— Трилобитом? Это что, моллюск? — переспросил Сабельзон, отгоняя от себя некстати приплывшее ощущение бескрайнего тёплого моря и бездумного блаженства.
— Вижу, вспоминаете… Ладно, чего уж теперь-то. Слушайте внимательно. Внимательно, говорю, слушайте, — строго сказало существо, — Согласно кармическому балансу, вы имеете право родиться человеком. Физически здоровым, умственно полноценным ребёнком, без травм и увечий. В нормальной семье, с отцом и матерью. Вы также имеете право на долгую полноценную жизнь — средняя продолжительность по стране воплощения, плюс пять, а то и десять лет сверху. Вы довольны?
— Звучит неплохо, — осторожно заметил Сабельзон.
— Нет, конечно, вы можете отказаться. Воплотиться в теле неизлечимо больного, например. Это хорошо чистит карму, многие любят. И, главное, ненадолго.
— Нет, спасибо, — академик покачал несуществующей головой. Существо, однако, поняло.
— Как хотите. Ваши права я вам изложил. Теперь вы пройдёте через контрольные инстанции. Я бы и сам всё оформил, но таковы правила. У вас там, — существо каким-то образом дало понять, что имеется в виду материальный мир, — сейчас сложный период, так что приходится вводить строгости. Короче говоря, сейчас вы предстанете…
— Всё-таки суд? — вздохнул академик.
— Ну зачем суд? Про вас всё и так известно. Я же сказал, кармический баланс положительный, особых проблем нет. Просто пройдёте несколько проверочек у представителей традиционных духовных учений. На предмет соответствия таковым.
— Я вообще-то ни во что такое не ве… — заикнулся Сабельзон, с опозданием соображая, что в его положении позволить себе роскошь оголтелого материализма сложновато.
— Ну да. Поэтому и нужна проверка. Сейчас люди сами не знают, во что верят. Так что приходится выяснять практически. Извините, Лев Владиленович, у меня клиент уже почти помер.
— Которого дубинками? — проявил участие академик.
— Ну да. Они там ему сейчас глаза выдавливают, так что он быстро загибается. Что поделать, сам виноват.
— А что он такого сделал? — зачем-то поинтересовался Сабельзон. — И где такое происходит? — уточнил он вопрос.
— Где-где. На рынке опиатов, — буркнуло существо, явно не желая вдаваться в подробности. Вам пора. До свидания, Лев Владиленович.
— Дос… — только и успел выдохнуть Сабельзон, когда его снова скрутила темнота.
* * *
— Доброй вечности. Вы христианин?
Пространство вокруг напоминало прежнее — разве что вокруг стало посветлее, а в центре вместо невнятного существа сидел вполне опознаваемый серафим, обвешанный со всех сторон крылами. Сабельзон посчитал крылья, вспомнил Пушкина, и понял, что перед ним серафим.
— Так вы христианин? — повторил серафим несколько настойчивее. Лев Владиленович вдруг осознал, что серафим говорит по-английски.
— Ну, вообще-то по происхождению я… — начал было излагать Сабельзон на том же языке, но ангел раздражённо махнул крылом:
— Нас интересует ваша вера, а не происхождение. Христианство — мировая религия, для нас несть ни эллина, ни иудея, — строго сказал серафим, воздевая верхнюю пару крыльев.
— Что ж. С церковью у меня не сложились отношения. Но я — человек европейской культуры, и признаю огромную роль христианства в её становлении, — с достоинством ответил он. Этой фразой он обычно отделывался от неприятных вопросов о конфессиональной принадлежности. Для самых упрямых у него была заготовлена ещё одна фраза — «мои отношения с Богом — это моё личное дело». Но он чувствовал, что здесь и сейчас она прозвучала бы несколько нелепо.
— Не морочьте моё сознание, — махнул крылом серафим. — Так вы претендуете на воплощение в Европе, Соединённых Штатах и прочих традиционно христианских странах, или как?
— Разумеется, — академику не понадобилось много времени, чтобы сообразить, что к чему. — Желательно, конечно, в Западную Европу. Особенно Париж мне нравится. В семью образованных людей хотелось бы попасть, — добавил он, чуть поспешно и несколько заискивающе.
— Париж — это растущий центр мирового ислама, — поправил его серафим, — а вы говорили про христианскую культуру. Если хотите в Париже и не у арабов — придётся поискать… Ладно, — он махнул крылом и откуда-то появилась книга в чёрной обложке. Он положил её на другое крыло и принялся листать, сдувая страницу за страницей. — Ну вот… вот… и ещё вот. Три вакансии. В смысле — три походящих зачатия на сегодня.
— То есть как это три? — не понял Сабельзон. — Я вообще-то занимаюсь демографией последние пятьдесят лет. Во Франции низкая рождаемость, как и по всей Европе, но чтобы всего три ребёнка… Тем более, сейчас наметился всплеск, у средней французской матери около одного, и девять десятых, почти двое…
— В основном в семьях иммигрантов, особенно арабов, — серафим поднял крыло. — И у атеистов. У католиков слишком хороший вкус, чтобы делать детей. А остальные вакансии разбирают заранее. Вам могу предложить то, что осталось. Слепая девочка, мальчик-даун, и ребёнок неопределённого гендера, рождённый суррогатной матерью для гейской семьи. Выбирайте.
— А что, нормальных нет? — возмутился академик.
— Всё разобрано на три года вперёд, — развёл крыльями серафим. — Знаете, сколько желающих родиться во Франции? Причём — настоящих потомственных католиков со всеми правами? Советую брать девочку, — добавил он, озабоченно глядя в книгу. — В гейской семье вам будет неуютно.
— Не хочу быть слепым, — решительно заявил академик. — Ну ладно, чёрт с ним… — он сообразил, что чертыхаться при ангеле как-то неправильно, — Бог с ним… — тут академик подумал, что это могут принять за божбу, и снова поправился, — хрен с ним, с Парижем. А может быть, по Лондону что-нибудь есть?
— Сейчас посмотрим… — серафим заглянул в книгу. — По Лондону тяжело. Российские олигархи выкупили половину вакансий для своих людей. Но поищем… Ого! — серафим впился взглядом в страницу. — Абсолютно здоровый мальчик, в традиционной английской семье очень хорошего достатка. Такое улетает на раз. Вы везунчик. Оформляем?
Лев Владиленович чуть было не сказал «да», но торопливость серафима вселила в него некие подозрения.
— А что за семья? — спросил он. — Нет ли каких-то… э-э-э… побочных факторов?
— Семья как семья. Бывает и хуже. Занимаются… дистрибуцией некоторых веществ. Традиционный бизнес, ещё с позапрошлого века.
— Опиаты? — почему-то брякнул академик — видимо, в сознании что-то перещёлкнулось на предыдущую беседу.
Серафим посмотрел на него с уважением.
— Это у вас кармическое зрение прорезается, что-ли? — уважительно сказал он. — Передайте своему куратору поздравления. Ну так берёте?
— Всё-таки христианская культура и наркоторговля — это, знаете ли, как-то… — замялся Сабельзон. — Опять же, эта ваша карма. Что-то мне подсказывает, что здесь её можно испортить.
— Насчёт кармы вы правы, — признал серафим, — а насчёт культуры — это вы путаете христианскую культуру и христианские ценности. Вещи, можно сказать, противоположные, — наставительно сказал серафим. — Или вам ближе ценности?
— Ближе, — решительно заявил Сабельзон.
— Ну, так бы и сразу сказали, — серафим захлопнул книгу и извлёк откуда-то другую, в белой обложке. — Ага, вот. Есть замечательная вакансия на воплощение в семье истинных христиан, протестантов. Прекрасные люди, искренне верующие, добрые, смелые, умные, всем бы таких родителей… — вздохнул он. — Оформляем?
— А где они живут? — академик уже понял, что нужно держать ухо востро и на предложение не поддался.
— В Северной Корее, — развёл крылами серафим. — Сейчас там христиан преследуют по закону. Но они держатся за веру. Их, конечно, найдут и замучают, а вас отправят в концлагерь. Но вы выживете, — утешил он. — Крепкий нравственный фундамент, заложенный родителями, поможет вам перенести всё…
— Не надо, — решительно заявил академик. — Мне бы в нормальную семью в нормальной стране, чтобы я мог заниматься наукой. Лучше всего социологией и демографией. Я, знаете ли, привык.
— Очень нехристианские науки, — серафим неодобрительно прищурился. — Кстати, забыл спросить: вы вообще-то крещены?
— Гм, — растерялся Лев Владиленович. — Скорее всего, да, — решил выкрутиться он. — наверняка в детстве что-то такое было. Правда, я в церковь не ходил, в Советском Союзе это было, знаете ли, наказуемо…
— Ах вот вы откуда… — серафим как-то сразу помрачнел. — Я думал, вы европеец. У вас хорошее произношение. До свидания.
— Как это до свидания? — не понял Сабельзон.
— А вот так, — серафим захлопнул книгу. — Ваши и так все места скупили. Березовские там всякие, Абрамовичи.
— Я не Абрамович! — закричал академик, чувствуя, что фортуна ускользает.
— А это сейчас проверят, — серафим повёл крылами, и всё исчезло.
* * *
— Добrейшей вечности. Ви таки евrей?
На этот раз академик попал в пространство, сильно напоминающее физическую реальность. Он сидел в великолепно обставленном кабинете, в мягком кожаном кресле. Во всяком случае, кресло под ним было — не хватало только ощущения придавленной задницы. Но кресло было роскошным. Столь же роскошными были картины на стенах — в основном Шагал — и длинные книжные полки, заставленные аккуратными томиками.
Картину несколько портил хозяин кабинета. Можно было бы сказать, что он сидел за роскошным письменным столом красного дерева — если бы это было правдой. Увы, он не сидел, а парил в воздухе, чуть подёргиваясь, как воздушный шарик. На воздушный шарик он, впрочем, тоже не походил — хотя бы потому, что форма у него была далёка от округлой. По правде говоря, хозяин очень напоминал висящий в воздухе нос — правда, огромный и к тому же весьма характерного вида.
Из ноздрей свисали длинные пряди волос, сильно смахивающие на пейсы — ими он пошевеливал в такт разговору.
Сверху всё это безобразие прикрывала аккуратная кипа.
— Ну, если моя фамилия Сабельзон и я академик, то, наверное, да? — попытался мысленно улыбнуться Лев Владиленович. — Хотя никогда не придавал этому значения. Это другие придавали, — не удержался он.
— По всем сообrажениям вы таки пrавы, — согласился нос, — нос подался вперёд, как бы принюхиваясь или что-то высматривая. — Но если я чего понимаю, вы ж таки из rоссии, а с этой стrаной всегда ну всё так сложно. Всё таки надо за вас посмотrеть.
— Я не обрезан, — честно сказал Сабельзон.
— Ой, ну не говоrите мне за этих глупостев, — фыркнул нос. — Кого сейчас интеrесует ваш поц, котоrого у вас тут нет? А вот шо ви такой честный, таки настоrаживает…
— Простите, вы не могли бы думать без акцента? — не выдержал академик. — Знаете, раздражает.
Нос кивнул — как показалось Льву Владиленовичу, одобрительно.
— Извините, — сказал он совершенно нормально. — Это такая проверка. Если бы вы начали мне подражать, сразу стало бы ясно, что вы никакой не еврей. Столько сволочи сейчас к нам лезет! И все хотят родиться в хорошей еврейской семье. Особенно антисемиты всякие, — добавил нос и скептически хмыкнул. — Они, представьте, верят, что у нас там мёдом намазано.
— Ну, допустим, не мёдом… — подумал Сабельзон. — Я, безусловно, человек европейской культуры, и не откажусь родиться в хорошей еврейской семье. Я любил своего отца, и надеюсь, что следующий будет не хуже.
— Он у вас, извините уж, не еврей, — нос развёл пейсами.
— Гм. А кто же? — академик попытался приподнять бровь, и только её отсутствие помешало ему это сделать. — Да и почём вам знать, вы же не мой куратор?
— У нас есть свои источники, — важно заметил нос. — Говорю же, всякие к нам лезут. Поэтому мы наводим справки. Вот, кстати, и справка, — на столе развернулся длинный свиток, по виду пергаментный, нос поплыл над ним, принюхиваясь. — Любопытная история. Был начале века такой одесский фельетонист, писал под псевдонимом Сабель-Звон, ну, знаете, из классики… Писал, конечно, то, что требовала одесская публика, а сам был членом Союза Русского Народа, в Одессе это было — как быть белым расистом в Гарлеме. Но тем не менее, был. Потом случилась заварушка, к власти пришёл известно кто, и, в общем, он выправил себе документ на псевдоним, под которым его знали как прогрессивного публициста. Правда, документ выправлял таки еврей. Ну и написал как слышал. Так вот, это был ваш дедушка. Потом он, кстати, стал пламенным коммунистом, даже сына назвал в честь Ленина…
— Всё это полная ерунда, — заявил Сабельзон.
— Ну, допустим, ерунда, — нос покачнулся в воздухе, как кораблик на волне. — Хотя, по-моему, неплохая майса. А вам-то почём знать?
— Потому что моего папу назвали Владиленом не в честь Ленина, а в честь маминого брата. Которого действительно назвали в честь Ленина, но, несмотря на это, он был очень хороший человек, — рассказал академик семейную легенду.
— Ну, раз в честь маминого брата, значит, точно еврей, — удовлетворённо констатировал нос. — На самом деле это неважно. Важно то, что вы неглупый человек, а все неглупые люди должны иметь свой шанс… В общем, куда хотите? У меня есть несколько израильских вакансий. Придерживал, конечно — но для хорошего человека не жалко.
— Я буду здоровым? — для начала поинтересовался академик, вспомнив о слепой французской девочке, которой он чуть было не стал.
— Ну, как все… С обычными еврейскими проблемками, но, в целом, да, — нос клюнул воздух. — Мускулов, как у Шварцнеггера, не обещаю, зато светлую еврейскую голову — пожалуйста.
— А семья нормальная? Наркотиками не торгуют? — продолжал допытываться Сабельзон.
— Да боже ж мой! Нормальные семьи, хасидим, на пособии… — пробормотал нос, но академик услышал.
— Извините, — сказал он вежливо, но твёрдо. — Я как раз недавно читал статью про демографические проблемы ортодоксов. Быть десятым ребёнком в религиозной семье мне не хочется.
— Приятно иметь дело с умным человеком, — выражение носа, однако, свидетельствовало о другом. — Как тогда насчёт Америки? Есть пара интересных вариантов.
— Ничего против не имею, — профессор заинтересовался. — Можно мальчиком? Здоровым, нормальным, из хорошей семьи? Образование тоже очень желательно.
— Ну разумеется. Вот у нас тут нормальная здоровая еврейская семья. Первый сын уже есть, будете вторым. Младшеньким, — это слово нос протянул как-то очень сладко.
— А чем я буду заниматься? — не отступал профессор.
— Вас будут заставлять учиться на юриста, но вы взбунтуетесь, переживёте духовный кризис и станете творцом, — нос задрался к потолку. — Скорее всего, займётесь прозой. Но, может быть, изберёте живопись. Или сцену. Вам ведь нужно духовно развиваться, не так ли?
— Пожалуй, — сказал Сабельзон, припомнив слова куратора. — А как насчёт материального положения? Не хотелось бы, знаете ли, голодать. И вообще не люблю быть стеснённым в средствах, — решительно закончил он.
— Тут всё в порядке, — заверил нос. — В молодости возможны небольшие трудности, но большую часть жизни будете хорошо устроены. Плюс признание, премии, пресса, молодые любовники…
— Что-о? — не понял профессор. — Какие ещё любовники?!
— Ну, — заюлил нос, — вы же понимаете, современная культура — очень сложный механизм, там очень большая конкуренция. Чтобы сделать карьеру в этой области, мало быть евреем, нужно ещё иметь соответствующую ориентацию… Да в этом нет ничего страшного. С точки зрения чистого сознания, все эти различия — такая мелочь!
Профессор, однако, был иного мнения.
— Нет, — твёрдо сказал он. — Вы меня извините, но я традиционалист. Во всяком случае, в этом вопросе.
— От гомофобии — один шаг до антисемитизма, — предупредил нос, спустился вниз и озабоченно почесался о столешницу… — Ну да ладно, я не особенно на это и рассчитывал. Хорошо, открываем карты. Вот ваше место! — свиток снова развернулся. — Для вас берёг. Светская семья, отец — учёный, мать — дочь миллионера. Родом из Штатов, живут в Италии. Обеспеченные люди, к тому же вскоре ваш будущий отец получит кафедру. Собираются завести ребёнка. У них роскошный дом в старом квартале. Под окном — персики. Вы любите персики?