– …Господи, ну почему, почему я вышла за тебя замуж? У всех моих подруг мужья после работы сразу домой, а ты хотя бы к полуночи являлся. А зарплата? Кот наплакал, едва концы с концами сводим.
– Ну да… – с обреченным видом кивал Тесленко, изображая отсутствие аппетита после нахлобучки.
А у самого слюнки текли при виде остывающей миски с наваристым украинским борщом.
– Чего это ты сегодня такой смирный? – с подозрением спросила жена, остановив на полуслове свои упражнения в риторике.
– Что ты сказала? – вскинулся от неожиданности Тесленко.
По своему обыкновению, он пропускал слова жены мимо ушей. Его мысли в данный момент занимала тайна кастрюли, которая стояла на плите. Он гадал, что в ней может быть; хорошо бы его любимы куриные котлеты…
– Ты опять меня не слушаешь!? Ну, негодяй…
– Слушал! Ей-ей. Ну, в общем, это… То есть… – Он смешался и запутался в мыслях. – Антошка, прости подлеца. Совсем я замаялся. Виноват, каюсь, такая работа.
– Так, так…
Антонина, подбоченясь, подошла вплотную.
– Брехло, соленые уши. Я тебя насквозь вижу. Сколько лет я с тобой мучаюсь? Десять. И ты меня хочешь обмануть? Ну-ка, выкладывай, что надумал.
– Сыщик… – ухмыльнулся в ответ Тесленко, теплым взглядом окинув жену с ног до головы.
Была Антонина до сих пор стройна, черноволоса, легка на подъем. Поженились они поздно, и так уж получилось, что детей у них не было. И пара видная – смуглянка Антонина и он, косая сажень в плечах, русокудрый, румяный, до сих пор девки молодые заглядываются, а не дал Господь, не дал…
– Ладно, – сдался Тесленко и, не дав опомниться, обнял жену и поцеловал. – И за что я тебя люблю, такую язву, ума не приложу.
– Отстань, трепло… – для виду начала сопротивляться Антонина. – Ешь, блудный муж. Прощаю… но в последний раз.
«Две тысячи первое и последнее китайское предупреждение…» – едва не ляпнул повеселевший Тесленко. Но вовремя сдержался и быстренько принялся орудовать ложкой.
– Так что там у тебя? – требовательно спросила жена, усевшись напротив.
– Антошка, нужна твоя помощь, – решив отставить всякую дипломатию, ответил капитан. – Там у меня в папке ткань, импортная и, между прочим, очень редкая и дорогая. Нужно узнать, кто в городе носит одежду из этой ткани – костюм или, возможно, платье.
– И это все?
Ехидно прищурившись, Антонина уткнулась подбородком в сжатые кулачки.
– Подумаешь, мелочь какая – разыскать среди городских модниц нужную доблестному оперу
Тесленко. Сколько ты мне отводишь на поиски – год, два?
– Неделю, – отрезал капитан, принимаясь за свои любимые котлеты под соусом. – В крайнем случае.
– А сам что?
– Я оббегал все ателье – мимо. Такой ткани даже не видали.
– Это понятно. Нужно быть абсолютной дурой, чтобы отдать ее в ателье. Загубленные деньги и нервы.
То, что они там лепят, только клоунам впору.
– Вот, вот и я об этом. Искать нужно портного-надомника, притом высококлассного. Тут тебе и карты в руки. Таких умельцев в городе немного. Поспрашивай у подруг, знакомых…
– Не было печали… – тяжело вздохнула Антонина, поднимаясь. – Придумал мне забаву, чтобы по вечерам не скучала.
– Антошка, я тебя очень прошу… – взмолился Тесленко.
– Не скули, я не отказываюсь. Сделаю все, что от меня зависит. Уж не обессудь, если ничего не получится. Мы милицейских академий не заканчивали.
Тесленко удовлетворенно улыбнулся и налил себе чаю.
Антонину свою он знал достаточно хорошо и был уверен, что она не успокоится, пока не отыщет эту треклятую модницу, оставившую столь важную улику в сторожке. Впрочем, он вовсе не был уверен в необходимости таких поисков. Но выбирать не приходилось – другие версии ограбления напоминали безликих уродцев, которых можно увидеть только в бреду; ни фактов, ни вещественных доказательств, ни здравых мыслей. Короче говоря, получилась не добротная версия, а фигня на постном масле, состряпанная в угоду Бубырю…
Портниха, толстая краснощекая женщина лет пятидесяти, в махровом халате невообразимо яркой расцветки и домашних шлепанцах, отороченных мехом, повертела в руках лоскут ткани и небрежно бросила его на стол:
– Ничем не могу помочь, милочка. Нетути.
– Я заплачу любую цену…
Антонина молящим взглядом пыталась расположить к себе Вадимовну – так звали портниху ее постоянные клиенты.
– Экая ты настырная… – заколебалась Вадимовна.
И окинула цепким взглядом Антонину – насколько соответствуют запросы этой смазливой девицы содержимому ее кошелька.
Похоже, Вадимовна осталась довольна – клиент стоящий, не пустышка. Антонина, увидев, как настороженность на лице портнихи растаяла, торжествующе воскликнула про себя: «Есть!»
Для этого визита она постаралась: натянула на себя все лучшее, что было в ее гардеробе, собрала по подругам перстни, золотые цепи и серьги и теперь была похожа на ходячий ювелирный магазин.
– Вот что, милочка, подскажу я тебе, где такую ткань достать. Месяца два назад шила я одной девахе костюм из этого материала. У нее оставался приличный кусок, как раз для тебя хватит.
– Большое вам спасибо! – с энтузиазмом воскликнула Антонина.
Но потом засомневалась:
– Все это, конечно, хорошо… Но, оказывается, в городе уже есть костюм из этой ткани. А мне бы не хотелось…
– Не беспокойся, милочка, не беспокойся! – засуетилась Вадимовна, явно не желая терять такую выгодную заказчицу. – Она ведь живет на окраине, у черта на куличках. Так что вы вряд ли когда встретитесь. Костюмчик у тебя будет лучший, чем у Ляльки. Обещаю. А насчет материала, милочка, не сумлевайся – считай, что он уже у тебя. Мне Лялька не откажет…
Так на столе капитана Тесленко появилась архивная папка с надписью «Дело № 176/12» В ней был достаточно подробно освещен житейский путь весьма смазливой и молодой Ляльки, или Лионеллы Черновой. Несмотря на свой ангельский лик и молодость, Лялька была тем еще фруктом…
Глава 10. КОСТЯ
Кауров, несмотря на годы, мускулистый и гибкий, как пантера, хохоча, тормошил полусонного Костю, никак не желавшего оторвать голову от мягкой подушки.
Наконец Каурову надоело это занятие, и он опрокинул Костину раскладушку. Раздосадованный юноша, сделав кувырок через голову, стал в боевую стойку.
Удар, еще удар!
Молниеносные выпады Каурова сразу прогнали сон. Один из ударов едва не достиг цели, и Костя, опоздав с блоком, спасся тем, что сел в «шпагат». Разозлившись, он сделал стойку на руках, затем сальто и в свою очередь перешел в наступление. Серия точных, хорошо фиксированных ударов не застала врасплох опытного бойца. Но молодость в это утро все-таки взяла верх над мастерством: выпад, второй, несколько обманных движений, стремительный прыжок, и Костина стопа коснулась виска Каурова, на долю секунды опоздавшего с блоком.
– Сдаюсь, сдаюсь!
Кауров шумно задышал, восстанавливая ритмичность дыхания.
– Один ноль в твою пользу… Отлично, Костик. Но обрати особое внимание на стойки. Ладно, все, умываться и завтракать…
Прошло почти два года с той поры, как Костя поселился у Каурова.
Первое время он чувствовал себя немного скованно – ему были непривычны и уютная домашняя обстановка, от которой он успел отвыкнуть, и забота со стороны Каурова, его ненавязчивая мужская ласка. Но постепенно под влиянием неиссякаемой жизнерадостности и доброты Каурова, он начал, незаметно для себя, оттаивать душой, превращаясь из рано повзрослевшего подростка в замкнутого, молчаливого юношу. И только беззаботная улыбка, свойственная этому возрасту, невзирая на все старания Каурова, так и не прижилась на строго очерченном смуглом лице Кости.
Несмотря на установившиеся между хозяином квартиры и Костей почти братские, доверительные отношения, Кауров был для него сплошной загадкой.
Костя знал, что он работает на заводе инженером, ему были известны и некоторые подробности личной жизни Каурова, но кое-какие обстоятельства, подмеченные пытливым юношей, позволили сделать вывод о наличии некой тайны, которую Кауров хранил весьма тщательно от всех окружающих, в том числе и от Кости.
Когда Кауров впервые разделся при Косте до пояса, юноша едва не ахнул, глядя на его могучий мускулистый торс, – многочисленные шрамы буквально испещрили кожу.
Заметив недоумевающий взгляд, Кауров подмигнул ему и сказал:
– Грехи давней молодости. Бывали дни веселые… – не вдаваясь в дальнейшие объяснения, запел он, дурачась, и пошел в душевую. Костя так никогда и не отважился спросить о происхождении шрамов, явно чувствуя нежелание Каурова распространяться на эту тему.
Поразила Костю и библиотека Каурова – около тысячи книг, и почти все на иностранных языках.
Объяснения были просты:
– Понимаешь, приходилось ездить по странам дальнего зарубежья. В основном занимался дружеской помощью так называемым государствам «третьего» мира в создании промышленности. А инженеру без знаний языка и местных обычаев делать там попросту нечего. Вот я и поднатужился…
И он снова все перевел в шутку.
После работы и в выходные Кауров усиленно тренировался.
Костя на первых порах диву давался той звериной грации и кошачьей легкости, с какими Кауров проделывал бесчисленное множество непонятных упражнений, напоминающих магические пассы шаманов, запомнившиеся Косте по какому-то фильму.
– Интересно? – спросил как-то Кауров, по своему обычаю широко и добродушно улыбаясь. – А вот это ты видал?
Он сложил стопку кирпичей, штук пять, затем резко взмахнул рукой… – и остолбеневший Костя глазам своим не поверил: кирпичи превратились в груду обломков!
– Все это, браток, называется кэмпо, искусство кулачного боя. Или, по-иному, – система боевых единоборств. Эффективная штука, доложу я тебе. Есть в Китае один монастырь, называется Шаолинь.
Слыхал? Да, да, мне приходилось бывать и в тех местах…
Кауров ненадолго задумался, хмурясь; затем продолжил:
– Так вот, довелось мне познакомиться с одним из монахов этого монастыря – он был шифу…
Заметив немой вопрос в глазах Кости, Кауров объяснил:
– Шифу – это мастер, наставник цюань-шу, китайской разновидности кэмпо. Вот он меня лет пяток, как щенка, натаскивал… – И резко переменил тему: – Хочешь научиться? Угадал? Тогда переодевайся в спортивную форму.
Так Костя, совершенно неожиданно для себя, с головой окунулся в нелегкие премудрости китайского боевого искусства. И, к удивлению даже видавшего виды Каурова, преуспел.
Гибкий, физически очень сильный, с отменной реакцией, закаленный ранним трудом и житейскими невзгодами, Костя казалось, самой природой был создан бойцом цюань-шу.
Он мог сотни раз без устали отжиматься на пальцах, кулаках и запястьях от пола, мог по несколько часов молотить тяжеленный мешок с песком, прыгать, как обезьяна, по земле, опираясь только на пальцы рук и носки, крутить многочисленные сальто и кульбиты.
Кауров учил его искусству сверхбыстрого бега и ходьбы на длинные дистанции, учил скалолазанию, плаванию, всевозможным способам маскировки, умению видеть в темноте и драться «вслепую», с завязанными глазами.
К концу второго года обучения цюань-шу Костя уже знал пять основных его стилей: «Дракона», «Тигра», «Леопарда», «Змеи» и «Журавля». Успехи Кости радовали и восхищали Каурова. Он теперь с увлечением посвящал юноше все свое свободное время. Но если по части физического совершенствования Кости у Каурова не было проблем, то в области образования он терпел явное фиаско.
Началось все с того, что Костя наотрез отказался ходить в школу.
В общем-то, Кауров был с ним согласен – Костя перерос своих сверстников, не говоря уже о тех пацанах, с которыми ему пришлось бы сидеть за одной партой, так как он пропустил не один учебный год. Но Костя отказался посещать и вечернюю школу. Пришлось довольствоваться самоподготовкой по школьной программе. Тут Костя возражений не имел и занимался с удивительным прилежанием.
Правда, и здесь случилась совершенно нежелательная для Каурова накладка – после полного выздоровления Костя опять пошел работать грузчиком на станцию. Никакие доводы и уговоры не помогали. Костя хмуро отмалчивался, укладываясь вечером на свою раскладушку, а утром старался незаметно исчезнуть, по своему обыкновению отправляясь на работу кружным путем быстрым бегом.
После работы он приходил усталым, полчаса отдыхал, затем садился за учебники. А вечером гонял себя часами на тренировке до седьмого пота, словно и не было тяжелого трудового дня.
Кауров понимал, что такие огромные нагрузки для еще неокрепшего молодого организма чреваты нежелательными последствиями, но переупрямить Костю не мог. Он понимал истоки этой настойчивости – Костя просто не желал быть обузой, хотел зарабатывать сам, а не сидеть на положении иждивенца. Но от этого Каурову все равно было не легче. И однажды он решительно заявил:
– Костик, я не собираюсь навязывать тебе свое мнение, но у меня есть одно предложение. Я договорился с начальником экспериментального цеха номерного предприятия. Тебя примут учеником слесаря-лекальщика. Отличная профессия, доложу я тебе, денежная. Ну, как?
– Я не возражаю… Но справлюсь ли?
– Почему нет? У нас там ребята хорошие, дружные, отменные специалисты. Помогут, научат. Главное, не дрейфь.
– Но мне хотелось бы… – Костя замялся. – Я хочу быть радиомонтажником.
Конечно же, Костя был прав.
Под руководством Каурова он за короткое время научился разбираться в самых сложных радиосхемах и, пожалуй, вполне мог бы стать отличным монтажником. Но была единственная загвоздка – не вышел Костя годами для работы в радиомонтажном цехе. И тут уж ничего нельзя было поделать – в этом вопросе на предприятии исключений не существовало. Кауров объяснил Косте, как смог, ситуацию, и юноша, скрепив сердце, согласился учиться на лекальщика.
В цехе к Косте относились очень хорошо. Все считали его младшим братом Каурова, которого уважали и ценили, как отличного специалиста и честного, порядочного человека.
Наставник Кости, уже пенсионного возраста лекальщик дядя Миша, человек горячий и заводной, нередко покрикивал на него, а то и отпускал подзатыльники, когда он в очередной раз загонял в брак какую-нибудь деталь пресс-формы или штампа. Но Костя не обижался на старика, – будучи по натуре человеком очень добрым и сердечным, дядя Миша скрывал свою истинную сущность под маской напускной строгости и ворчливости.
Вскоре Косте стали поручать и более сложные работы, в том числе изготовление, подгонку и доводку замков различных систем и назначений, устанавливавшихся на разнообразные сейфы, заводской ширпотреб.
И все-таки произошло то, чего Костя так боялся, хотя и ждал с необъяснимым душевным трепетом.
Как-то вечером в разговоре Кауров намекнул на возможность длительной командировки. Это было сказано в обычной для него шутливой манере, но Костя вдруг, неожиданно для себя, почувствовал нечто похожее на укол прямо в сердце. Он тут же замкнулся, разговор был скомкан, и оба легли спать с тяжелым чувством.
А еще месяц спустя Кауров, почему-то робко и даже смущаясь, заявил:
– Понимаешь, браток, в общем, кгм!.. – Он прокашлялся. – В общем, мне пора. Послезавтра в путь…
Костя молча опустил голову.
– Работа такая… – попытался объяснить Кауров.
Но затем с обреченным видом махнул рукой и лег на постель лицом к стене…
Поезд уходил глубокой ночью.
Каурова провожали Костя и какой-то незнакомец, неразговорчивый и равнодушный. Кауров крепко обнял Костю своими могучими руками, неумело ткнулся ему в щеку – поцеловал.
– Держись, браток… Жди, я обязательно вернусь…
Он посмотрел в глаза Кости долгим и, как показалось юноше, тоскливым взглядом, а затем, резко отвернувшись, запрыгнул на подножку вагона – поезд уже набирал ход.
Молчаливый незнакомец ушел. А Костя еще долго стоял на опустевшем перроне, вглядываясь в темень, где растаял последний огонек поезда, умчавшего в неизвестность Сашу Каурова – друга, ставшего ему старшим братом.
Глава 11. ПРАКТИКАНТ СНЕГИРЕВ
Мишка Снегирев, невысокий коренастый паренек, конопатый и шустрый, в своем кургузом пиджачке смахивал на школьника. И уж вовсе он не был похож на студента юрфака, будущую «звезду» криминалистики, как его прозывали, посмеиваясь, сокурсники. Правда, по адресу Мишки Снегирева институтские острословы проезжались довольно редко и уж вовсе не в дни сессии.