— А? Что вы говорите? Не можете заснуть? Но почему вы мне не даете спать? К черту все ваши глупости!
— Да этот тип, там вот, тоже не спит. Вот почему! Черт меня возьми, если он там только что не мечтал. Разве посреди ночи кому-нибудь приходит фантазия размышлять?
— Почем вы знаете?
— Он был на дворе, сэр, я видел его своими глазами.
— Да почем вы знаете, что он встал, чтобы размышлять? У него могли быть другие причины, например зубная боль, а может быть, это вам и приснилось. Вы не пробовали уснуть?
— Нет, сэр, я даже не ложился.
Рикардо рассказал своему патрону, как он сторожил на веранде и что положило этому конец. По его мнению, не спящий ночью человек, с сигарой в зубах, мог только размышлять.
Мистер Джонс приподнялся на локте. Это доказательство внимания ободрило его верного последователя.
— Пора бы нам тоже подумать, — добавил Рикардо более уверенным тоном.
Сколько они ни жили вместе, капризы патрона продолжали быть источником беспокойства для его несложной души.
— Вы всегда выдумываете истории, — снисходительно заметил мистер Джонс.
— Возможно, но я никогда не выдумываю их напрасно. В этом вы меня не можете упрекнуть, сэр. Возможно, что моя точка зрения отличается от точки зрения джентльмена, но она отличается и от точки зрения идиота. Вы это и сами иногда признавали.
Рикардо горячился. Мистер Джонс небрежно прервал его:
— Вы, я думаю, разбудили меня не для того, чтобы я выслушивал ваши оправдания?
— Нет, сэр.
Рикардо помолчал немного, прикусив язык.
— Думаю, что не смог бы вам ничего сказать о себе, чего бы ни не знали, — сказал он с шутливым удовлетворением.
Но продолжал другим тоном:
— Говорить надо о том человеке. Он мне не нравится.
Рикардо не заметил зловещей улыбки, пробежавшей по губам мистера Джонса.
— В самом деле? — прошептал джентльмен.
— Нет, сэр, — горячо проговорил Рикардо, огромная черная гень которого падала на противоположную стену. — Он… не щаю, как это сказать… ему не хватает сердечности…
Мистер Джонс небрежно согласился:
— Это, несомненно, вполне владеющий собою человек.
— Да, да, вот именно. Владеющий…
Негодование душило Рикардо.
— Я скоро выпущу из него это «владение» через дыру в ребрах!.. Но дело идет об особой работе.
По всей вероятности, мистер Джонс думал о том же, потому что он спросил:
— Вы думаете, он что-нибудь подозревает?
— Не вижу, что именно он мог бы подозревать, — проворчал Рикардо. — А между тем он сидел там и размышлял. О чем, хотел бы я знать? Что заставило его подняться с постели посреди ночи? Не блохи же, разумеется!
— Может быть, нечистая совесть, — усмехнулся мистер Джонс.
Его верный секретарь был слишком раздражен, чтобы понять шутку. Он грубо заявил, что не знает, что такое совесть. Трусость — это существует, но трусить парню казалось бы поводов не давали. Он все же допускал, что появление незнакомцев могло несколько встревожить его из-за скрытого где-то клада.
Рикардо оглядывался по сторонам, как будто боялся, что его услышат скользившие по стенам от слабого освещения тени. Его патрон проговорил с полным спокойствием:
— Кто знает, не обманул ли вас этот трактирщик? Очень возможно, что это бедняк.
Рикардо недоверчиво покачал головой. Шомбергу удалось внушить ему полную уверенность, и он пропитался ею, как губка пропитывается водой. Сомнения его патрона являлись совершенно неосновательным возражением против самой очевидности; но голос Рикардо сохранил мурлыкающую слащавость, сквозь которую проскальзывала ворчливая нотка.
— Вы удивляете меня, сэр! Они не поступают иначе, эти ручные, вульгарные лицемеры. Когда у них под носом лакомый кусок, ни один не станет держать руки в карманах. Впрочем, я их не осуждаю. Что мне противно, так это их манера дейст вовать. Посмотрите только, как он избавился от своего при ятеля. Отправить парня на родину, чтобы он схватил там про студу, это как раз прием этих ручных. И вы, сэр, думаете, что человек, способный на такую вещь, не загребет со своим лице мерным видом всего, что попадется ему под руку? Что такое вся эта история с углем? Махинация прирученного гражданина, ли цемерие… вот и все! Но, нет, сэр, все дело в том чтобы вы тянуть у него секрет как можно чище. Вот какая предстоит ра бота. Она не так проста, как кажется. Я уверен, что вы, сэр, об думали вопрос прежде, чем согласиться на эту маленькую экскурсию.
— О нет.
Мистера Джонса было едва слышно; его глаза пристально смотрели куда-то вдаль.
— Я не раздумывал много. Мне было скучно.
— Да, вы можете сказать… порядком. Я дошел почти до отчаяния, когда этот идиот трактирщик стал болтать об этом парне на острове. Совершенно случайно. Наконец, сэр, мы тут, после того, как довольно-таки близко заглянули смерти в глаза. Я чувствую себя совершенно разбитым. Но не бойтесь: его клад заплатит за все!
— Он здесь совершенно один, — проговорил мистер Джонс глухим голосом.
— Да… да… в известном смысле. Да, он все равно что один. Да, можно сказать, что он — один.
— Есть, правда, этот китаец.
— Да, есть китаец, — рассеянно согласился Рикардо.
Он размышлял над тем, своевременно ли сообщить патрону о присутствии на острове женщины. Наконец решил воздержаться. Предприятие было достаточно щекотливым и без того, чтобы осложнять его еще, возбуждая капризы джентльмена, с которым он имел честь работать. Если бы секрет обнаружился, он мог всегда поклясться, что ничего не знал об этом оскорбительном присутствии. Лгать нет надобности. Достаточно держать язык за зубами.
— Да, — прошептал он задумчиво, — Есть гражданин Небесной империи. Это верно.
В глубине души он чувствовал какое-то двусмысленное уважение к преувеличенному отвращению, которое внушали его патрону женщины, как будто это отвращение было своего рода добродетелью, правда, извращенной, но все же добродетелью, так как в нем он видел выгоду; в конце концов это предохраняло от множества нежелательных осложнений. Рикардо не пытался понять и даже анализировать эту особенность своего начальника. Он знал только, что собственные его наклонности были не таковы, и что от этого он был не более счастлив и не более обеспечен. Он не мог сказать, до чего его могли бы довести его страсти, если бы он болтался по свету один. Но, по счастью, он был подчиненным — не рабом на жалованье, а учеником, — что составляло большую разницу. Да, конечно, вкусы его патрона многое упрощали — это была неоспоримо. Но иногда они и усложняли кое-что: например, в данном случае, исключительно важном и уже достаточно щекотливом для Рикардо. И всего хуже было то, что никогда нельзя было с точностью знать, что сделает патрон.
«Это ненормально, — с раздражением думал Рикардо. — Как вести себя в отношении ненормальности? Правил на этот счет не существует». Верный сподвижник «просто Джонса» предвидел тысячу затруднений материального характера; он решил скрывать от патрона существование девушки возможно дольше. Увы! Это могло быть всего лишь вопросом нескольких часов, а для того, чтобы правильно повести дело, надо было иметь в своем распоряжении несколько дней. Раз дело было бы уже в ходу, джентльмен не бросил бы его. Как это часто случается с испорченными натурами, Рикардо питал к некоторым людям искреннее и непоколебимое доверие. Человеку необходимо иметь нравственную опору в жизни.
Скрестив ноги, склонив немного голову, совершенно неподвижный, он, казалось, в этой позе бонзы размышлял о священном слове «Ом». Поразительная иллюстрация обманчивости внешности, потому что его презрение к миру было строго практического свойства. В Рикардо не было абсолютно ничего ненормального, за исключением его странной неподвижности. Мистер Джонс снова опустил голову на скатанное одеяло и лежал на боку, спиною к свету. От гнездившихся в его глазных впадинах теней они казались совершенно пустыми. Когда он заговорил, голос его прозвучал у самого уха Рикардо.
— Что же вы ничего не говорите, если уже разбудили меня?
— Я себя спрашиваю, так ли вы крепко спали, как хотите меня уверить, сэр? — сказал невозмутимо Рикардо.
— Спал ли я? — повторил мистер Джонс. — Во всяком случае, я спокойно отдыхал.
— Послушайте, сэр, — с тревогой в голосе прошептал Рикардо, — вы не собираетесь предаваться одному из ваших припадков скуки?
— Нет.
— Ну, в добрый час!
Секретарь почувствовал большое облегчение.
— Это было бы непростительно, говорю вам прямо, сэр, — прошептал он с ужасом. — Все, что хотите, только не это. Я некоторое время не говорил, но это не значит, чтобы нам нечего было обсуждать. О нет! Наоборот: слишком много, по-моему!
— Что это с вами? — проговорил его патрон. — Уж не становитесь ли вы пессимистом?
— Я? Пессимистом? Нет, сэр. Я не из таких, которые меняются. Вы можете говорить мне бранные слова, если хотите, но вы отлично знаете, что я не каркаю.
Рикардо продолжал другим тоном:
— Если я молчал, то потому, что думал о китайце, сэр.
— Неужели? Вы даром теряли время, милый друг! Китаец су щество непроницаемое.
Рикардо признал справедливость этих слов. Во всяком слу чае, как бы он ни был непроницаем, дело шло не о китайце, а о шведском бароне, а это уже совсем другой товар: таких баронов сколько угодно на каждом углу!
— Я не знаю, так ли он хорошо приручен, — сказал мистер Джонс замогильным голосом.
— Что вы хотите сказать, сэр? Разумеется, это не мокрая курица. Это не такой человек, которого можно гипнотизировать, как вы это на моих глазах проделали более чем с одним даго или с болванами другого рода, чтобы удержать их за игрой.
— О нет, конечно, — серьезно прошептал мистер Джонс.
— Я на это сэр и не рассчитываю. Тем не менее у вас удивительная сила во взгляде. Положительно так!
— Скажите лучше: «Удивительное терпение», — сухо ответил мистер Джонс.
Слабая улыбка скользнула по губам верного Рикардо, который не позволил себе поднять голову.
— Я бы вам не надоедал, сэр, но это маленькое дельце совершенно не похоже ни на одно из тех, которые мы до сего времени предпринимали.
— Весьма возможно. Во всяком случае, ничто не мешает нам верить этому.
В этих двусмысленных словах прозвучало отвращение к жизни, ударившее жизнерадостного Рикардо по нервам.
— Подумаем лучше о том, как вести наше дело, — ответил он с некоторым нетерпением. — Этот человек хитер. Посмотрите только, как он поступил со своим приятелем. Видели вы когда — нибудь что-либо подобное? И коварство животного… эта проклятая скромность!
— Без морали, Мартин, — возразил мистер Джонс, — если я правильно понял рассказ этого немца-трактирщика, он обнаруживает редкий характер и удивительное отсутствие вульгарных чувств. Это нечто замечательное, если вашему Шомбергу можно верить.
— Да, да, замечательное и вместе с тем крайне мерзкое, — упрямо проворчал Рикардо, — Я, признаться, с удовольствием думаю, что ему будет отплачено тем или другим способом.
Кончик вздрагивающего языка показался на мгновение между губами Рикардо, как будто он ощущал сладость этого жестокого возмездия. Потому что Рикардо был искренен в своем негодовании. Это постоянное холодное нарушение самой элементарной порядочности, эта упорная двойственность в отношении обманываемого в течение нескольких лет друга возмущали его; порок, как и добродетель, имеет собственные принципы, и отвратительное, улыбающееся предательство представлялось Рикардо особенно ужасным вследствие своей длительности. Но он понимал также более утонченное суждение своего патрона, который судил обо всей этой истории как джентльмен, с беспристрастием культурного ума, свойственного существу высшего порядка.
— Да, это хитрец, лукавый субъект, — пробормотал он сквозь зубы.
— Черт вас возьми! — спокойно прошептал мистер Джонс. — Переходите к делу!
Секретарь оторвался от своих мечтаний. Между умами этих двух людей существовало странное сходство. Один из них был выброшен из мира своими пороками, другой — увлеченный презрительным недоверием, страстью к нападению хищного животного, всегда считающего ручных животных своими естественными жертвами. Впрочем, как тот, так и другой не лишены были проницательности и отлично понимали, что бросились в это приключение, недостаточно изучив его детали. Представление о совершенно одиноком человеке, лишенном какой бы то ни было помощи, казалось им во время пути чарующим и неодолимым; в то время оно заполняло собою все поле их зрения. Они не чувствовали тогда никакой необходимости в рассуждениях. Разве их не было «трое против одного», как сказал Шомберг?
Но теперь дело не представлялось более таким простым ввиду одиночества, служившего этому человеку своего рода броней. Рикардо высказал это так:
— Кажется, что, приехав сюда, мы нисколько не приблизились к цели.
Молчание мистера Джонса показалось ему согласием.
— Один он или не один, не хитро прирезать парня или всадить в него пулю, — проговорил конфиденциальным тоном Рикардо, — но…
— Он не один, — глухо сказал мистер Джонс, не оставлявший, казалось, надежды заснуть. — Не забывайте китайца.
— Ах, да… китаец!
Он едва не выдал существования девушки. Но нет: надо было, чтобы его патрон оставался твердым и невозмутимым. Неясные мысли, которые он едва осмеливался формулировать, бродили у него в голове по поводу этой девушки. Разумеется, она не шла в счет. Ее легко можно было напугать. И можно было представить себе другие случайности. Что касается китайца, то говорить о нем не мешало ничто.
— Вот что я думал, сэр, — заговорил он с оживлением, — парень не имеет большого значения. Если он не захочет быть благоразумным, его легко будет образумить. Ничего нет легче. Но сокровище? Ведь не таскает же он его в кармане?
— Полагаю, что нет.
— Я — тоже. По-нашему, оно слишком для этого велико. Но если бы парень был один, он не старался бы спрятать деньги. Он прямо сунул бы все в первый попавшийся ящик или сундучок.
— Вы думаете?
— Разумеется, сэр. Он держал бы их у себя под носом, если можно так выразиться. А почему бы нет? Это совершенно естественно. Никто не зарывает своего имущества в землю без причины.
— Без причины?
— Ну да, сэр. За кого вы принимаете людей? За кротов?
Опыт показал Рикардо, что человек, вообще не был роющим животным. Даже скупцы не закапывают своих драгоценностей без особых причин. Но в этом исключительном случае общество китайца являлось для одинокого обитателя острова достаточной причиной. Ни ящики, ни сундуки не могли предохранить от пронырливого китайца с косыми глазами.
— Нет, сэр, тут нужен несгораемый шкаф, хороший несгораемый шкаф, как в банке. А несгораемый шкаф стоит в этой самой комнате.
— В этой комнате имеется несгораемый шкаф? Я его не заметил, — проговорил мистер Джонс.
— Потому что он выкрашен белой краской, как и стены, и задвинут в темный угол. Вы были слишком утомлены когда пришли, сэр, чтобы что-нибудь заметить.
Что касается Рикардо, то он живо рассмотрел характерную форму шкафа. Он хотел убедить себя в том, что плоды предательства, двуличности и всех нравственных пороков Гейста находились тут. Но нет! Проклятая машина была открыта.
— Он, может быть, прятал здесь одно время свою кубышку, — начал он грустно, — только теперь ее уже здесь нет.
— Наш приятель не выбрал для себя этого дома, — заметил мистер Джонс. — Кстати, что он хотел сказать, когда говорил об обстоятельствах, не позволяющих ему принять нас в том бунгало? Вы понимаете, Мартин? Это пахло таинственностью.
Мартин отлично помнил и понимал, что слова Гейста были вызваны существованием на острове женщины. Он колебался с минуту.
— Это с его стороны тоже коварство, сэр. И он не показал нам своего мешка до дна. Его манера не задавать вопросов, — это то же самое. Человек всегда любопытен, и этот барон так же, как и другие, но он притворяется, что это его не интересует. Не интересует? Зачем же он раздумывает ночью с сигарой в клюве? Не нравится мне все это!