отмазать. Уже сделал, собственно. Липовые справки, взятки. Но - папаша недоволен поведением Ильи. Внушить идею, что "армия сделает из него мужика", и что послужить в какой-нибудь приличной части, по договоренности - вовсе невредно... Да, это можно сделать. Заодно парень вылезет из-под родительского крылышка.
Надо подумать будет.
"...параллельные миры. А между ними - пространство, междумирье. И там действует магия, там можно творить усилием воли все, что хочешь. И много веков идет война..."