ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
- Папа, я тебя совсем не вижу! - Наташа, капризно поджав губы, отвернулась к окну. - Хотя бы выходной посидел дома...
Буравлев неловко потоптался у порога, с нарочитой небрежностью проворчал:
- Не стрекочи ты, Сорока-Белобока! На пенсию вот пойду - надоем тебе. День и ночь буду на печке сидеть да требовать: подай да прими.
Он наглухо застегнул полушубок и, взглянув на нее ласково, уже мягче сказал:
- Ты уж прости меня, дочка. Даю слово, в следующий выходной будем вместе. А сегодня не могу. Работы певпроворот.
Да, воскресенье для Буравлева - чистое наказание. Не в его характере сидеть дома и заниматься своим хозяйством, когда в лесничестве столько неотложных дел. Лес рубили без всякого разбора, как кому придет в голову. В рощах и борах образовались "щели" - гибло немало молодняка. В нерасчищенных, захламленных урочищах деревья друг от друга заражались и засыхали. Нужно было что-то срочно делать, как-то наводить порядок. До выходного ли? Вот и ходил он по лесу, думал и прикидывал, стараясь найти для себя ответ.
Под ногами ядрено поскрипывал снег. Скупые лучи солнца раскрашивали серебром на ветках деревьев бахромистый иней. Над домами лесничества столбами поднимался волнистый сизый дым. Буравлев стоял на тропке, протоптанной в сугробе, и удивленно смотрел на эту картину. Веяло чем-то давно забытым, родным. Ничего не изменилось. Все было, как прежде, в детстве: и все тот же дымок над крышей, и все тот же переливающийся причудливыми красками иней. Но что-то было и не то. Может быть, другим был он сам...
Вон там, посреди белой поляны, когда-то жались друг к другу три ветвистых старых вяза. Они были похожи на сказочных витязей. А вокруг тесными редутами, как в охране, стояли стройные сосны. Когда над лесом бушевала пурга, на поляне было тихо, как в доме, сосны не давали сюда проникнуть вихревому ветру.
К вязам приходили лоси. Буравлев не раз видел их из окна сторожки. Сейчас вязов-витязей не стало. Поредели и сосны.
Буравлев пересек поляну, неторопливо углубился в лес. В Красном бору долго приглядывался к соснам. Их посадил отец в тот самый год, когда он родился. Выросли, обматерели его ровесницы. Разбросав веера сучьев, они, как в заколдованном сне, стояли гордыми красавицами. Тишина. Не дрогнет ни одна веточка, не шелохнется ни одна хвоинка. Эту сказочную тишь не тревожил даже одинокий крик желны за Окою.
Из ельника на тропинку выскочил огромный черный пес. На загривке у него вздыбилась шерсть. Он был похож на волка.
- Топтыга, назад! - раздался из-за кустов басовитый голос, и на, тропинку вышел Костя Шевлюгин, в полушубке, подпоясанном широким солдатским ремнем, с двустволкой за плечом.
- Не бойтесь, Сергей Иванович, не тронет, - предупредил он.
- Да я не особо из трусливого десятка! - заметил Буравлев.
- Вот вышел погулять. Погода больно хороша.
Костя снял с плеча ружье и поставил его у ствола сосны.
- Сколько протопал, а следа ни одного не заметил.
- Даже белка стала диковинкой, - сказал Буравлев. - Лес редеет, и зверье уходит. Бывало, зайдешь в дубняк и кого только не встретишь?.. А сейчас там хоть шаром покати. Разве только за пень зацепишься. И зачем нужно было сводить его?
- Это надо у вас спросить, - пожал плечами Костя.
Навострив уши, с тропинки сорвался Топтыга и, утопая по брюхо в сугробах, кинулся в овраг. Между стволами сосен замельтешила огромная черная птица. Шумно хлопая крыльями, она проплыла почти над самыми головами. Лицо у Кости озарилось мягкой, добродушной улыбкой, глаза весело засветились.
- Какой косач! - восторженно сказал он. - Молодой еще, потому и глупый такой.
- Что ж, стреляй! - сказал Буравлев.
- Пусть живет... Вы только посмотрите, Сергей Иванович, сколько красоты в его полете! - Костя поправил ремень на полушубке, улыбнулся. Отец мой говорит: волк - сволочь, лиса - прохвост, заяц - дурак. А птица она людям добрую весточку, словно зеленую веточку, песет...
"А ведь неплохой он парень", - невольно подумал Буравлев и протянул на прощанье руку.
2
Буравлев еще долго бродил по лесу. У каждой вырубки останавливался. И так, переходя от одной вырубки к другой, незаметно добрался до прокудинской сторожки. Сам старик Прокудин колол дрова у сарая. Тяжело, устало ходил колун.
Буравлев подошел к старику:
- Отдохни, Трофим Назарович.
Он поставил на попа толстый еловый чурбак и со всего маху ударил по нему. Чурбак с треском развалился на две равные половинки.
- Ну, спасибо тебе, Сергей Иванович, - с достоинством сказал Прокудин.
Он отошел в сторону и смотрел, как споро и с живинкой работал новый лесничий. А когда тот стал отдыхать, промолвил:
- Пойдем в сторожку. Самоварчик поставлю...
- Как-нибудь в другой раз, Трофим Назарович, - отказался от приглашения Буравлев.
- М-да-а, - многозначительно протянул старик. - Дочка, небось, заждалась?.. А меня вот никто не ждет. Некому. Было два сына и тех нет. Война в один мах как языком слизнула.
Его лицо сделалось землистым. Глубже обозначились морщинки.
Набрав охапку дров, едва передвигая ноги, горбясь, он молча понес их в сарай.
Буравлев с болью покинул старика. "Пожалуй, нет ничего ужаснее, чем потерять детей".
3
Наташа росла как былинка на меже. Предоставленная самой себе, девочка убегала в лес, там подражала пению птиц, купалась в стылых омутах, лазила по деревьям, собирала травы. А по вечерам взахлеб рассказывала о своих проделках отцу.
Наташа подросла, стала хозяйкой в доме. Гладила отцу рубашки, штопала носки, готовила обед.
В Приокском лесничестве дом им достался большой и необжитый. Наташа принялась наводить порядок: скребла, чистила, мыла, переставляла мебель...
Кабинет отца превратился в настоящий музей На шкафах расселись чучела птиц, простенки заняли витрины с образцами древесных пород. Над притолокой вздыбились лосиные рога. Пониже, сбоку, висело охотничье ружье и набитый патронами патронташ.
Много было книг о лесе. Расставляя их по полкам, она невольно перелистывала их и с интересом прочитывала некоторые страницы. Еще в Дачном, где жила прежде, Наташа мечтала стать лесоводом. Каждый кустик могла назвать, каждую травинку. И считала, что этих знаний ей вполне достаточно. А сейчас поняла: маловато. Она не испугалась такого открытия. Наоборот, в душе проснулось еще большее любопытство. Наташа завидовала людям, которые создавали эти умные книги.
И вместе с тем к ней подкрадывался робкий, но все усиливающийся страх.
Куда же ей идти? В лесную академию или в медицинский?
Наташа боялась крови. Она вспомнила, в Дачное приезжал молодой врач и рассказывал, как студенты в анатомичке вскрывают трупы. Может, кроме бригады лесорубов ей больше некуда и идти?
4
Наташа осторожно вошла в комнату. Отец, склонясь над письменным столом, делал какие-то выписки из толстой книги. Жилистая рука медленно двигалась по бумаге. Под темной ситцевой рубахой отчетливо острились лопатки.
Слышно, как в печке потрескивали дрова, ветер стегал снежной крупой за стеной бревенчатого дома. Вспышки пламени освещали стоящие на полу ящики, простенок, край письменного стола и сгорбленную, костистую фигуру Буравлева. Входная дверь вздрагивала, словно подталкивали ее снаружи. В лесу ухало, стонало, то вдруг врывался какой-то протяжный, хватающий за сердце вой.
Наташа неслышно прошла к отцу и, касаясь ладонью его плеча, тихо позвала:
- Папочка!.. Ну, папа!.. Глаза испортишь.
- Двенадцать тысяч гектаров леса! Ты понимаешь, сколько это? Столько, пожалуй, во всей Западной Германии не найдется. А в наличии всего три клячи и трактор. Да и тот не в полном твоем распоряжении. Вот и хозяйствуй!.. - Буравлев разогнул плечи, горестно взглянул на Наташу.
Она смутно понимала беспокойство отца. Приокское лесничество по сравнению с Дачным, где они прожили пятнадцать лет, почти в десять раз больше. Полторы тысячи гектаров сосняка, разбросанного среди дачных построек, не требовали особого ухода. К тому же то лесничество располагалось поблизости от города. Когда нужна была техника, Буравлев шел к дорожникам. Если они отказывали - то на какой-либо завод, и ему помогали. Здесь все не так.
Наташа "прижалась к отцу, заглянула ему в глаза. Они задумчивые, усталые.
Буравлев отодвинул книги и, привстав, обнял ее за плечи.
- Ну, Сорока-Белобока, с какими вестями? - в голосе зазвучали ласковые нотки.
Она крепче прижалась к нему.
"Как маленькая!" - подумал Буравлев. Бывало, когда он садился за работу, Наташа пристраивалась рядом и на клочке кальки рисовала "человечков". Однажды начертила по кругу какие-то палочки. "Это что?" спросил он, разглядывая "художество". "Загородка", - серьезно ответила маленькая Наташа. "Зачем она тебе?" - удивился Буравлев. "Тебя загораживать. Ты уходишь, а мне скучно". - "Эх ты, Сорока-Белобока!.."
- Ты знаешь, папа, я повстречалась с сыном егеря. Он о Буяне рассказывал. Лось такой есть. Обещал его показать.
Буравлев потер лоб. Он ясно представил себе Костю, мешковатого парня с добрыми темными глазами, и неодобрительно взглянул на Наташу.
В печке вспыхивали и гасли синие огоньки. Наташа подбросила в топку сухих поленьев, подмела на полу древесную крошку. Пламя охватило дрова, осветило Наташу.
Буравлев в задумчивости поднял на нее глаза и от неожиданности вздрогнул: перед ним стояла Катя. Не может быть! Наташа ведь не ее дочь. Но такая схожесть! Пшеничные косы чуть оттягивали назад голову. На прямом высоком лбу дрожали мелкие пушистые завитки. А эти синие влажные глаза?..
"Нет, этого не может быть. Обман. Это вечная боль говорит во мне". Буравлев устало опустил голову и тихо позвал:
- Иди ко мне, родная. Еще расскажи, что слышала?
- Говорят, что здесь водятся рыси.
Буравлев думал о другом. За что судьба так несправедливо обошла его?..
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
В дверь постучали. Буравлев, не одеваясь, вышел в коридор. Стук повторился - настойчивый, по-хозяйски требовательный.
Буравлев рывком распахнул дверь. Вместе с клубами морозного пара через порог шагнул большеголовый, низкорослый человек. На вид ему было не более пятидесяти лет. Пронизывающим взглядом черных глаз вошедший оценивающе охватил комнату.
Он был одет в короткий черненый полушубок и высокие, за колено, валенки. Из-под его правой, прижатой к боку руки дулом вперед торчала совсем еще новенькая бескурковая трехстволка. Вслед за низкорослым, боясь удариться головой о притолоку, горбясь, вошел белолицый моложавый человек в меховой куртке на молнии, в серых бурках. В белолицем Буравлев узнал директора лесхоза Маковеева.
- Матвей Кузьмич Шевлюгин, - четко отрапортовал большеголовый, протягивая Буравлеву руку. - Здешний егерь. Можно сказать, ваш сосед. А этот, - обернулся он к Маковееву, - Анатолий Михайлович...
- Мы знакомы, - перебил его сухо Буравлев. - Раздевайтесь и отдыхайте. А я самоварчик поставлю.
- Чай не водка. Много не выпьешь, - пошутил Шевлюгин.
- Найдем что-нибудь и покрепче чая...
- Вы, Сергей Иванович, простите нас за позднее вторжение, - смущенно проговорил Маковеев. - Мы тут лося гнали. Был уже на мушке и все-таки утек. Поземка помогла. Позатянула след и - ищи ветра в поле. Лазили-лазили, из сил выбились. А тут ваш огонек...
- Мой дом для гостей всегда открыт, - приветливо отозвался Буравлев.
- Скажи по правде, Анатолий Михайлович, не лось и не поземка повинны, а глаз кривой. Промазал - и все тут беды, - хитровато вмешался в разговор Шевлюгин. - А ведь под выстрел тебе подставил. Только не ленись, бей! А ты в белый свет, как в копейку, ба-бах... Это не какой-нибудь там паршивенький лось, а на всю округу известный сам Буян в руки шел. Свали этакого - на год мяса по горло.
- Свалишь его, хитреца! - покачал головой Маковеев. - Сколько на него охотников? И никто не взял. Это лесной бог, а не лось!
- Что, большой очень? - поинтересовался Буравлев.
- Не Буян, а Слон! - пояснил Шевлюгин, потрясая лицензией на отстрел. - Чистого мяса полтонны. А рожища-то! Вывороченная коряга - и только. С голыми руками к нему не суйся - с маху в землю вгонит. Сколько молодых быков побил - не сосчитать.
- А откуда к нему такое прозвище пришло?
- Старикан тут один есть, лесник. Он каждую пичужку окрестил. И этого старого рогаля Буяном назвал. В точку попал. Норовистый у него характер. Всех быков побивает. Волк тут есть, вожак стаи. В свалке волчьей ему отгрызли ухо. Так ему тут же имечко прилепил - Корноухий. И присохло. Медвежьей, увалистой походкой Шевлюгин прошелся по комнате, заглянул в полуоткрытую дверь кабинета и, переходя на "ты", спросил: - Что, ай один обитаешь?