— Прости, Аян, не могу, дела…
— Тогда завтра?
А на завтра намечено было у нас совещание, а вечером мы наметили, так сказать, неофициальную встречу.
— Жаль, конечно, но завтра тоже не смогу, — сказал я.
Аян вдруг вспылил:
— А ты не жалей! — И, пристально вглядевшись в моё лицо, неожиданно выкрикнул, как будто выплюнул: — П-шёл!
Как думаешь, за что он обидел меня? А за то, что он неудачник. Неудачники все немного сумасшедшие, это уж точно, по себе теперь знаю: какая только чертовщина в голову не лезет… Я тогда хотел отчитать его как следует, да передумал. К большому человеку иду, неудобно опаздывать.
А в прошлом году Аян ввалился в райсовете в мой кабинет, и, заметь, выпивши. А я терпеть не могу такой распущенности в рабочее время. А тут ещё через несколько минут должны были прийти люди на заседание исполкома. Поэтому встретил я его не особенно дружелюбно, сам понимаешь.
Аян же, вместо того чтобы просить прощения за тот свой дикий поступок, с самого начала стал поддевать меня:
— Тойон председатель, не найдёшь ли время для разговора с таким маленьким человеком, как я?
Сначала я говорил с ним как можно мягче:
— Аян, сейчас действительно у меня нет свободного времени: исполком. Приходи-ка лучше вечером ко мне домой.
Казалось бы, чего ещё ему надо от меня: простил обиду, зову, как близкого, к себе домой. Так нет же!
— О-о, неужели есть в этом срединном мире что-нибудь изменчивей человека?! Тот самый Кирик, списывавший у меня на экзаменах, никак не найдёт свободной минуты принять меня.
В студенческие годы и другие грехи — куда их денешь — случались. И мой приятель склонен, кажется, был вспомнить всё, что было и не было. Ещё не хватало, чтобы другие слушали его воспоминания! Ну, короче, пришлось поторопить Аяна, проще сказать — выгнать. Мой приятель, к счастью, не воспротивился, сразу сник как-то и ушёл растерянный.
А утром узнаю: Аян просился на работу в районное управление сельского хозяйства. Начальник управления не принял Аяна на работу из-за его пристрастия к спиртному. Может, я дал тогда промашку — согласился с ним. Действительно, мне не хотелось, чтобы Аян оставался работать в нашем районе.
И вот через несколько дней Аян приходит ко мне домой. Я встретил его с прохладцей, держался строго, полагая, что он явился мстить мне за тот случай в кабинете. У Аяна был озабоченный вид, и говорил он, еле выдавливая слова. Подошёл к нему поближе, — нет, не выпивши. Если пригласить раздеться, принять как гостя, непременно нужно будет угощать и вином. Если угостишь вином — я его хорошо знаю — опять начнёт выяснять отношения, по душам говорить. Поэтому даже не пытался его удерживать, говорил с ним, стоя в прихожей.
— Кирик, я пришёл к тебе с просьбой.
— С какой?
— Деньги…
«Наверняка на вино просит, не дам больше десятки», — решил я.
— Сколько?
— Пятьсот рублей.
— Пятьсот?! — удивился я.
— Кроме тебя, нет у меня здесь приятеля, который мог бы дать такую сумму.
— Столько денег дома не держу. А сберкасса уже закрыта.
— Знакомых-то у тебя, должно быть, много. Если постараешься — найдёшь.
— Разве удобно в такое позднее время беспокоить людей?! Нет, нет!
— Нет?
— Нет.
Аян, словно соглашаясь со мной, несколько раз кивнул головой. Я-то думал, что прощается, а он вдруг с шумом захлопнул за собой дверь — да так, что в комнатах задребезжали стёкла.
На шум выскочила из спальни Даша.
— Что такое?
— А, гость был один, — ответил я.
— Кто?
— Аян.
— Какой Аян?
— Ну, Аян — зоотехник, учились вместе. Ты его знаешь.
— Тугуновский, что ли?
— Да, он. Отовсюду выгнали. Теперь вот облюбовал наш район. Изменился очень, стал озлобленным, нетерпимым. С таким лучше дружбу не водить. Позавчера пьяный явился ко мне в райсовет.
— Откуда он приехал сюда?
— Не знаю. Не было времени расспросить его — должен был начаться исполком.
— Постой, и сегодня он был нетрезв?
— Н-нет…
— Тогда почему не пригласил раздеться? Почему не усадил за стол?
Я молчал.
— Он ведь был твоим другом, если не ошибаюсь?
— Это прежде…
— А сейчас?
— Ты прекрати свой допрос! Не в гости он — по делу пришёл.
— Какое же дело?
— Деньги просил одолжить.
— Сколько?
— Ни много ни мало пятьсот, — усмехнулся я.
— А ты?
— Где взять пятьсот рублей в такое позднее время… По знакомым, что ли, бегать, собирать для него деньги?
— А если ему очень нужно? Ведь он — твой друг?!
— Тоже мне друг! Это прежде, когда были молодые, бестолковые…
— Прежде… Да если хочешь знать, настоящим другом только он и был тебе. Может, теперь его судьба решается, может, деньги для него теперь — дело чести. Ты же ни о чём его не спрашивал.
— Судьба его давно решена. Теперь уж вряд ли из него выйдет что-нибудь путное.
— А ты, бывший друг, помог ему выкарабкаться из трудного положения?
Тут уж я не выдержал. Закричал сам:
— Хватит из меня душу тянуть!
А она выдохнула еле слышно:
— Человечишка, — и, схватив с вешалки пальто, накинула его поверх домашнего халата и выскочила на улицу.
Такое слово впервые от неё услышал. Так и остался стоять на месте.
Пришла поздно ночью, когда уже все спали. Молча легла в постель. Не знаю, где она была, что делала. Может, и нашла Аяна, дала ему деньги. Я её об этом не спрашивал, и она ничего не говорила.
Словно пытаясь отгадать, что же тогда произошло на самом деле, Тоскин сидел сгорбившись, задумчиво вертя в ладонях уже пустой стакан.
В нетопленной комнате ярко светилась хрустальная люстра. «А её как купил?..» — усмехнулся Оготоев. И тут же поймал себя на мысли, что он думает не столько о том, как помочь Кирику, выручить его, а о том, как этот вот удачливый Кирик, которому Оготоев в душе не раз завидовал, стал таким. И, стыдясь своего равнодушия, испытывая неловкость и смущение, Оготоев глядел на хозяина, погружённого в свои думы.
Подождав немного, Оготоев спросил:
— Ну что, Кирик, холодно?
Тоскин не ответил.
Оготоев, взяв со спинки стула пиджак, набросил его на плечи Кирика поверх свитера и с жалостью посмотрел на его уже седеющую голову. «Эх, Кирик, Кирик… много ты рассказал о себе, — думал Оготоев, — но что-то не верится, что только из-за этих споров разрушилась такая мирная, тёплая семейная жизнь. Платье, мебель — ну и что? В жизни бывает всякое, разное, похуже этих поступков. Другая жена, наоборот, пилила бы: достань то, достань это. В городе некоторые «дамы» вообще не открывают двери магазина с улицы и ещё хвастаются перед другими. Или вот ссора из-за денег…»
Хозяин вдруг поднял голову, с удивлением взглянул на гостя.
— Что ты сказал?
— Прохладно в квартире, говорю.
— Так уж несколько дней не топлено. Затопить?
— Нет, зачем в такое позднее время.
Приподнявшийся Тоскин плюхнулся на стул и пробормотал:
— Быстро разгорится же… тяга хорошая… если очень уж одиноко, иногда топлю, открываю дверцу, сижу, смотрю на огонь…
Весело сверкала люстра, но в доме было холодно, неуютно, и Оготоев поторопил рассказчика:
— Так, значит, из-за этого Тугуновского разошлись?
— Да нет… для развода повод был другой.
— Прошлой осенью, в самую пору охоты на зайцев, автомашина райсовета стояла на ремонте, — как-то глухо начал Тоскин, — поэтому охотиться на зайцев поехал вместе с медиками. Охотились в местечке Булгунняхтах, в четырёх кесах отсюда. Дни стояли дождливые, дороги развезло, грязь непролазная. Доехали потому только, что машина у нас была вездеход. Должны были вернуться в воскресенье вечером, но на обратном пути сломалась, проклятая. Пришлось заночевать у костра. Назавтра, в понедельник, потопали по грязи в звероферму, взяли там машину. Только после обеда добрались до дому. Захожу, а Даша меня встречает заплаканная, расстроенная и вместо приветствия говорит:
— Ребёнок умер! Ребёнок…
Сердце у меня оборвалось. А она всё кричит, надрывается, ну прямо как та самая Кыталыктаах, схватилась за голову, плачет:
— Ребёнок умер! Ребёнок!.. Ребёнок!.. Ты!.. Ты!..
Я ворвался в детскую, вижу: сидят мои дочка с сыном целёхонькие, испуганно смотрят. Я вздохнул облегчённо.
— Что случилось? — спросил у детей.
— В совхозе «Дабан», говорят, умерла девочка, — ответила дочка тихо.
Смерть человека — всегда несчастье, особенно смерть ребёнка. Но я-то тут при чём? Почему она кричит на меня? Захожу в спальню. Лежит на кровати, плечи вздрагивают.
— Кончай истерику! — сердито сказал ей. — Люди рождаются и умирают. И это от меня не зависит.
Как вскочит, как закричит мне в лицо:
— Зависит! Ты виноват! Все говорят. И будут говорить. Ты! Ты!..
— В чём же моя вина?
— Кто ехал за зайцами на санитарном вездеходе? Ты! Ты! Ты! — только это и понял я из выкриков моей жены.
Тоскин нахмурился, помолчал.
— Вообще-то Дарья к этому относилась очень уж щепетильно.
— К чему?
— К использованию моей служебной машины. Она никогда не ездила на ней по своим делам. Сколько раз объяснял ей, доказывал: никакого урона не будет — машины ведь всё равно бегают. Ссылался на женщин, которые по своему усмотрению распоряжаются служебными машинами своих мужей: то объезжают магазины, то отправляются в гости к родичам, то за ягодами.
Она мне поначалу говорила: «Кирикчэн, почему ты так плохо обо мне думаешь?» Потом, как только заикнусь про машину, тут же раздражалась. И детям ездить запрещала. Подумать только, не мог покатать дочку или сына. Боятся: «Нельзя, мама ругать будет». Вот она какая, жена моя — беда моя! Блаженная, не в том веке родилась… Да ведь все люди, которым положена машина, используют её и для своих нужд. Разве не так?!
Оготоев утвердительно кивнул. Да, прав Кирик, прав, сам частенько сталкивался с тем, как использовали государственные машины, будто свои собственные.
Оготоев в прошлом году ездил охотиться на зайцев. До сих пор помнит он, как весь лес на десяти кёс был набит автомашинами разных марок. Многие из них государственные: сверкающие чёрным лаком «Волги», с брезентовой кабиной «газики», УАЗы, даже лимузины, опоясанные красной надписью «Скорая помощь». На болотистых, ухабистых дорогах с бесчисленными корягами, пнями долго ли искалечить машину — он видел разбитыми совсем новенькие машины. Оготоеву неловко было за этих людей, не мог он понять, как у них совести хватает!
— Как только вошёл в свой кабинет в райсовете, — продолжал Тоскин, — звонит первый секретарь райкома.
Ранней весной, после ухода Анастатова на пенсию, приступил к работе новый секретарь — Силянняхов, бывший учитель. Я с ним с самого начала как-то не нашёл общего языка. Некоторые объясняли это тем, что я сам претендовал на должность первого секретаря. А у меня и мысли такой не было. Когда приехал на работу Силянняхов — истинную правду говорю — я очень обрадовался. Думал, работать с молодым человеком будет легко и интересно. Но вышло не так. Он и в гостях-то у меня был всего один раз. И то очень недолго. Заспешил домой, дескать, не успел как следует обосноваться в новой квартире. Затем дважды ответил отказом на моё приглашение: в первый раз сказал, что едет в командировку, а потом сослался на болезнь младшей дочери. Пригласил его на весеннюю охоту на уток — тоже отказался: «Нет, Кирик Григорьевич, плохой я охотник, буду вам, опытным охотникам, помехой, да и дома в это воскресенье много дел». Дома у него действительно немало забот. На его руках две дочки, а жена — в Ленинграде, аспирантуру заканчивает. Он и готовит сам, и стирает. Понимая, что у такого занятого человека и в самом деле нет времени охотиться да по гостям ходить, я его отказам большого значения не придавал.
Вот ещё одно запомнилось, вроде бы и мелочь, но… Однажды, на заседании бюро райкома, при обсуждении спорного вопроса сказал Силянняхову: «Матвей, ты ошибаешься!» Тогда, прервав меня, он заметил: «Матвей Маппырович…» Другие члены бюро, видимо, пропустили мимо ушей эту реплику, но я очень обиделся. После этого даже не пытался сблизиться с ним. «Пусть он сам набивается мне в друзья». Это и было, кажется, моей самой большой ошибкой.
А потом ещё один разговор у нас произошёл. Звонит мне Силянняхов и к себе приглашает.
— По какому вопросу? Сейчас у меня нет времени. Нельзя ли по телефону?
— Необходимо, чтобы вы лично зашли.
Голос Силянняхова был спокойный, доброжелательный. Ну что ж, надо зайти, так зайду. У секретаря райкома и председателя райсовета бывает много вопросов, которые решаются сообща. Просмотрев почту, скопившуюся с пятницы, отправился в райком.
— Сегодня — понедельник, — сказал Силянняхов, когда, поздоровавшись, сели за стол друг против друга. Затем, подождав моего ответа, глядя в перекидной календарь, повторил: — Понедельник…