— О-о! — смеялись чукчи, глядя на этот поезд. — Предводитель кочевья едет! Друг, где твой кочевой караван?
Кочевой караван обыкновенно движется шагом.
— Близко! — отшучивался Калюун. — Да и стадо тут же. Что, мох найдётся ли? Ваши копыта весь мох вытоптали!..
— Что делать? Олени пристали, — объяснил он потом зрителям. — Только третьего дня приехал с Чауна!..
Молодые парни, собиравшиеся состязаться в пешем беге, уже давно сгорали от нетерпения. Маленький и невзрачный Келеккак, бедный родственник Акомлкжи, проживавший в качестве пастуха при его стадах, подбежал ко мне с озабоченным видом.
— Хочешь ставить, так ставь! — заговорил он без обиняков. — Молодые люди хотят бежать. Видишь, солнце перевалило через макушку неба. До вечера ещё много работы!..
Я велел одному из своих спутников достать обещанную ставку.
— Только поставь побольше! — сказал Келеккак. — Далеко будем бежать! Жалко наших ног при малой ставке!
— А тебе какая забота? — возразил я шутя. — Разве ты возьмёшь? Твои ноги что-то коротки!..
— Пусть коротки! — возразил Келеккак уверенно. — Всё равно возьму! Ставь ставку! Замедление ты!..
Ставка вызвала одобрение всех присутствующих. Она состояла из полукирпича чаю и папуши листового табаку, что представляло по южносибирским ценам стоимость немного более полтинника, но мне обошлось не менее двух рублей, а у окрестных жителей представляло меновую цену двух молодых оленей. Келеккак и его товарищи тотчас же стали приготовляться к бегу. Они снимали обувь и верхнее платье и оставляли на себе только нижнюю одежду, сделанную из тонких и мягких шкур, и тонкие меховые чулки, надетые шерстью внутрь, запущенные под шаровары и плотно затянутые шнурками вокруг щиколотки. В руках у каждого был короткий и крепкий посох с широким роговым наконечником, для того чтобы подпираться во время бега. Всех участников бега набралось человек двенадцать. Большая часть их сгруппировалась около ставки, нисколько не заботясь о том, чтобы выровняться в линию, и дожидаясь только, чтобы последние покончили переодевание. Плотная фигура Акомлюки заметно выдавалась между другими.
Он не снял кукашки и только плотнее затянул пояс вокруг стана и неподвижно стоял, опираясь на посох, весь наклонившись вперёд и готовый каждую минуту сорваться с места. Трое молодых ламутских парней, тоже пожелавших принять участие в состязании, тощих и низкорослых, с ногами, похожими на спички, выглядели рядом с ним просто пигмеями.
— Как весенние телята возле сохатого! — самодовольно говорил чукча, поглядывая на группу молодых людей. Старые ламуты стоявшие в толпе, только поддакивали. Они слишком боялись чукч и зависели от них, чтобы защищать перед ними своё национальное достоинство. Даже степенный Пэлэпка — Павел (Павел Филиппов), капрал рода Балаганчиков, счёл своим долгом заметить на ломаном чукотском языке:
— Ламуты слабее, ламуты мало едят! Никогда еды нет — оттого!..
Как только последний из переодевавшихся поднялся с земли, вся группа кинулась врассыпную, толкая и перегоняя друг друга, но всё-таки, видимо, стараясь сберечь свои силы для дальнейшей части состязания. Ввиду важности ставки бег предполагался далёкий. "Пока обессилимся! Пока мозг в костях не сожмётся!" — говорили парни. Решающее значение, конечно, должно было принадлежать обратной половине пути, по направлению к стойбищу.
Зрители стояли, не расходясь, и смотрели вслед убегавшим. Я стал искать глазами Толина. Они стояли с Амрилькутом в стороне и о чём-то оживлённо разговаривали. Я подошёл слушать.
— Я тебе опять говорю, — настаивал Амрилькут, — не гонись ты за призом! Их умы все против тебя! Ещё испортят тебя, да!.. Если нельзя не состязаться, сам останься сзади, приезжай третьим или четвёртым!.. Дай другим потешиться!..
Толин упрямо тряхнул своими длинными серьгами.
— Скажи ему, Вэип! — обратился ко мне Амрилькут с огорчённым видом. — Он русских любит, может, тебя послушает!..
— Я как стану сзади оставаться?.. — проворчал Толин. — Люди хотят обогнать, а я стану оленей удерживать?.. Пусть колдуют! Мы тоже найдём вдохновение!..
К моему удивлению, Энмувия, который вчера так неотвязно преследовал Митрофана, не побежал вместе с другими.
— А ты чего? — насмешливо обратился к нему Селиванов. — А ещё, говорят, лёгкий человек!
Энмувия печально посмотрел на него.
— Худо! — сказал он со вздохом. — С утра занемог. Чай пил плохо. Еду не ел. Теперь всё тело дрожит!..
— Отчего заболел? — допытывался Селиванов.
— Кто знает? — ответил Энмувия уклончиво. — Людей с твёрдым сердцем слишком много, мужчин и женщин!..
— Видишь! — сказал Селиванов с негодованием, уразумев намёк и обращаясь на этот раз ко мне. — Только у них ума, чтобы портить друг дружку. Давеча Толиновых оленей, а теперь и до людей дошло!..
Каляи отыскивала меня в толпе.
— Друг! — сказала она просительно. — Ты обещал поставить и женщинам. Поставь скорее! Я не в силах дожидаться. Сами ноги так и убегают. Поставь, пожалуйста! Пусть и из нас кто-нибудь потешит душу, русскую ставку возьмёт!
Я поставил ставку и для женщин. Они оказались гораздо азартнее мужчин и толпою бросились вперёд, не давая себе даже времени раздеться и кое-как на бегу развязывая оборы и сдёргивая через голову мохнатые верхние кэркэры. Толстая Виськат не преминула запутаться в собственной волочащейся штанине и тут же около стойбища ткнулась лицом в снег, вызывая смех и вольные шутки зрителей. Вместе со взрослыми девками и молодыми бабами побежали и молоденькие девочки, которые не могли иметь никакой надежды добежать даже до половины бега. Маленькая Уанга тоже ковыляла сзади всех на своих коротких ногах. Через четверть часа женщины, в свою очередь, потерялись из глаз, растаяв в сверкающей снежной белизне речной долины. Ожидать возвращения обеих партий приходилось долго, ибо пеший бег, конечно, происходит гораздо медленнее оленьего.
Етынькэу посмотрел кругом. Акомлюки и Умки не было. Все те люди, столкновение которых могло оказаться опасным, были в числе участников бега. В его голове неожиданно родился мудрый план.
— Если бороться, — громко заговорил он, — надо теперь начинать. Вечер приближается. Когда ещё окончим! Кто хочет бороться, пусть бежит греться, — заключил он, входя в роль хозяина. — А ты давай ставку!..
Человек тридцать из присутствующих, все, кто, был помоложе, побежали толпой по общей дороге. Это была уже третья партия состязавшихся. Етынькэу, отыскав место поровнее, заботливо утаптывал ногами снег и убирал прочь сучья и щепки. Люди, побежавшие греться, тоже скрылись из глаз, но вместо них на горизонте показалось несколько движущихся точек, которые, конечно, должны были принадлежать партии женщин. Бег молодых парней должен был простираться гораздо дальше, и для них было ещё рано появиться на поле зрения.
Женщины постепенно приближались к стойбищу. Они растянулись в длинную линию с огромными промежутками и, видимо, изнемогали от усталости. Все силы их ушли на стремительность первоначального порыва. Большая часть уже думала не о ставке, а о том, чтобы как-нибудь добраться до стойбища. Иные ложились лицом на снег и лежали неподвижно, ожидая, пока подойдут бывшие позади. Только Каляи и ещё одна молодая девушка, лет восемнадцати, разгоревшаяся как огонь и выпроставшая плечи и грудь из широких рукавов корсажа, ещё имели силу бежать взапуски. Каляи, впрочем, успела добежать первая и, схватив чай и табак, бывшие на ставке, в обе руки, изнеможенно опустилась на землю. Лицо её посинело от напряжения; растрёпанные косы были покрыты густым слоем мохнатого инея; на бровях, на ресницах — везде был белый налёт. Она хотела что-то сказать, но не могла выговорить ни слова и только громко и часто дышала, как загнанная лошадь. Девушка, прибежавшая сзади, с досадой сдёрнула свой корсаж ещё ниже и повалилась навзничь в сугроб рыхлого снега.
Люди, убежавшие для того, чтобы согреться перед борьбой, тоже возвращались. Добегая до места борьбы, они устанавливались широким кругом вместе с простыми зрителями. Калюун, славившийся своим искусством в борьбе, вышел на середину и сдёрнул свою парную кукашку, обнажившись до пояса. Его красивый белый торс с выдающимися мускулами на груди и на руках как-то странно отделялся от неуклюжих меховых штанов, сшитых по обычному чукотскому покрою и потому лишённых пояса и упрямо сдвигавшихся вниз.
Шея его была украшена ожерельем из двойного ряда крупных разноцветных стеклянных бус.
— Ну, кто хочет? — сказал он, приседая на корточки и растирая снегом свои плечи и грудь, чтобы вызвать прилив крови к коже, защищающий от холода. Долговязый молодой кавралин выступил из рядов и тоже снял кукашку, приготовляясь к борьбе. Он был хром на левую ногу, и это помешало ему принять участие в беге, но он хотел наверстать своё.
— Ты куда, Ичен? — останавливали его зрители. — Калюун тебе ещё изломает что-нибудь!
Но Ичен не обращал внимания на уговоры и встал в боевую позицию, наклонив вперёд туловище, немного расставив ноги и стараясь покрепче утвердить на снегу скользкие подошвы своих сапог. Борьба началась.
Противники бросались друг на друга по очереди. Один стоял пассивно, а другой нападал, стараясь сбить его с ног или, по крайней мере, стащить с места. Они без разбора хватали один другого всей горстью за грудь, за кожу на загривке, за бока, повсюду, куда только можно было впиться крепкими пальцами и даже ногтями. Две пары рук непрерывно опускались на мокрое тело, отскакивали с хлопающим звуком, похожим на удары валька по мокрому белью. Борцы падали на землю, перекатывались друг через друга, таскали один другого в мокром снегу и, вскакивая, расходились, приседали на корточки на противоположных концах арены, натирались снегом и снова становились в позицию для возобновления борьбы. Наконец Калюун так хлопнул Ичена об твёрдо утоптанный снег, что тот, поднявшись, начал смущённо потирать плечи и отошёл в сторону, признав себя побеждённым.
Одолев ещё одного соперника, Калюун тоже вошёл в ряды, для того чтобы передохнуть. За ним оставалось право вступить в единоборство с последним победителем, для того чтобы испытать, кто окажется сильнее всех. На арену выступили новые борцы, но борьба почему-то не разгоралась. Чукчи, видимо, боялись увлекаться, очень хорошо зная, что у таких разнородных соперников, какие были здесь, при первой же серьёзной стычке борьба может обратиться в кулачный бой и окончиться неожиданным побоищем. Когда человек десять уже перебывало на арене, наконец раздался крик подростков, бегавших взад и вперёд по стойбищу:
— Бегут!
Борьба тотчас же прекратилась: смотреть на состязание бежавших было гораздо интереснее. Ставку поделили между собою Калюун и ещё один чёрный приземистый чукча, тоже сваливший двух человек.
Через несколько минут бежавшие уже приближались к стойбищу. Впереди всех действительно был Келеккак. Несмотря на десятикилометровое расстояние, остававшееся за его спиной, он бежал легко, редкими и большими прыжками, каждый раз закидывая вперёд посох и стараясь ступить как можно дальше вытянутым носком ноги.
— Хорошо бежит! — решили знатоки. — Настоящие оленьи ноги.
Шагах в двадцати за Келеккаком бежали рядом Акомлюка и один из молодых ламутов. Ламут постоянно убегал вперёд, но Акомлюка снова делал усилие и настигал его, забегая со стороны дороги и стараясь оттеснить его в снег. Другие так отстали, что их едва можно было разглядеть. Мало-помалу ламут и Акомлюка стали приближаться к Келеккаку. Расстояние между ними сократилось шагов до десяти, потом сделалось ещё меньше. Одну минуту казалось, что кто-нибудь из задней пары вырвет пальму победы у переднего бегуна. Но Келеккак рванулся вперёд с новой энергией и снова оставил своих соперников сзади. Несколькими широкими прыжками он достиг цели и схватил приз. Его волосы, брови и редкие усы тоже были запушены инеем, но он, по-видимому, не очень устал.
— Куда им со мной состязаться? — гордо говорил он. — Я сызмалетства привык: сутками бегаю за стадом, ни разу не садясь; не знаю, что такое полог.
Акомлюка в изнеможении опустился на нарту, стоявшую у межевой черты.
— Если бы не моя болезнь, — сказал он, с трудом выговаривая слова от усталости, — мы бы ещё потягались. Злой дух лишил меня силы. Это все знают!
Акомлюка действительно недавно оправился от болезни.
— А хочешь? — сказал вызывающим тоном Келеккак, в упоении победы, по-видимому, забывший своё зависимое положение. — Хочешь, опять побежим! Я готов пробежать ещё столько же!
Оставшиеся сзади подбегали один за другим. Мой новый приятель Ятиргин, несмотря на усталость, тотчас же осведомился о ставке для борцов и был весьма неприятно удивлён, узнав, что борьба уже окончена.
— Зачем так сделали? — громко роптал он. — Жаль табаку! Мы разве не люди, что нас не захотели ждать?
Однако ропот его остался без последствий. Солнце быстро спускалось на западный склон горизонта, и для вторичного состязания не оставалось времени.
Молодые подростки, не принимавшие участия в беге, не желая отставать от старших, затеяли состязание в прыгании, воздвигая из жердей и изломанных саней импровизированные барьеры и преграды. Прыгали они, не раздвигая ног, с плотно сложенными носками, стараясь придать себе лёгкость несколькими последовательными прыжками и сделать последний, решительный прыжок возможно дальше. Неловкий обыкновенно попадал ногами в средину груды деревянных обломков в платился довольно чувствительными ушибами. Парни, немного отдохнув, принялись прыгать взад и вперёд с таким увлечением, как будто никто из них не участвовал в недавнем беге. Каждый вновь прыгавший старался превзойти предшественника; предельная черта прыжка отодвигалась всё дальше и дальше. Победителем, однако, оказался не Келеккак и никто из чукотских парней, а довольно пожилой ламут с безобразным лицом и ногами, искривлёнными от постоянного сиденья на оленьем хребте. Его подошвы, казалось, были сделаны из каучука; он легко переносился через все барьеры, и каждый след, оставленный его ногами на снегу после предельного прыжка, был недостижимой целью для всех чукотских прыгунов.
Мальчишки отстали от взрослых и, привязав к вершине дерева длинный ремень с лямкой на конце, бегали по кругу, забавляясь "гигантскими шагами". Несколько молодых женщин собрались на другом конце стойбища и затеяли своеобразное игрище, которое тотчас же привлекло к себе внимание всех мужчин, молодых и старых.
Три пары самых бойких женщин встали друг против друга и начали так называемое "горлохрипение", которое заменяет у чукч хоровое пение и служит введением к пляске. Они испускали странные горловые звуки, совершенно не поддающиеся описанию, производя их непрерывной сменой коротких и отрывистых вдыханий и выдыханий. Казалось, как будто оригинальные певицы изо всех сил стараются удержать голос в самой глубине горла и каждый звук, всё-таки выходящий наружу, стремятся снова проглотить и вернуть обратно. Сквозь это странное хрипенье с трудом можно было уловить слова припева:
— затянули певицы протяжным речитативом.
Начался обычный танец, состоявший из довольно нелепого топтания на месте и разнообразившийся вставочными мимическими эпизодами наивно бесстыдного характера, которые я затрудняюсь описать. Мальчишки тоже приняли участие в пляске, и один в особенности возбудил всеобщий восторг выразительной гибкостью своего стана и подвижностью поясницы.
После пляски женщины завязали целый ряд разнообразных игр. Одни прыгали через верёвочку, переваливаясь с ноги на ногу, похлопывая меховыми рукавами в такт прыжкам и каждый раз задевая штаниной об штанину. Другие пускались взапуски "на четырёх костях", крепко упираясь в землю носками ног и кулаками выпрямленных рук, которые должны были оставаться всё время несогнутыми. Третьи прыгали взад и вперёд, сжавшись в комок и схватившись руками за носки сапог, что, при массивности меховых одежд, требовало немалой ловкости. Четвёртые, наконец, попросту ползали на брюхе, вытянув ноги, сложенные вместе, упираясь локтями об землю и поразительно напоминая ползущих нерп; они действительно имели в виду подражать нерпам.