— Он, может быть, и сейчас во дворе и, видя у нас свет, делает аналогичные заключения о нашей бессоннице, — серьезно предположил мистер Джонс.
— Возможно, сэр. Но это слишком важная тема, чтобы обсуждать ее в темноте. Против света у нас возражать нечего, и его присутствие объясняется легко. У нас, в этом бунгало, горит среди ночи огонь, потому что… да черт возьми! потому что вы больны! Больны, сэр!.. Вот вам и нужное объяснение и надо, чтобы вы эту роль поддерживали…
Эта мысль пришла верному сподвижнику неожиданно, как отличное средство возможно дольше держать своего патрона вдали от девушки. Мистер Джонс выслушал ее без малейшего движения в исхудалом лице, без малейшей игры в глубине орбит, где слабый, неподвижный блеск являлся единственным признаком жизни и внимания. Но как только Рикардо подал своему начальнику эту счастливую идею, как он открыл в ней более широкие и более практические возможности.
— С таким видом это будет не трудно, сэр, — сказал он спокойно, как будто не было никакого молчания.
Все еще почтительный, он просто развивал свою мысль:
— Вам ничего не нужно делать, только спокойно лежать в постели. Я заметил удивленный взгляд, который он бросил на вас на пристани.
При этих словах слабо освещенное лицо мистера Джонса искривилось глубокой, темной складкой, пробежавшей полукругом от крыльев носа до конца подбородка. Уголком глаза Рикардо заметил эту безмолвную улыбку и, ободренный, ответил на нее восхищенным взглядом.
— И вы все время держались прямо как палка, — продолжал он. — Черт меня возьми, если всякий встречный не поклялся бы, что вы больны. Я бы дал себя зарезать. Дайте нам денек — другой, чтобы изучить положение вещей и понять этого лицемера.
Глаза Рикардо не отрывались от его скрещенных ног. Мистер Джонс одобрил своим невозмутимым тоном:
— Это, может быть, недурная идея.
— Китаец не в счет. Его можно образумить когда угодно.
Одна рука Рикардо, покоившаяся ладонью вверх, на его коленях, сделала резкое движение, повторенное внизу на стене чудовищно большой тенью. Царившее в комнате очарование полной неподвижности было нарушено. Секретарь задумчиво посмотрел на стену, с которой сбежала тень. «Всегда можно кого угодно образумить», — объяснил он. Дело было не в том, что мог выкинуть китаец, а в том, какое влияние оказывало его присутствие на одинокого человека. А дальше?
Шведскому барону можно было пустить кровь, разрезать шкуру ножом или пулей, как и всякому другому живому существу, но этого-то и следовало избегать до тех пор, пока не удастся узнать, куда он спрятал деньги.
— Я не думаю, чтобы это было где-нибудь в самом бунгало, — рассуждал Рикардо с неподдельной тревогой.
Нет! Дом может сгореть… В нем может случайно произойти пожар или его могут поджечь нарочно, когда хозяин спит. Может быть, под домом, или в какой-нибудь щели, или выбоине? Нет, тоже не то. Лоб Рикардо наморщился от умственного на пряжения. Кожа на его черепе, казалось, принимала участие и этой работе тщетных и мучительных предположений.
— За кого вы меня принимаете, сэр? За грудного ребенка? сказал он в ответ на возражение мистера Джонса. — Я стараюсь представить себе, что бы я сам сделал. Я не вижу, почему бы он мог быть хитрее меня.
— А что вы знаете о себе самом?
Мистер Джонс, казалось, следил за стараниями своего после дователя со скрытой под мертвым спокойствием насмешкой.
Рикардо не отвечал. Материальное видение клада поглощало все его способности. Дивное видение! Ему казалось, что он видит несколько маленьких, перевязанных тонкой бечевкой, полотняных мешочков, вздувшиеся бока которых позволяли угадывать круглые очертания монет — золото, прочное, веское, вполне портативное. Может бьггь, стальные шкатулки с выгра вированными на крышках рисунками; или, быть может, сундук из почерневшей кожи с ручкой наверху, сундук, наполненный бог знает чем. Банковыми билетами? Почему бы нет? Парень собирался возвращаться на родину — значит, у него было с чем ехать.
— Он мог зарыть сундук в землю… где угодно! — воскликнул Рикардо сдавленным голосом. — В лесу…
Ну, да! Внезапно темное облако заслонило перед ним слабый свет свечки, перед ним стоял темный лес ночью и в этой темноте освещенная фонарем фигура копала землю под деревом. И он готов был пари держать, что рядом стояла другая, женская фигура, державшая фонарь. Девушка!
Осторожный Рикардо заглушил образное и пошлое восклицание, наполовину радостное, наполовину изумленное. Доверился ли человек девушке или остерегался ее? Во всяком случае, он не мог сделать дело наполовину. С женщинами полумер не существует. Рикардо не представлял себе, чтобы кто-нибудь мог довериться наполовину женщине, с которой был так тесно связан, особенно при таких обстоятельствах и в таком одиночестве; никакая откровенность не могла быть опасной, потому что, по всей видимости, ей некому было передать секрет. По всему было видно, что за то, чтобы женщина была избрана поверенной, было девять шансов против одного. Но в том или другом случае, являлось ли ее присутствие благоприятным или угрожающим? В этом заключался весь вопрос.
Велико было искушение для Рикардо посоветоваться со своим начальником, обсудить с ним этот столь важный факт и услышать его мнение. Тем не менее он устоял против своего желания, но мучения этой одинокой умственной борьбы были чрезвычайно остры. Женщина — это неизвестная величина в сдаче, даже если имеется основание для догадок. Но что можно сказать, если ты ее никогда не видал?
Как ни быстро происходила его внутренняя работа, Рикардо почувствовал, что более продолжительное молчание стало бы опасным. И он сказал быстро:
— Можете вы себе представить, сэр, нас обоих, себя и меня, с лопатами в руках, вынужденными перекапывать этот проклятый остров от края до края?
Он позволил себе легкое движение руки, которое тень повторила, увеличив его в широкий, круговой жест.
— Это меня обескураживает, Мартин, — прошептал невозмутимо мистер Джонс.
— Не надо падать духом, вот и все, — возразил наперсник. — После всего, что мы вытерпели в этой шлюпке, это было бы…
Он не нашел подходящего определения. Очень спокойно, искренне, но тем не менее чего-то не договаривая, он неясно выразил свои новые надежды:
— Без сомнения, произойдет что-нибудь, что даст нам указания. Одно ясно, что с этим делом нельзя торопиться. Доверьтесь мне, чтобы уловить малейший признак; но вы, сэр… на вашей обязанности лежит закрутить парня. В остальном вы можете на меня положиться.
— Хорошо, но я спрашиваю себя, на что вы рассчитываете?
— На вашу счастливую звезду, — ответил Рикардо. — Не говорите о ней ничего худого. Это может заставить ее повернуть.
— Ах вы, суевер! Ну хорошо, я ничего не скажу.
— Прекрасно, сэр. Но не следует смеяться над этим даже мысленно. С этим не шутят.
— Да, счастье вещь чувствительная, — согласился мистер Джонс мечтательно.
Настало короткое молчание, которое прервал Рикардо осторожным и несмелым тоном:
— По поводу счастья: я думаю, можно было бы заставить парня сыграть с вами партию, сэр, — в пикет или в экарте, для времяпрепровождения, пока вам не по себе и вы не выходите. Быть может, он из таких, которые увлекаются, когда заведены…
— Это маловероятно, — холодно ответил мистер Джонс. — После того, что мы знаем о его истории с его… ну, скажем, с его компаньоном…
— Верно, сэр. Это холодное животное без нутра и…
— Я скажу вам, что еще маловероятно. Не может быть, чтобы он позволил обобрать себя до нитки. Мы имеем дело не с молодым болваном, которого можно взять насмешкой или лестью, а потом терроризировать. Это человек осторожный.
Рикардо разделял это мнение. В сущности, он имел в виду маленькую партию, от скуки, чтобы дать ему, Рикардо, время нащупать почву.
— Вы даже могли бы дать ему немного выиграть, сэр, — про должал он.
— Это верно.
Рикардо подумал немного.
— Он производит на меня впечатление человека, способного неожиданно начать лягаться. Я хочу сказать, если его что-нибудь испугает. Что вы думаете, сэр? Скорее лягаться, чем бежать, а?
— Да, без сомнения, без сомнения, — тотчас ответил мистер Джонс, понимавший язык своего верного сподвижника.
— Я очень рад, что мы сходимся во мнениях. Это лягающее животное. Значит, надо стараться не испугать его, по крайней мере, пока я не обеспечу клада. Ну а после…
Рикардо остановился, зловещий в своей неподвижности. Вдруг он выпрямился быстрым движением, потом посмотрел на своего начальника с задумчивым и озабоченным видом.
— Меня беспокоит одна вещь, — начал вполголоса Рикардо.
— Только одна? — насмешливо спросил тот.
— Одна больше, чем все другие, вместе взятые.
— Вот это серьезно.
— Да, довольно серьезно… Скажите мне, как вы чувствуете себя, сэр, этак внутри? Не собираетесь ли вы проделать один из ваших припадков? Я знаю, что они находят на вас внезапно, но вы должны все же чувствовать…
— Мартин, вы осел.
Озабоченное лицо секретаря прояснилось.
— В самом деле, сэр? Ну, так я рад буду оставаться им, пока у вас не сделается припадка… Это не годилось бы, сэр.
Чтобы освежиться, Мартин расстегнул рубашку и закатал рукава. Босиком он бесшумно перешел комнату, к свече. Тень от его головы и плеч вырастала позади него на противоположной стене, к которой повернулся лицом «просто Джонс». Кошачьим движением Рикардо посмотрел через плечо на тощее привидение, покоившееся на кровати, потом задул свечу.
— В сущности говоря, Мартин, это дело меня, пожалуй, забавляет, — сказал среди ночи мистер Джонс.
Рикардо хлопнул себя по бедру, потом вскричал с торжествующим видом:
— Ну вот и в добрый час! Это хорошие речи, сэр!
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
I
Рикардо осторожно подвигался вперед. Он перебегал с одного ствола на другой, мелкими, короткими прыжками, на этот раз, скорее, по способу белки, чем по способу кошки. Солнце только что взошло, и блеск открытого моря уже сливался с ут- 1›енней, глубокой и свежей синевой бухты Черного Алмаза, тогда как густая тень еще лежала на высоких вершинах леса, в котором скрывался Рикардо.
Он наблюдал за бунгало «Номера первого» с терпением животного и вместе с тем с чисто человеческой сложностью намерений. Он уже нес накануне подобную вахту, и его терпение не было вознаграждено ни малейшим успехом. Но торопиться, по правде говоря, было нечего.
Внезапно перевалив через вершину хребта, солнце залило выжженную площадь перед Рикардо, и единственным черным пятном на фасаде бунгало, притягивавшим его взор, оказалась открытая дверь. Справа от секретаря и слева, позади него, золотые блики прорезали густые тени леса, разрежая темноту над узорчатою кровлею листвы.
Это яркое освещение не благоприятствовало намерениям Рикардо. Он не хотел быть застигнутым в этом положении. Он ожидал появления девушки, взгляда, который позволил бы ему, через выжженную площадку, увидеть, на что она похожа. У него было превосходное зрение, да и расстояние казалось невелико. Ему нетрудно было бы рассмотреть ее черты, если бы она только вышла на веранду, а ведь должна она была когда-нибудь выйти. Рикардо был убежден, что он сможет сразу, по первому взгляду, составить себе представление об этой женщине, и это было, безусловно, необходимо прежде, чем отважиться на первый шаг к тому, чтобы завязать с нею сношения за спиной шведского барона. Он заранее составлял себе об этой девушке мнение, позволявшее ему по первому взгляду украдкой показаться ей или даже сделать ей знак. Все должно было зависеть от того, что он прочитает у нее на лице. Девушка такого рода не могла быть невесть чем важным. Он знал эту породу.
Вытянув немного голову, он видел сквозь гирлянду лиан все три неровно расположенные по слегка изогнутой линии бунгало. На перилах самого отдаленного из них висело теплое одея ло, рисунок которого выступал с чрезвычайной отчетливостью Рикардо различал мельчайшие клеточки. На земле перед крыль цом пылал яркий костер из сухих веток, и под лучами солнца трепещущее пламя побледнело так, что стало почти незамет ным; это было только слабое розовое сияние под легким стол бом дыма. Педро склонил над костром свою обмотанную белы ми тряпками голову и взъерошенные пучки своих волос. Эту повязку наложил сам Рикардо после того, как проломили эту огромную, шершавую голову, которой странное существо покачивало, как мертвым грузом, двигаясь по направлении к крыльцу с маленькой сковородкой в своей огромной, косматой лапе.
Да, Рикардо было видно, и вблизи, и вдали, все, что только можно было видеть. У него было превосходное зрение. Его взгляд не мог проникнуть только под низкую крышу бунгало, сквозь продолговатое пятно открытой на веранду двери. Это было невыносимо! Рикардо чувствовал себя оскорбленным Женщина, несомненно, должна выйти. Почему бы ей не выйти сейчас? Не мог же негодяй, выходя из дому, привязывать ее к ножке кровати?!
Никто не показывался. Рикардо оставался неподвижным, как покрытые листьями лианы, спадавшие благодетельной занавеской с огромной, искривленной ветки, протянувшейся футов на шестьдесят над его головой. Даже веки его не двигались, и его неподвижный, пристальный взгляд придавал ему задумчивый вид кота, созерцающего огонь, сидя на коврике перед камином. Но что это? Уж не сон ли? Прямо перед собой, в ярком свете, он видел белую блузу или куртку, синие штаны, пару голых желтых икр, длинную тонкую косу…
— Проклятый китаец! — пробормотал он, совсем пораженный.
Ему казалась, что он ни на минуту не отводил взгляда, а между тем Уанг торчал посреди поляны, не показавшись до того ни с правой, ни с левой стороны дома, не свалившись с неба и не вышедши из-под земли. Он, как юная девица, занимался срезыванием цветов. Шаг за шагом материализовавшийся таким странным способом китаец наклонялся над грядками, у подножия веранды; потом, самым банальным образом, скрылся со сцены, взойдя по ступенькам и исчезнув в темноте открытой двери.
Только тогда желтые глаза Мартина Рикардо утратили свою страстную пристальность. Он понимал, что ему пора уходить. Этот букет цветов, вошедший в дом в руках китайца, по-видимому, предназначался для накрытого к завтраку стола. По-видимому…
— Я покажу тебе цветы, — проворчал он угрожающим тоном. — Погоди немного!
Еще мгновение — чтобы бросить взгляд на бунгало Джонса, откуда должен был, по его соображениям, выйти Гейст, дабы вернуться домой к этому так дерзко декорированному завтраку.
Рикардо пустился в обратный путь. Бессознательное побуждение толкало его кинуться прямо на поляну навстречу намеченной жертве; он мысленно смаковал этот удар ножом, всегда предшествуемый быстрым, ныряющим движением, неизменно несущим противнику смерть. Это побуждение было у него, так сказать, природным, и ему очень трудно бывало удерживаться, когда кровь в нем закипала. Может ли быть что-нибудь несноснее этой необходимости скрываться, подкрадываться, сдерживаться физически и морально, когда в крови бушует пламя. Рикардо начал с предосторожностями спускаться с дерева, которое служило ему наблюдательным пунктом против бунгало Гейста. Его задача облегчалась покатостью грунта, круто спускавшегося к воде; раз попав туда, он становился невидимым со стороны домов. Ноги его, сквозь тонкие подошвы соломенных сандалий, ощущали теплоту скалистой почвы острова, уже сильно накаленной солнцем. Пробежав футов двадцать, он очутился на том месте, откуда мол выходил в море. Он прислонился к одному из высоких столбов, поддерживавших еще вывеску Общества над кучею заброшенного угля. Никто не смог бы угадать, как кипела у него кровь. Чтобы успокоиться, он прижал руки к груди. Рикардо не привык долго сдерживаться. Его ловкость и хитрость, всегда находившиеся во власти врожденной кровожадности, уступали только перед авторитетам патрона и престижем джентльмена. Разумеется, он не был лишен известного рода коварного лукавства, но оно подвергалось слишком жестокому испытанию с тех пор, как положение вещей не позволяло сделать прыжок хищного зверя. Рикардо не смел выйти на площадку, буквально не смел.