Радар засек два корабля с боеприпасами, они полным ходом шли по неверному курсу и не отвечали на радиограммы с приказом вернуться.
Директор ЦРУ Аллен Даллес уехал на эти выходные в Пуэрто-Рико и произнес там перед гражданами речь на тему «Бизнесмен-коммунист за границей».
На корабле Мэкки произошел десятиминутный бунт.
«Небо затянуто темными облаками». «Ястреб нападает на заре».
Наконец, второй авианалет отменили.
Он знал, что, по мнению Эвереста, провал был обусловлен более сложными причинами, нежели отмена одной миссии. Общая скудость идей и средств. Но Мэкки настаивал на простой и ясной версии. Гнев и стыд не заглушить этими бесконечными осложнениями.
У него где-то была жена. Оглядываясь назад, понятно, что она – тоже осложнение. Два года учебы после войны, горное дело и металлургия, и жена, которая его поддерживала. Он едва помнил ее лицо. Бледное и одутловатое от выпивки. К тому времени она стала женой полувоенного. Ей нравилось кино. Нравилось сидеть, просунув задницу между сиденьем и спинкой кресла, с ногами на задранном кверху краю сиденья – она, как серьезная игрушка, раскачивалась под свист пуль. У нее, кажется, были красивые волосы, вспомнилось ему, и она регулярно пила, как бы предвосхищая жалобы на собственную неуправляемость.
Разведгруппа высадилась на берег еще до полуночи. Мэкки был единственным американцем на резиновом плоту, хотя ему не полагалось там быть. Плот вынесло на берег, один из пассажиров спрыгнул в воду и побежал вдоль борта, зачерпывая плотный песок обеими ладонями и бормоча молитвы. Они начали размечать берег сигнальными огнями для войск, которые ждали за волнорезами в старых кренящихся десантных судах и обретших второе рождение фрейтерах. Нельзя сказать, чтобы местность была совсем пустынной. Несколько человек сидело у распивочной над пляжем, старики разговаривали. Один из разведчиков в черных спортивных трусах и черной трикотажной фуфайке, вымазанный для маскировки камбузной сажей, пошел к ним беседовать с автоматом в руках. Ти-Джей был безоружен. Он не мог сказать, почему – то ли давал понять, что его роль здесь ограниченна, то ли этой ночью он чувствовал себя неуязвимым. Резкий запах моря бодрил. Он увидел рядом с распивочной старый «шевроле» и послал старшего разведчика Раймо взять у кого-нибудь из завсегдатаев ключи от машины – в знак гостеприимства от будущего освобожденного населения. Он хотел выяснить, действительно ли лагерь местной милиции находится там, где должен быть по словам разведки. Машина была сорок девятого года, и на приборной доске красовалась наклейка с кубинским бейсболистом в форме «Бруклин Доджерз». Они проехали метров двести по каменистой дороге, когда в дальнем свете фар появился джип и в нем – силуэты двух покачивающихся голов. Ти-Джей остановил машину, перегородив дорогу по диагонали. Раймо вышел наружу и что-то заговорил между очередями из своего автомата. Через раз автомат выпускал очередь трассирующими. Жар и свет. Когда магазин опустел, в джипе сидело два мертвых милиционера с открытыми ртами, обивка дымилась. Раймо стоял и смотрел, его приземистое тело замерло. Босиком, в забавных клетчатых шортах, он походил на миннесотца в отпуске, и с живота спускался патронташ. Они услышали пистолетные выстрелы с берега и поехали к распивочной. Кто-то сказал, что разведчик пристрелил одного из стариков за неосторожное замечание. Рядом с убитым толпились люди и спорили. Ти-Джей пошел к пляжу. Аквалангисты помогали укрепить сигнальные огни в воде. Он поручил радисту сообщить на головное судно, чтобы они послали на берег командиров бригад, войска, чтобы они уже, черт побери, шевелились. Вернувшись на дорогу, он увидел женщину, которая стояла у соломенной хижины и хлопала по телу ладонью. Они находились совсем недалеко от болота Сапата, что славилось своими москитами.
Он прочитал надпись на рекламной растяжке. Скидки на рабочие халаты. За углом послышались голоса, характерный резкий смех людей, выходящих из бара. На заре закричит петух, залают собаки, будто среди жестяных хижин какой-нибудь карибской деревушки.
Память представала серией неподвижных образов, пленкой, разорванной на кадры. И не получалось связать их воедино. Он видел, как Раймо распахивает дверь машины – прерывистое движение, каждый сегмент оставляет расплывчатый след. Очереди из списанного «томпсона» стали первыми выстрелами в заливе Свиней. За это Раймо пользовался уважением других пленных, когда двадцать месяцев они сидели в крепости «Ла Кабанья», слушая винтовочные выстрелы, доносившиеся из рва, где расстреливали их товарищей; каждый резкий залп отзывался четким эхом, громом с ясного неба, и пленники думали о собаке, что жила во рву и лакала кровь.
Наконец у дома остановилось такси.
Он пошел в ванную и сунул руки под холодную воду, чтобы облегчить зуд от укусов там, где не помог лосьон. Во время командировки в Индонезию он подхватил малярию, и она то и дело давала о себе знать, тело будто превращалось в болото. Он подошел к двери и стал ждать.
Однажды жена поранила его: замахнулась ножом через кухонный стол и попала по челюсти слева – после ночи, проведенной бог знает как. Он в мыслях никогда не называл ее по имени. Для него она обитала в каком-то туманном далеке, в комнате с занавесками, и никогда не вставала из кресла. Вот что происходит с любимыми, которые уходят от нас. Мы навечно запираем их в комнате.
Вошла до черноты загорелая женщина, с закопченной и потрескавшейся кожей. Сказала, что ее зовут Ронда. Толстый слой темной косметики заставлял его думать о ночах на побережье и гонорее.
– Казаль велел с тобой хорошо обращаться.
– Как думаешь, что он хотел сказать?
Она улыбнулась и расстегнула молнию на юбке. Казаль был барменом в «Гаване», притоне на набережной, где обслуживали моряков торгового флота, обиженных кубинцев и прочие тела, вынесенные морем на берег.
Всю ночь разносилось над водой: «Слушайте, братья мои, рев белого тайфуна». Самое неприятное, самое мерзкое чувство – стыд за свою страну.
Уин Эверетт сидел в пижаме и просматривал позавчерашний выпуск «Дэйли Ласс-О», студенческой газеты Техасского женского университета. Писали о соревнованиях капитанш болельщиков и тамбурмажорок. По всей стране искали обычную студентку. Он сидел в кресле в углу спальни. Из газеты он узнал, что изначально его учебное заведение именовалось Техасским институтом промышленности и образовательным колледжем для белых девушек штата Техас по гуманитарным и техническим дисциплинам. Он пропустил статью про Дж. Ф.К.
Внизу зазвонил телефон. Он услышал, как Мэри Фрэнсис прошла в кухню и сняла трубку. Затем подошла к лестнице, и он отложил газету в ожидании, что она его позовет.
Она смотрела, как муж спускается по лестнице, в своей пижаме он казался невесомым; эта мягкая походка появилась у него совсем недавно – он словно хотел показать стороннему наблюдателю, что ушел в тень. Они слегка коснулись друг друга, когда он проходил мимо, и она понимала, что это значит: они займутся любовью на свежем белье в спальне с открытым окном, запахом дождя и влажных листьев.
Парментер звонил из автомата. Слышен был шум машин и уличной суматохи. Уин смотрел, как Мэри Фрэнсис поднимается по ступенькам, рука ее заскользила по перилам, едва касаясь.
– Ну, как у нас дела?
– Телефон не прослушивается. Я их больше не интересую. Кроме того, я его прочистил.
Короткий смешок.
– Ты умеешь это делать?
– Вожусь иногда с железками в подвале, – ответил Уин.
– Ты знаешь такого человека, Джорджа де Мореншильдта?
– Нет.
– Он подрабатывает в Отделе контактов с населением. Я выяснил, что он также связан с армейской разведкой. Куба через Гаити. Сейчас летит в Гаити. Возможно, речь о поставке оружия. Джордж выглядит сторонником Кастро. Полагаю, это искренние симпатии. Но дело в том, что, если моя информация верна, он работает против интересов Кастро, или начнет работать, как только доберется до Гаити. Так или иначе, нас его дела напрямую не касаются. У него есть молодой друг, парень, которого он опрашивал по поручению Управления. Дезертир, который вроде бы раскаялся после двух с лишним лет в СССР. Я выяснил у Джорджа, как его зовут, и кое-что проверил. На этого парня заведено досье 201, начиная с декабря 1960-го.
– Его забросила наша разведка?
– Учитывая, как мы подделываем собственные досье, точно не скажешь. Никаких явных свидетельств, что в Россию его направили. Это все, что я могу сказать, за исключением одного: в армии он частично служил на закрытой базе в Японии. Ацуги. Работал на радаре. Имел доступ к информации о рейсах «У-2». Славный сувенирчик для советской стороны, когда он к ним переметнулся. Женился на русской девушке. Затем решил вернуться домой. Молодожены обосновались в Далласе, познакомились с Джорджем, проводили вечера в компании местных эмигрантов, предавались воспоминаниям. По словам Джорджа, ночью, примерно две с половиной недели назад, наш юноша выстрелил в темноту, целясь в печально известную голову генерал-майора армии США в отставке Эдвина Э. Уокера.
Пауза. Уин прислушивался к плотному потоку в трубке, жизни города, автомобильным гудкам, машинам, несущимся по мостам через Потомак.
– Возможно, это неплохой вариант, Ларри.
– Ты так говоришь, будто речь о трехкомнатной квартире. Мы могли бы из него что-нибудь слепить. Крайне левый тип. Впихнуть его в систему. Связать с кубинской разведкой. Возможно, даже вывести на сцену. Пусть думает, что работает на левых, на Кастро, на Советы, что бы его там ни интересовало, а мы поможем ему выбрать одну из сказок. Причины стрелять в президента всегда найдутся.
– Скажи Мэкки. Сообщи Ти-Джею детали. Он его обработает.
Казалось, будто он только и делает, что ложится спать. Все время пора в постель. День приходит и уходит, и снова спать.
Он обошел дом, выключил повсюду свет, проверил входную дверь и черный ход. Однажды он видел «У-2» на солевой равнине в Неваде. Таким дети представляют себе настоящий самолет-разведчик. Причудливый разворот крыльев, с виду незаконченный корпус, сами крылья завернуты на концах. Зато планерный каркас оснащен реактивным двигателем, самолет мог взлетать под углом больше сорока пяти градусов, подниматься на восемьдесят пять тысяч футов в высоту, камеры наблюдения охватывали полосу шириной более ста миль. В Советском Союзе его называли «темной леди шпионажа». Уин проверил, выключена ли духовка. Больше на первом этаже проверять было нечего.
Мэри Фрэнсис ждала в постели. У кресла горел мягкий свет. Раздеваясь, Уин ощутил кожей прохладу. Ночь наполнилась новыми запахами: мускуса почвы, влажной коры и ночного жасмина, благоуханием свежести; земля вращалась после дождя. Он медленно прижался к телу жены. Обветренное лицо и выгоревшие брови. Грудь слегка пахнет духами. Он залюбит ее до смерти, погрузит в потаенный сон. Ее голова металась по подушке, веки были плотно сомкнуты. Он уткнулся лицом в изгиб ее шеи. Ночь полнилась звуками воды: слабые всплески, капли дождя падали сквозь листву, вода стекала с крыши, журчала по водосточным трубам, влажно шелестели шины по асфальту, по мокрым улицам. Он слегка приподнялся, переплел их пальцы. Они с силой прижимались друг к другу. Аромат напряжения. Глухой гром вдалеке. Безмолвная вода в лужицах среди травы, вода бежит по черенкам листьев, скапливается на паутинке в их середине, капли, дрожащие брызги, влага на листьях дуба, что растет у дома, брызги на стекле, когда меняется ветер. Волосы у нее белокурые с проседью, кожа розовая и шероховатая, она крупнее него и энергичнее, пока что энергичнее, и всегда хотела для него лишь безопасности и ясности. Он вдыхал слабый запах пота, чувствовал, как на подбородок стекает слюна. Руки стиснуты, напряженные пальцы дрожат. Ее ягодицы двигались, простыни отзывались шуршанием, пушок в уголках ее губ повлажнел. Он произнес ее имя и увидел, как она распахнула глаза, полные того особенного изумления, того безграничного доверия, которым наделяла она будничные таинства. Она была частью мира, чего ему не удавалось никогда. Она сама и была миром. Он высвободил руку и вытер слюну. Она быстро произнесла его имя, много раз подряд, словно капитан болельщиков повторяет ритмичный лозунг, и это было то, что нужно, то, что нужно.
Бок о бок, слушая радио.
– Интересно, что говорят друг другу остальные? – спросила она.
– Когда?
– Вот в такие минуты. Узнать бы, что они говорят. Может, о том, о чем мы даже не задумывались. – Она рассмеялась сама над собой. – То, что мы должны были бы говорить.
– Во время секса или потом?
– Во время секса неинтересно. Любовные охи-вздохи. Нет, после, как сейчас.
– Ты думаешь, мы все эти годы говорим что-то не то?
– А тебе не хотелось бы подслушать? Подсматривать я не хочу, а вот подслушать можно было бы.
– Они говорят: неплохо бы покурить.
– Кто тебе звонил?
– Где мои сигареты? Вот что люди говорят.
– Мне он не представился.
– Ларри Парментер. Ты его знаешь. Мы видели его у кого-то в гостях в Майами.
– Очень смутно.
– Года три назад.
– О чем он с тобой говорил?
– Вот любопытная какая.
– Иногда по ночам хочется, чтобы меня обнимали. Сегодня я хочу слушать. Так здорово лежать на смятых простынях и слушать. Укрой меня словами. Мы – двое ночных болтунов. Расскажи, о чем вы говорили.
– Об очень сексуальных вещах.
– Ну уж, конечно.
– Об «У-2». Это самолеты, которые засекли ракеты, когда СССР поставлял их на Кубу. Мы раньше называли их снимки порнографией. Собирались толкователи снимков и говорили: «Ну-ка, что за порнушку нам сегодня привезли». И правда – Кеннеди разглядывал эти снимки в спальне.
– А еще? – сказала она.
– Шпионские самолеты, беспилотные самолеты, спутники с фотоаппаратами, которые за три сотни миль различают то, что ты видишь с тридцати метров. Они видят и слышат. Знаешь, как древние монахи, которые тщательно записывали знания. Эти системы собирают и обрабатывают информацию. Все тайные знания мира.
– Одна из самых чудесных вещей – такими ночами ощущать всей кожей воздух, правда?
– Я скажу тебе, что это значит – эти датчики на орбите, которые слышат наши постельные разговоры. Это значит – конец доверию. Чем сложнее системы, тем меньше люди в себе уверены. Уверенность из нас высосут. Приборы выжмут нас, мы станем невнятными и мягкотелыми.
Годы, проведенные вместе, быстротечные годы, отвлекающие маневры, ловкие опровержения, гробовое молчание – все это не давало Мэри Фрэнсис надеяться, что она когда-нибудь узнает, какие тайны Уин хранит в данный момент, то есть ей были приятны подобные минуты откровенности, форма и размах его словесных хитросплетений. Она побуждала его рассказывать обо всем, о темах и событиях, связанных с работой, или просто о своих мыслях – молчаливо поощряла его, создавая поле восприятия, безмолвия. Такая же естественная обязанность для нее, как выбор занавесок. Теперь она стала экспертом по части создания атмосферы робкого любопытства, и хотя он больше, по сути, не работал, она по-прежнему хотела все знать, страстно желала слушать. Но сегодня случилось так, что она уснула, тихо уплыла по течению, завернувшись в простыню и положив руку ему на грудь. Он слушал радио, кто-то проповедовал евангелие четким радостным голосом, волнующим, энергичным, уверенным. Да-да-да-да. Бог живет и здравствует в Техасе.
Он создаст этого человека, выстроит личность, моток тонкой пряжи из привычек и убеждений. Ему нужен человек с правдоподобными причудами. Он создаст затененную комнату, комнату снайпера, которую следствие в конце концов обнаружит и подвергнет каждую мелочь безжалостному изучению, выслеживая друзей, родственников, случайных знакомых, проникая в их собственные комнаты, полные теней. Наша жизнь интереснее, чем мы думаем. Наша жизнь – это сюжет без сокращений и таинственной подсветки. Наша жизнь, если внимательно изучить все родственные и прочие связи, изобилует смыслом, полна течений и сложных поворотов, которых нам самим не позволено воспринять целиком. Он выявит скрытую гармонию в неприметной жизни.
Записная книжка с двусмысленными указаниями. Фотографии, искусно (или грубо) смонтированные. Письма, билеты, поддельные подписи, череда вымышленных имен. Все это потребует тщательной дешифровки, перевода в обычный текст. Ему зримо представились команды лингвистов, фотоаналитиков, специалистов по отпечаткам пальцев, специалистов по почерку, волосам и волокнам, пятнам и кляксам. Исследователи, воссоздающие цепь событий. Он обеспечит их заработком на долгие годы, приведет их в подвальные комнаты продуваемых ветром рабочих трущоб, в затерянные города тропиков.