Если б не Надька, которая четыре раза в день уволакивает Алешу в дом, жизнь у него была бы совсем беззаботная.
Отец дома бывал редко. Он то надолго уезжал в далекие экспедиции, то пропадал в университете, где читал студентам лекции. Когда он приходил домой, мама сразу оживлялась, веселела, оставляла свои книги с рассыпающимися листками и, как капитан океанского корабля, отдавала приказания Надьке разогреть суп и подать жареного цыпленка в соусе. После обеда мама любила поиграть на рояле. Отец, погрузившись в глубокое квадратное кресло, слушал ее, курил трубку, и синий дым заволакивал его большое худощавое лицо.
Он внимательно и неподвижно смотрел на маму, а она на него, не переставая играть, и ее тонкие белые пальцы сами знали, на какую клавишу надо нажать. Ее плечи вздрагивали в такт ударам рук, а губы едва заметно улыбались. И лицо ее, чуть запрокинутое, становилось мечтательным, мягким, каким-то светлым, и от улыбки виднелись блестящие краешки зубов.
– Ну как? – спрашивала она у отца.
– Хорошо, – задумчиво отвечал отец.
И Алеша понимал, что это относится не только к ее игре, а к тому, что вообще славно жить на свете. Славно и очень интересно.
Очень любил Алеша и отца, но любил по-другому. Отец – путешественник и исследователь, и Алеше приятно слушать, с каким уважением разговаривают с ним студенты, заходя иногда по разным делам к ним домой. Но отец не всегда бывает строгим и задумчивым. До чего забавно побегать с ним по ковровым дорожкам из одной комнаты в другую, а из другой – в третью, и тайком от Надьки – отец только посмеется! – покататься на скрипучей двери. А книги! Сколько у отца интереснейших книг про путешествия!
Только один раз мама говорила с отцом не очень ласково. Алеша тогда сделал вид, что ничего не замечает, и, уткнувшись в стол, рисовал на листке перекидного календаря атомный самолет, а мама недовольно ходила по комнате, и у нее от резких движений развевались волосы. Это случилось два года назад, когда они въехали в большую квартиру и отец увешал стены соседней с кабинетом комнаты разными картами. Были тут и старые, невзрачные, очень потертые карты, подклеенные во многих местах, но были и очень красивые, блестевшие голубизной огромных океанов и морей, синими жилками рек.
– Ты извини меня, – говорила тогда мама, чуть повысив голос, – но ведь это, в конце концов, как бы тебе сказать… неэстетично. Ведь не аудитория же здесь, а жилая квартира. А если ты думаешь, что они придают кабинету уют…
– Лена, как ты не хочешь понять, – спокойно отвечал отец, – ведь это мои рабочие карты, а не безделушки для украшения.
Отец говорил правду. Многие карты побывали с ним в экспедициях, и на них красным карандашом были отмечены маршруты. По этим картам Алеша учил азбуку. Он знал, что пятно, смахивавшее на брюкву, – Африка, та самая, в которой водятся жирафы и крокодилы, что земля, похожая на сапог, – Италия. Но это Алеша узнал еще в позапрошлом году, а в нынешнем все свободное время он проводил в кабинете и читал отцовские книги про путешествия. Правда, читать книги с мелким шрифтом было трудновато, но какие трудности могут помешать ему узнать, чем кончилась экспедиция Георгия Седова, или Челюскина, или неистового Магеллана! Он так увлекался книгами, что Надьке приходилось отнимать их во время обеда. А однажды, когда она застала Алешу в три утра в постели за чтением увесистого тома о Колумбе, Надька погасила свет и ничего не сказала, но матери наябедничала, потому что утром, едва проснувшись, Алеша услышал, как мама взволнованно говорила на кухне:
– Прямо не знаю, что с ним делать! Мальчику только девять, а он уже, наверно, больше меня прочитал… Раннее развитие очень вредно.
Алеша так и не понял, почему вредно читать интересные книги, но няня, наверно, понимала это хорошо: с этого дня Надька начала ставить все книги в шкаф и запирать на ключ.
Но не только книги и карты были в кабинете отца.
В нем находилось много и других необычных вещей. На столе вместо пресса лежит огромная, тяжелая капля, не то стеклянная, не то каменная. Это кусок лавы с Ключевской сопки, на которую вместе со студентами поднимался отец. Рядом с куском лавы лежит медный компас: нажмешь особый рычажок – и легкая двухцветная стрелка затанцует под стеклом; а если водить сверху пером, то эта стрелка гоняется за ним, как голодная. А в книжном шкафу одну полку занимают разные высушенные крабы, морские раковины, камни… Под кроватью отца стоят огромные, неуклюжие унты из оленьего меха, привезенные с мыса Дежнева, куда он ездил еще в студенческие годы…
И вот сейчас Алеша стоял в передней, мокрый, взъерошенный, шмыгая носом, и с бьющимся сердцем слушал чужой, незнакомый голос матери:
– С твоим ли здоровьем это говорить? Не на Камчатке ли ты получил хронический насморк?
Алеша вдруг почувствовал, как из носа побежало, и он едва успел вытащить платок, который мама всегда клала в карман, отправляя его на улицу.
– Лена… – ответил отец, и по тому, как упрямо прозвучал его голос, Алеша сразу представил морщинку, клинышком упершуюся в переносицу. – Забудем про это… Ничего со мной не случится. Эх, Ленка-Ленуха, знала бы ты, сколько я мечтал об этой экспедиции! Чуть побольше нашего Лешки был, а уже мечтал… У каждого, понимаешь ли, человека должна быть в жизни своя мечта, своя Антарктида… А без нее какой же ты человек?… Что это за материк!
– На мысе Дежнева заболел воспалением легких? Заболел. А ведь в Антарктиде, сам говорил, морозы достигают восьмидесяти градусов… – В голосе матери слышались слезы: вот-вот заплачет.
Алеша собрал на лбу морщины: о чем это они, собственно, говорят?
– Да пойми же ты: у нас будут особые куртки на гагачьем пуху. Никакой мороз не страшен.
– А плыть… Через всю землю! А штормы и бури? Нет-нет, при твоем…
Алеша насторожился: штормы и бури – это интересно.
– Лена, ты опять за свое! Корабли у нас мощные… И потом, ну как же ты не хочешь понять: не могу я туда не поехать! Понимаешь – не могу! Лег я вчера спать – и попал прямо в Антарктиду. Вышел на берег. Вокруг белым-бело. Сверкают айсберги, метет метель. А я стою па берегу, стою там, где еще не ступала нога ни одного человека. А кругом снега – сухие, вечные, которые ни разу не таяли… Ведь еще точно неизвестно, материк это или архипелаг, острова, прикрытые ледяным щитом… Есть там среди гор и оазисы, и даже цветы цветут – это в Антарктиде, ты только подумай! И если найду два цветка, один – в гербарий, другой – тебе… И есть там еще озера, и никто не знает, образовались ли они от подземных пожаров каменного угля, или…
Алеша не мог дохнуть от волнения.
– Слушай, Костя… Но ведь это далеко… это так далеко! Оттуда можно не вернуться… А обо мне… обо мне ты не думаешь… Уходишь в университет – беспокоюсь, а то уехать туда… Наконец, у тебя есть сын, которого ты обязан воспитывать…
– Лена, да ведь это только на год. Нас сменят. Понимаешь, всего на один год… И при теперешней технике это совсем не опасно…
– И при твоем здоровье?
Алеша был ошеломлен: вот это да! На другой коней земного шара… Какой счастливец отец! А мама тоже хороша… Ну что ей надо? Радовалась бы, плясала, а то на тебе – запрещает отцу поплыть на другой конец земного шара делать открытия!.. Вот, оказывается, что бывает у них дома в то время, когда он отплясывает под дождем или прыгает с помойки – кто дальше…
В передней было так тихо, что сухое потрескивание счетчика возле двери оглушало Алешу. В носу защекотало, хотелось чихнуть, но мальчик с трудом сдержался и продолжал настороженно слушать.
– Боже мой, какая я несчастная! – проговорила мама, сморкаясь в платок. – Другие девочки из нашего класса вышли замуж за обыкновенных смертных и счастливы, а я… я…
– Лена, – сказал отец сурово, – если так, то я должен предупредить тебя: я уже подал заявление ректору университета с просьбой зачислить меня в состав экспедиции, и отступать я не намерен, и еще…
– И что «еще»? – Мама перестала плакать.
– И еще начальнику Главсевморпути…
– Ах, вон оно что! – сказала мама каким-то новым, напряженным голосом, и Алеша по легкому шуршанию платья понял, что она поправляет заколки в тугом узле волос на затылке: так она делала всегда, когда сильно волновалась. – Ты, значит, уже и заявление подал? И со мной не посоветовался?
За дверью застучали каблуки.
Алеша мгновенно юркнул в столовую. Едва он успел уткнуться в первую попавшуюся книгу – это оказалась «Вкусная пища», – как в комнату вошла мама и, ничего не замечая вокруг, прошла в другую комнату. Глаза ее смотрели в одну точку, подбородок был чуть приподнят.
Отец ходил по кабинету, и даже мягкий ковер не мог заглушить его шагов. На скрип двери он не обернулся, но, когда услышал голос сына, удивленно посмотрел на него.
– Морскую ванну принял? – спросил он.
– Ага! – Алеша улыбнулся: отцу можно сказать всю правду, он поймет, сам небось не раз вымокал в экспедициях под ливнями.
Отец щурился от яркого света, и его виски с проседью сверкали, как соль. По его лицу, сухощавому и спокойному, с решительными складками у рта, нельзя было и представить, что минуту назад он поссорился с матерью.
– Ты что это кашляешь? – вдруг подозрительно спросил он.
– Я не кашляю, – сказал Алеша и, посопев носом, еще раз кашлянул.
– А ну поди сюда! – Отец приложил к его лбу большую ладонь и покачал головой. – Ты весь дрожишь… Тебя знобит?
– Я… я… не дрожу, – ответил Алеша, зубами выбивая дробь и мелко вздрагивая всем телом.
– А ну переодевайся, и скорей! – сердито сказал отец.
Алеша очень хотел расспросить отца об Антарктиде, куда мама не пускала его и куда он так рвался чуть не с Алешиного возраста, и еще хотел сказать отцу, что хоть мама и очень хорошая и красивая, но чтоб в этом вопросе он ни в коем случае не слушался ее.
Но Алеша почему-то решил, что сегодня лучше об этом помолчать.
А утром он проснулся с жаром. Мама силой втолкнула под мышку градусник, холодный, как собачий нос, и Надька неусыпно сторожила все десять минут, чтоб хитрый Алешка не стряхнул ртуть. И уж конечно, температура оказалась повышенной. Мама не разрешила вставать, и завтракал он в постели. Днем пришел врач, послушал черной трубкой грудь, спину, изрек: «Грипп» – и ушел, а мама немедленно отправила Надьку в аптеку за лекарствами.
Чувствовал себя Алеша не так уж плохо, но покорно разрешил сунуть в рот порошок и влить столовую ложку горькой – пришлось сморщиться – микстуры.
Все это были сущие пустяки, на которые не стоило обращать внимания. С той минуты, когда он случайно подслушал спор родителей, его жизнь круто изменилась. Когда отец ушел на работу и куда-то ушла мама, а Надька возилась на кухне, мальчик слез с кровати, шмыгнул в отцовский кабинет, вытащил из-под шкафа ключик, куда его спрятала зловредная Надька, и стал с лихорадочной поспешностью читать все, что было про Антарктиду. Дизель-электроход скоро должен отплыть, времени оставалось в обрез, а он мало, он так позорно мало знает об этом загадочном материке! Он должен знать о нем все, решительно все…
Из энциклопедии выяснилось, что материк занимает четырнадцать миллионов квадратных километров – ого! Что средняя высота его гор – три тысячи метров – тоже ничего! Что возле Антарктиды плавает уйма китов, есть и тюлени, и моржи, и императорские пингвины, но – вот беда! – нет ни одного белого медведя…
Как только в дверь позвонили – должно быть, вернулась мама, – Алеша метнулся в спальню и юркнул в постель. Так продолжалось три дня, пока ему не разрешили вставать. Теперь он почти все время изучал книги про Антарктиду. В их доме, однако, что-то изменилось – и это было сразу заметно. Когда Алеша сидел за столом, отец почти не разговаривал с матерью, а всякий раз, когда мальчик приходил со двора, родители сразу умолкали – видно, спор еще продолжался.
И вот однажды утром мама ушла в спальню, как обычно, в халате и вышла неузнаваемая – в сером костюме с узкой юбкой и в черных лаковых лодочках. Она сразу стала тонкой и высокой, и Алеша прямо залюбовался ею. От мамы так пахло духами, что в носу у Алеши защекотало. Лицо у нее было очень строгое, чуть припухшее под глазами.
Надев серую шляпку, мама стала копаться в отцовском шкафу, просматривать и откладывать в сторону какие-то бумажки с круглыми и треугольными печатями. А в одной из них, похожей на обложку тетради, были закреплены кусочки пленок, вроде киноленты, только вместо кадров были изображены какие-то волнистые линии.
Гремя стульями и хлопая дверями, мама вернулась на кухню, отдала распоряжение Надьке насчет обеда, посмотрелась в зеркало и ушла из дому. А Алеша тотчас очутился в отцовском кабинете. Он, как это очень любил делать отец, уселся в глубокое квадратное кресло и, глядя на карту полушарий, погрузился в мечты…
Шумит океан, гонит на желтый берег Африки крутые грохочущие волны, свищет ветер, а по океану, сквозь пену и брызги, ломая носом валы, быстро идет могучий дизель-электроход. На мостике рядом с капитаном стоит в меховой одежде отец, рослый, широкий, прямой, с твердыми, бесстрашными глазами. Он смотрит туда, откуда Дует ледяной ветер и гонит белые плавучие айсберги, где во мгле и туманах лежит таинственная Антарктида…
Алеша повернулся к карте и, разглядывая в самом Низу ее белый кружок, изрезанный заливчиками и бухточками, стал гадать, куда пристанет дизель-электроход и где будет зимовка.
За этим делом и застал его отец:
– Ты что ищешь?
Алеша вздрогнул, точно его застали на месте преступления.
– Да вот ищу, куда он пристанет, – наконец сказал он и покраснел.
– Не туда залез. Вот здесь, в районе Земли Королевы Мэри. Видишь? – Палец отца пополз по зубчатому краю белого пятна и остановился у небольшой бухточки. – А чего это тебя вдруг заинтересовало? – спросил отец, вытаскивая из кармана трубку. – И вообще, при чем тут Антарктида?
Алеша покусал губы, моргнул ресницами:
– Там уголь под землей горит и делаются озера.
Отец ударил трубкой по ладони и рассмеялся:
– Да это только предположение, так сказать – гипотеза… А вообще это материчок, я тебе скажу! Да… Ты, я вижу, кое-что уже знаешь…
И отец рассказал ему про шельфовые льды, которые медленно сползают в океан и превращаются в гигантские айсберги, и про снежные бури, и горные хребты Антарктиды…
Отец говорил долго, увлеченно и так подробно, словно перед ним был не девятилетний сын, а студенческая аудитория, но потом вдруг замолчал, чужими глазами посмотрел на Алешу и быстро заходил по кабинету, задел ногой за край ковра, сбил его, но поправлять не стал.
– Ну, папка, ну чего ты…
– Хоть бы ты подрос скорее, что ли… А то и поговорить в трех комнатах не с кем.
Отец тяжело вздохнул.
К вечеру вернулась мама. Глаза ее возбужденно блестели. Губы улыбались. Шляпка лихо сбита набок. Мама быстро сняла в передней шляпку, пальто и, поправив у зеркала волосы, весело влетела в столовую с большой кожаной сумкой.
На стол посыпались кульки с конфетами, вафлями, коробочка с вяземскими пряниками – отец очень любил пить с ними чай. А Алеша получил в подарок бычка, белого, с черными пятнами на лбу. Бычок был особенный: стоило его поставить на наклонную дощечку, как он, переступая по очереди всеми ногами, медленно сходил на стол. Говоря честно, купи ему мама этого бычка года четыре назад, Алеша визжал бы от восторга, а сейчас уже не то… Но не будешь же маму обижать и недовольно кривить губы! Алеша заставил бычка столько раз проделать дорогу по дощечке, что отец отобрал его и, благодушно прихлебывая чай с пряниками, сказал, что бычок устал и ему нужно дать отдых.
Чай они пили весело и шумно.
Мама носилась по комнатам, легкая и быстрая, и уже не хлопала дверями, не гремела стульями. Все в их квартире стало как и раньше, до того неприятного спора, – уютно, мирно, светло.
Мама перестала читать на тахте толстые книги с желтыми страницами, пахнущими пылью и мышами, перестала, как капитан с корабельного мостика, отдавать приказания Надьке и вела себя, как рядовой матрос, и как-то раз даже крутила в мясорубке мясо. Она вылетала во двор за Алешей, и он уже не въезжал в подъезд на подошвах сандалий: он охотно откликался и бежал домой.