Приветливая улыбка осветила смуглое скуластое лицо мужчины.
– Здравствуйте. Кто вы?
– Моя фамилия Кауров. Александр Петрович. Вот принес тебе кое-что. Яблоки, виноград…
– Спасибо. Но я вас не знаю.
– Костя, Александр Петрович спас тебя, – вмешалась медсестра. – Там, на кладбище.
– Вы… меня?..
– В общем, почти что так, – снова улыбнулся Кауров, присаживаясь на табурет у постели. – Пришлось немного тряхнуть стариной… Однако, ты молодец, еще какой молодец. Я видел, как ты их…
Чуточку опоздал, уж извини, далеко был. Но главное, что ты остался жив. Врачи говорят, что ничего серьезного, скоро встанешь на ноги. Родители уже приходили?
– У меня… нет родителей.
– Нет? – посерьезнел Кауров. – Вон оно что… Та-ак… Ну, ладно, пойду я. А то проник сюда, как разведчик, тайком. И то благодаря этой милой девушке.
Он кивком головы показал в сторону засмущавшейся медсестры.
– Выздоравливай быстрее. Я еще зайду. Слушай, ты читать любишь? Я принесу тебе книги. Отлично, договорились…
Через три недели Костю выписали – молодой и крепкий организм лучше всяких лекарств помог ему выздороветь. Правда, еще побаливали два сломанных ребра и ушибленная кастетом голова, но это уже были мелочи, на которые не стоило обращать особого внимания.
У больничной ограды Костю встретил своей неизменной улыбкой Кауров.
– Как новая копейка! – подмигнул он Косте, крепко пожимая руку. – Но худой. Ничего, были бы кости целы, а мясо нарастет. Ты сейчас куда? Я тут с машиной, довезу.
– На вокзал… – смущенно ответил Костя, стараясь не встречаться взглядом с Кауровым.
– Как – на вокзал? Собрался куда-то уезжать?
– Дат нет, живу я там…
– Ладно, тогда поехали.
– Спасибо. Я… потом на вокзал. Надо зайти… кое-куда…
– Э-э, братец, нет, так не пойдет. Давай начистоту. Куда ты хочешь зайти? – пытливо всматриваясь в Костю, серьезно спросил Кауров. – И где ты, все-таки, живешь? Или это секрет?
– В старом пакгаузе, – неожиданно решившись, ответил Костя.
– В старом… пакгаузе? – переспросил удивленный Кауров.
И вдруг все понял.
Острая жалость тугим комом подступила к горлу Каурова, и, отвернувшись в сторону, чтобы Костя не заметил его подозрительно заблестевших глаз, он глухо проговорил:
– Ты вот что, Костя… Ну, в общем, поедем сейчас ко мне. Живу один… Детдомовский я. Жена… умерла, два года назад. Детей нет, квартира у меня просторная, места хватит. Поехали, а? И Костя, неожиданно для себя, кивнул в знак согласия…
Просторная однокомнатная квартира Каурова напоминала спортзал: шведская стенка у двери, гантели, гири разного веса, эспандер, в углу кожаный боксерский мешок и «груша». Вдоль одной из стен был прикреплен массивный деревянный брус, отполированный до блеска. Там же стояли какие-то палки, а на стене, рядом с картиной, на которой была нарисована неяркими красками скала и причудливой формы дерево, висел на гвозде настоящий меч в ножнах.
Заметив недоумевающий взгляд Кости, Кауров засмеялся:
– Удивлен? Каждый сходит с ума по-своему, так, насколько мне помнится, однажды сказал какой-то философ. Я, как видишь, не исключение. Привык. А привычка – вторая натура. Короче – располагайся. А я сейчас кое-что сварганю по быстрому, перекусим…
И Кауров заторопился на кухню.
Вечер наступил незаметно. Костя и Кауров с увлечением ковырялись внутри старого телевизора. Хозяин квартиры был радиоинженером и в совершенстве разбирался в хитросплетении проводов, контактов, нагромождении электронных плат, конденсаторов, сопротивлений. К тому же он оказался превосходным рассказчиком.
Костя с удовольствием вслушивался в неторопливый басок Каурова, лудил концы проводов, что-то подпаивал, крутил отверткой винты и шурупы, разыскивал в фанерном чемоданчике необходимые детали… – в общем, трудился в поте лица. И неожиданно он поймал себя на мысли, что ему не хочется уходить отсюда, из этого маленького, уютного мирка, заполненного до отказа такими интересными, до сих пор не виданными вещами. Впервые со дня смерти родителей напряжение, которое гнездилось в нем, сковывая мысли и поступки, накладывая неизгладимый отпечаток на характер, как-то стаяло, ушло, растворилось в удивительной теплой и доброжелательной атмосфере общения с Кауровым.
Когда часы пробили десять раз, Костя робко сказал:
– Ну… так я пошел…
– К…как?
Кауров от неожиданности даже поперхнулся.
– Погодь, парень, мы ведь с тобой как договорились? Ты остаешься у меня… и все такое прочее. Или я что-то не понял?
– Извините, но я не хочу вас стеснять, – внутренне подтянувшись, твердо ответил Костя. – Спасибо вам за все.
– Вот тебе номер… – огорчился Кауров. – Конечно, ты волен решать сам, что делать и куда держать свой путь. Но, будь добр, сделай мне одолжение – переночуй сегодня здесь.
– Ладно… – опуская глаза, тихо ответил Костя.
Он не хотел, чтобы Кауров понял, каким облегчением и радостью наполнилось в этот момент его сердце.
– Чудесно! Стоп, вот голова садовая! – стукнул себя ладонью по лбу Кауров, глядя на старинные часы в массивном деревянном футляре, висевшие над диваном. – Время-то вон какое, а я тебя баснями кормлю.
Пошли на кухню, поможешь мне картошку чистить. Сегодня у нас будет королевский ужин, это я тебе обещаю…
Так уж получилось, что Костя не ушел от Каурова и на второй, и на третий день… А когда в конце недели он все-таки собрался вернуться в свою каморку на вокзале, Кауров пригласил его в выходной день съездить на рыбалку.
И Костя согласился.
Клев был неважный. Раздосадованные невезением, Костя и Кауров молча сидели на берегу неширокой, но глубокой речушки, внимательно наблюдая за поплавками. А они застыли, будто приклеенные намертво к голубовато-зеленой водной глади.
Наконец Кауров не выдержал, сплюнул с досады и поднялся на ноги.
– Что такое не везет и как с ним бороться… Сколько тут у нас?
Он начал считать окуньков:
– Один, два, три, четыре… семь… Все. Баста. На уху хватит. Пойдем рыбу чистить.
Костя тоже повздыхал от огорчения и вдруг начал раздеваться.
– Ты, что, искупаться решил? – полюбопытствовал Кауров.
– Ага, – весело ответил ему Костя.
И окунулся в медленные прибрежные воды.
Он пошел вдоль берега, старательно обшаривая глубокие норы под водой. И наконец нашел то, что искал, – здоровенный рак, щелкая клешнями, шлепнулся к ногам Каурова.
– Раки! – в радостном изумлении возопил Кауров.
И, не мешкая, тоже разделся и бултыхнулся в реку.
Примерно через час старое жестяное ведро было заполнено раками доверху. Усталые, но довольные добытчики решили прекратить свою охоту – землю укутали сумерки…
Когда была съедена уха, и ярко-красный панцирь последнего вареного рака исчез среди мерцающих угольев догорающего костра, Костя и Кауров блаженно растянулись на охапках душистого сена, притащенного со скошенной луговины.
– Хорошо-о… – тихо сказал Кауров, мечтательно глядя в ночное небо. – Звезд столько… Красивые…
– Красивые… – словно эхо, откликнулся Костя, всем телом ощущая сонную истому летней ночи.
Помолчали. Каждый думал о чем-то своем.
Наконец Кауров заворочался и как-то несмело проговорил:
– Слушай, Костя, оставайся у меня… навсегда. Скучно жить бобылем, понимаешь? Я ведь один, как перст. Никого… Будешь мне за брата. А?
Горячая волна пробежала по телу Кости: Кауров высказал самое сокровенное – то, о чем последнее время подросток думал непрестанно. Думал, мечтал – и почему-то боялся. Не в силах вымолвить ни единого слова, Костя лишь кивнул и, ощутив в руке железную ладонь Каурова, крепко сжал ее.
Глава 8. «МАЛИНА»
Крапленый явно был не в себе.
– Кто?! Какая сука след нюхает?!
Мутными от ярости глазами он по-волчьи пристально всматривался в лица своих подельников.
Зуб, избегая взгляда Крапленого, молча курил.
Старый вор по кличке Кривой, плешивый и сморщенный, как груша-сушка, кривился от гневных слов Крапленого, словно жевал лимонную дольку. А ведь все поначалу складывалось, как никогда удачно. И людишки для «дела» нашлись подходящие, – правда, не без подсказки старого дружка, Профессора – и «навар» был приличный. Конечно, можно было, по здравому размышлению, и перебраться куда-нибудь в другое место, да уж больно не хотелось уходить с этой «малины», надежной и еще не известной уголовке.
Дня два назад он решил: «Еще одно дело – и баста. Только дело стоящее, хватит по мелочам размениваться…»
Он понимал, что для этого нужна длительная подготовка, чтобы комар носа не подточил. Вот тогда и можно будет сорваться с этих мест куда подальше: «ксиву» он приобрел надежную, даже подельники о ней не знали, «крыша» тоже на примете имелась – жить да поживать можно не один годок безбедно. О дружках и Зинке он не думал. Плевать, у каждого из них своя башка на плечах, после него хоть потоп. Рванет втихаря с деньгами, ляжет на дно – ищи ветра в поле. Им что, пожизненное заключение за плечами у них не маячит. Он – другое дело.
При поимке (если нападут на его след), или шлепнут, как последнего фраера без суда и следствия, или на допросах запрессуют так, что дольше года в зоне он не протянет, все внутренности отобьют. А что будет с ним, когда он попадет за колючую проволоку – страшно представить. Убийство вертухая не прощается, в местах не столь отдаленных свои законы…
Что касается Зуба и Кривого, то побесятся немного, когда он слиняет, да на том и сядут – у обоих рыло в пуху, будь спок. Кровью повязаны давно и накрепко, в ментовку не пойдут закладывать, верняк.
Знают, что ни явка с повинной, ни срок давности не помогут, на одной веревочке придется трепыхаться.
Но с ними нужно ухо востро держать – народ битый.
Ну, а ежели что – в расход их… к такой матери…
Да, все шло хорошо… до последней недели, когда был убит Валет.
А на него Крапленый имел большие виды. Что Вева и Фуфырь попали в уголовку, его не сильно волновало – о нем они не знали.
Обстоятельства гибели Валета насторожили Крапленого; правда, не настолько, чтобы можно было метать икру в предчувствии беды. Но смерть Щуки выбила его из колеи напрочь.
Налет на квартиру профессора Арбенина он планировал сам, по наводке Кривого. Тот знал всех жирных «карасей" в городе наперечет, и был абсолютно уверен в благополучном исходе дела. Крапленый даже не принял необходимых в таких случаях мер предосторожности, не поставив никого на стреме. Дело – верняк, лишние люди ни к чему, делиться пришлось бы только со Щукой. А Гоге – шиш с маслом, крохи, глаза замазать.
Для Кривого, узнай тот о краже, у него была готова отмазка – не знаю кто, не ведаю, наверное, залетный. Поверит, нет, – да и хрен с ним, поди, докажи.
И вот теперь, когда все так обернулось, придется держать ответ перед всей компанией.
«Кто-то нас «пасет»… Кто?» – внутренне холодея, думал Крапленый. Дело приобретало нежелательный оборот, и выхода из этой ситуации он не видел…
– Профессора позвали? – спросил Крапленый у Кривого, остывая.
– Да. Должен быть с минуты на минуту, – ответил тот, зыркнув на Крапленого исподлобья. Взгляд Кривого был острым и пытливым.
«Чует, старое падло, нескладуху… – понял Крапленый. Но виду не подал, лишь насупился. – Ничего, прорвемся…»
– «Хвост» не притащит? – посмотрел он прямо в колючие глаза Кривого.
– Ну, ты скажешь… Это же Профессор, – отвел взгляд Кривой и хохотнул с ехидцей.
– Чего ржешь? Смотри, а то зароют нас легавые по самое некуда. Тогда и посмеешься.
– Не психуй, все в ажуре. За ним на веревочке гребут Шуня и Чемодан. Доставят в целости и сохранности.
– Надеюсь, не сюда.
– Нет, «малину» им знать ни к чему.
– Лады. Маркиза, водки! И шамовку.
Высокая черноволосая женщина, когда-то красивая и стройная, а теперь с мешками под глазами, двойным подбородком и здоровенным бюстом, не спеша накрыла на стол. Все дружно накинулись на еду, не забывая время от времени наполнять тусклые, захватанные рюмки граненого стекла ледяной «Столичной». Маркиза от мужчин не отставала, разве что водку пила по-иному, не в опрокид, а врастяжку, смакуя.
– Сходи, Маркиза, еще за одним пузырем, – попросил небритый и обрюзгший с глубокого похмелья Зуб.
– Хватит, – отрезал Крапленый. – Мы сюда не на пьянку собрались. Похавали – и будя…
В это время раздался условный стук, и вскоре в комнату вошел седой тощий старикашка в старомодных круглых очках.
– Привет честной компании! – задребезжал он тонким надтреснутым тенором, широко улыбаясь фиксатым ртом.
– Наше вам, Профессор, – ответил ему Крапленый.
Он нехотя осклабился в ответ и придвинул Профессору стул.
– Садись. Налить?
– Нет-нет! – замахал Профессор морщинистыми, похожими на птичьи лапки, руками. – Это уже не для меня, старика. Вот чайку бы…
– Маркиза, завари чай. Как здоровье?
– Ох, не спрашивай, Крапленый. Как говорится, средне – между хреново и очень хреново. В боку колет, сердце ни к черту, одышка. Поди, скоро и на погост…
– Нам бы дожить до твоих лет. Да разве менты дадут… – выругался Крапленый матерно.
– И то правда, – охотно согласился Профессор. – Житья от них нету, забодали, язви их в душу. Не то, что в былые времена. Эх!
– Не то…
Крапленый сумрачно поковырялся вилкой в тарелке с объедками и бросил ее на стол.
– Дело у нас к тебе, Профессор, имеется. Срочное дело. И важное.
– Я так и понял, хе-хе… – задребезжал смешочком Профессор. – Как у вас все ладится – Профессора побоку. Случилось что, скулеж поднимаете – дай совет. А я человек добрый, не могу отказать. Отмазались благодаря мне, все довольны, все смеются, а Профессору что? Дырка от бублика. Показываете то место, где рукав пришивается.
– Не трепись попусту, у меня ты обижен не был. И сейчас я тебя в долю возьму, если толковый совет дашь.
– Заметано. Выкладывай…
Прихлебывая мелкими глотками круто заваренный чай, Профессор слушал, не перебивая, что рассказывал ему Крапленый.
Допив чашку, он осторожно поставил ее на стол, пожевал сухими бескровными губами, прикрыл веками выцветшие от старости голубовато-серые глазки, задумался. Никто ему не мешал, в комнате было тихо, как в склепе.
Зуб было потянулся за сигаретами, но так и не вынул руку из кармана, таращил остановившиеся глаза на Профессора.
Неожиданно старик встрепенулся и с хищным прищуром, как-то не вязавшимся с его добродушным обликом, коротко бросил:
– Свои тут поработали, Крапленый, свои.
– Но кто, кто!?
– Не ори! – повысил голос Профессор. – Я не глухой. Ты и так уже фуфлом торганул, время упустил. Думать теперь нужно, много думать. Главное, менты на хвост не упали. Это хорошо. А со своими мы разберемся, это я тебе говорю.
– Узнаю кто, на кусочки порежу!
Крапленый запенился от злобы и вскочил на ноги.
– Сядь, бешеный… – тихо и устало сказал Профессор. – Поговорим спокойно. Есть у меня план.
Слушай…
Крапленый выразительно посмотрел на Маркизу. Та понимающе кивнула и повиляла крутыми бедрами в соседнюю комнату. Впечатлительный Зуб, с вожделением глядя ей вслед, тихо крякнул и завистливо покосился на Крапленого: везуха прет человеку, такие пенки снимает.
Все сгрудились вокруг Профессора…
Глава 9. ПЕРВЫЙ СЛЕД
Было уже около десяти часов вечера, когда капитан Тесленко вошел в подъезд своего дома. К груди он бережно прижимал папку, где лежал лоскут ткани. Нитки от такой же импортной тряпки были найдены на скамейке в сторожке ограбленного магазина. Впрочем, ткань про себя называл тряпкой только Тесленко, со зла, – он сбился с ног, разыскивая ее, насколько редкой и дефицитной она оказалась.
Помог случай – сотрудники таможни конфисковали «левый» товар у одного «труженика Востока» – пятитонный контейнер, сплошь забитый заграничной мануфактурой. Там и нашлась разыскиваемая капитаном ткань.
Экспертам пришлось здорово потрудиться, чтобы по обрывкам ниток установить цвет и фактуру ткани со сторожки и ее идентичность конфискованному образцу. И теперь капитан, отчаявшись в бесплодных поисках одежды, крохотный клочок из которой выдрал гвоздь, решил с помощью хитро задуманной «операции» привлечь к расследованию свою жену Антонину.