— А как?
— Подумай сам. Когда ярла зовут те, с кем он распрощался навсегда, тогда ему нельзя давать советы. А посему… Помни о Хальдере и помни об отце. И это все, что я могу тебе сказать. Иди!
И я ушел. Вышел из Хижины, шапку надел, бросил Хвакиру кость, прошел мимо Бессмертного Огня. Ярл Верослав и все они ждали меня; стояли молча. Я также молча им кивнул — и мы пошли. Теперь я не запахивал корзно, и всякий, кто хотел, мог видеть ножны Хальдера, а в них — мой меч. Мой меч не полностью скрывался в ножнах. Они, должно быть, думали, что это — некий знак. На самом деле все намного проще: когда я уже достаточно возмужал для того, чтобы отправляться в свой первый поход, Хальдер велел, чтобы мне вместо моего прежнего, отроческого меча, выковали новый — боевой. И в тот же день мы вместе с Хальдером явились в кузницу. Там Хальдер достал свой меч, показал его мастеру и сказал:
— Вот, посмотри внимательно! И сделай моему хозяину меч еще лучше этого. И чтоб он был длинней! Так, Айгаслав?
Я засмущался, но кивнул — да, так.
И мастер сделал мне действительно прекрасный меч, который оказался на целых два вершка длиннее меча Хальдера. Вот отчего теперь получается так, что мой меч не может полностью скрыться в его ножнах. А если кто-то думает иначе, так пусть и думает. И мне ведь тоже есть о чем подумать.
Да вот не думалось! Не думалось, пока я шел по деревянной мостовой, которая на все лады скрипела под моими ногами, не думалось мне и в пыльном дворе, не думалось и на крыльце, застеленном моими самыми дорогими руммалийскими коврами. Не думалось и за столом, когда мы уже сели за него. То есть времени у меня тогда уже почти совсем не оставалось, нужно было срочно что-то придумывать. И потому, когда были наполнены рога, я сразу встал и сказал пока так:
— Пью за храбрых врагов!
Все подхватили:
— За врагов! — и дружно выпили, и сели есть кутью.
А я стоял, молчал, не зная, как мне быть дальше. Белун напутствовал: будь мудр и помни об отце и Хальдере. И, значит, он мне как бы намекал: не обнажай меча на Верослава, не убивай его, а вспоминай. Но что? И это мне поможет ли? Но… Мало ли! Попробую — и буду вспоминать и вспоминать, а чтобы мне никто не помешал, чтобы никто не встрял, я буду говорить и говорить! И… я заговорил:
— Хальдер ушел. Подлый посол помог ему уйти. Но Хальдер счастлив! Белун сказал, что боги белобровых уже встречают Хальдера. А боги там, на севере, за Морем Тьмы, суровы. Там и земля сурова. Там на деревьях листьев нет — одни иголки. И снег там лежит почти что весь год подряд, а море сковано льдом. То есть там почти все время зима, море замерзшее и кораблям нет по нему ходу. Так что, спрашивал я, зимой там не воюют? Воюют, отвечал мне Хальдер, только совсем не так, как летом. Зимой, он говорил, белобровые ходят в поход на собачьих упряжках. Это весьма опасные походы! Ведь там зимой живут без солнца, зимой у них всегда темно и небо в тучах, и не видно звезд. Ушел в поход — и заблудился, не пришел. Потом, уже весной, тебя найдут замерзшего… Зато зимой там можно легко добыть себе любой корабль! Еще по осени, при первых холодах, у них все корабли выносятся на берег, с них снимают мачты, забирают весла. Зимой за кораблями приглядывают только сторожа, а остальные к берегу не ходят. Остальные всю зиму сидят по своим хижинам, плетут сети, кольчуги, вспоминают о битвах, ждут весны. А если заметет, завьюжит, запуржит… И если псы твоей упряжки не собьются с пути, если они учуют дым и след даже тогда, когда за снежной пеленой не видно уже самой ночной тьмы… Тогда ты беспрепятственно подъедешь прямо к сторожам, спрыгнешь с саней и крикнешь: «Хей! Руби!» Вот так! И корабли — твои! И потому, как только Хальдер возмужал и дважды побывал вместе с отцом в походах, на третий раз отец сказал ему: «Довольно, ты уже не мальчик, пора уже тебе и самому думать о собственном пропитании» — и не пустил его на свой корабль. Тогда, оставшись дома, Хальдер купил себе собак, стакнулся с Бьяром и Ольми…
И так я говорил и говорил и говорил! Они молчали, ждали, что же будет дальше. Ярл Верослав, и тот не смел меня перебивать, ибо таков у нас обычай — на тризне, вспоминая об ушедшем, ты можешь говорить, сколько твоей душе угодно. Точнее, не твоей — его, ушедшего, душе. А раз я говорю, не замолкая, то, значит, так угодно Хальдеру. А я уже, конечно же, устал, но замолкать все не решался. И снова говорил и говорил, а сам надеялся, что вспомню то, что надо, и тогда…
Не вспоминалось! Так слушайте же, слушайте! Я продолжал:
— И Хальдер соскочил с саней и крикнул: «Хей! Руби!» И порубили сторожей. Добыча была славная — четыре корабля. Лучшим из них был «Быстроногий Лис», его и запрягли в упряжки. А остальные, думал я, они сожгли. Но Хальдер объяснил, что жечь корабли, даже своих самых злейших врагов, у них нельзя. У них ведь очень мало леса, и потому не то что корабли, но даже простые деревья никогда не жгут, иначе их боги им этого не простят. А для костров у них есть черный жирный камень, и он, кстати, горит намного жарче дров…
Вот что я говорил им тогда. И еще многое другое говорил. Все это истинная правда; так мне Ольми рассказывал, а сам Хальдер никогда не вспоминал ни о себе, ни о других. Только однажды он мне рассказал о том, из-за чего Мирволод выступил на бунт. Но я и без того об этом знал. Зато…
Вот что еще сказал тогда мне Хальдер:
— Когда Мирволод с братьями вбежал в опочивальню твоего отца, ярл Ольдемар уже успел проснуться и даже схватил меч. И, думаю, он мог бы запросто сразить Мирволода, а вместе с ним еще и двух, а то и трех из его братьев. Но остальные все равно бы его убили! А ты и твоя мать были уже убиты — люди Мирволода несли с собой ваши головы. И Ольдемар — вот это настоящий ярл! — встал, поднял меч и дал себя убить.
— Зачем?
— Затем, что умирать с мечом в руке — это совсем не страшно. Удар упал — и ты уже не здесь, а в далекой счастливой стране, и там ты снова ярл и всеми уважаем. А что Мирволод? Как он был убит? С позором. Затравили псами! И что с ним теперь? Теперь он там же, где и твой отец, в недоступной счастливой стране. Но он там — раб! И будет там рабом всегда — пока светит солнце и пока течет вода, стоит земля и пылает Бессмертный Огонь. Вот так, мой господин! Запомни: порой лучше уйти, чем победить врага, зато потом опять прийти и отомстить, но так, что даже небу станет жарко! Или другой придет вместо тебя — но это уже как бы и не важно! А важно… Сам потом поймешь, что важно!
И я…
Я замолчал на полуслове. Хей! Хей! Я наконец-то вспомнил, да! Как и напутствовал Белун, я вспомнил и отца, и Хальдера, и понял, как мне быть! Хальдер зовет меня — и я уйду к нему, чтобы потом опять прийти сюда и посчитаться с ними всеми. Конечно, я могу прямо сейчас сразиться с Верославом и одолеть его. Но и меня убьют. И так получится, что я уйду с мечом и Верослав с мечом. И тогда в той дальней и неведомой стране он, как и я, будет всегда…
Нет, это не годится! И лучше я пока повременю, зато потом… Вот именно! И я сказал:
— Вот все, что мне хотелось вспомнить! — и сел.
Сидел, молчал. И все они теперь молчали. А за окном уже стемнело. Вот как я долго говорил! Во рту все пересохло, очень хотелось пить. Я сделал знак…
И сразу Верослав по-хозяйски велел:
— Налить ему! И всем налить!
Он думал, что я встану и скажу: «Как ты смеешь говорить такое?! Я старший здесь, я здесь распоряжаюсь, я…» Но я молчал.
Налили мне, налили всем. И снова Верослав, желая разъярить меня, насмешливо спросил:
— Позволишь мне сказать?
Я не ответил, лишь кивнул — да, позволяю. Тогда он встал и начал так:
— Хальдер ушел. И это хорошо — когда уходят старые, тогда приходят молодые. Так и в лесу. Там, правда, не уходят — падают. Там, значит, так: стоял, стоял старик, всех заслонял, а после р-раз! — упал. И солнце достается молодым, они быстрей растут. А если старые долго стоят и падать не желают, то их приходится рубить. Так мы и делаем. И снова солнце достается молодым, которые до той поры чахли в тени от старости. Вчера старик упал. Теперь все солнце, весь почет, вся власть — нам, молодым. И это справедливо. Так выпьем же за стариков, которые упали!
Мы встали, выпили и снова сели. А Верослав по-прежнему стоял. Он повелел еще налить. Налили. И он опять, поднявши рог, заговорил:
— Ярл Айгаслав нам много рассказал о Хальдере. Рассказ его был поучителен. Я прежде ничего не знал о тех местах, откуда пришел Хальдер. И мой отец не знал. И дед. Дед даже никогда не видел белобровых. Но говорил, что жил он хорошо — держал Тэнград, не бедствовал. Когда желал, охотился, когда желал, ходил в походы. Потом явились белобровые. Дед, правда, не дожил до той поры, дед уже в землю лег. Белобровых встречал мой отец. Встретил — и тоже в землю лег. С мечом! Меч был в крови. Отца убили белобровые. А я был еще мал, меня не стали убивать, а привезли сюда, в Ярлград. Ярл Ольдемар принял меня как брата — у кумиров. Хальдер хотел, чтобы меня ссадили в яму и там держали на цепи, но Ольдемар сказал: «Это не наш обычай!» И я жил в тереме, сидел вот за этим столом, кормился вместе с Ольдемаром. И вместе с Хальдером, убийцей моего отца! Да он убил не только моего, а также твоего, и твоего, и твоего! — и Верослав указывал на ярлов, воевод…
И те кивали — да, убил. А я как будто ничего не слышал, сидел и ждал, когда же речь пойдет и обо мне…
Но Верослав не торопился — продолжал:
— Так вот. Год миновал, второй. Хальдер раздался и заматерел; теперь в тени его ветвей чахли не только мы, но и сам старший ярл, отважный Ольдемар. И воеводы стали поговаривать: «Ярл, вот топор, а вон то дерево…» Но Ольдемар в ответ лишь гневался. Он говорил, что это не в его обычае. «А в чьем обычае, — кричали тогда все, — чтобы чужой был выше нас?» И так вот долго они спорили, всю зиму, пока Мирволод не стерпел, меч обнажил. Но Хрт и Макья отвернулись от него! И мы бежали — кто куда. А ты, ярл Айгаслав, пришел. Хальдер привел тебя. Но в этом нет твоей вины. Он после и меня опять привел — правда, в цепях уже. И ты, и я, и все мы, здесь сидящие, чахли в тени под этим чужим нам всем стариком. Но вот вчера ты взял топор… И это хорошо. И справедливо. И Хрт и Макья повернулись к нам, сказали: «Хальдер устал, Хальдер уходит далеко, к своим богам, и он уходит не один, а забирает с собой всех, с кем некогда пришел сюда». И так оно и было! Вы ж видели, как белобровые — все до единого — сошлись на корабле, взялись за весла и отплыли. Большой воды!
Мы выпили за то, а Верослав вновь продолжал:
— Итак, они ушли. Никто из нас за ними не последовал. Да и зачем это нам? Мы здесь живем, а там, на севере — они. Мы у себя, они — к себе; так исстари заведено. Один только Лузай… Лузай Черняк! Да, это он кидался к кораблю. Но что с Лузая взять? В прошлом году, когда мы ходили в Руммалию и бились у Собачьих островов, Лузай тогда так сильно обгорел в их колдовском огне, что думали, он не выживет. Он оттого и такой черный, что горел… И вот — опять, в огонь! Но Хрт не дал ему уйти, ибо он наш. А белобровые ушли, все до единого — Хрт так хотел. И мы того хотели! А нынче мы хотим, чтобы белобровые сюда больше не возвращались — никогда! Хотим того?
Все закивали. Я не шелохнулся. Но и не спорил — промолчал. Верослав ухмыльнулся, сказал:
— А если хотим, то нужно все, что здесь осталось после белобровых, сжечь на Бессмертном Огне. Так?
Закивали — так.
— Тогда… Ярл Айгаслав!
Я встал. А он:
— Сиди…
— Нет! — перебил я Верослава, — я уже насиделся. И намолчался. Всласть! Ты говорил, я говорил. Теперь пора и вместе нам поговорить. Любо, Земля?
Никто мне не перечил. Даже тэнградский ярл молчал. А я ему сказал:
— Ты не виляй, ты прямо говори. Хрт, Хальдер, белобровые, чтоб ни следа от них… Ха! Рассмешил! Да тебе нужно только лишь одно: ты хочешь, чтобы я сжег в огне вот эти ножны — ножны Хальдера. А для чего это тебе? Да потому что ты боишься их. И правильно боишься! Ведь это ножны от волшебного меча; пока они при мне, тебе меня не одолеть!
— Ложь!
— Ложь? Так подойди ко мне, сними с меня их, если сможешь. Потом… ножны оставь себе, а меч вернешь. Я меч пока не буду вынимать, я буду безоружен. Я даже руки подниму. Ну, подходи!
И я действительно поднял вверх руки. Ярл Верослав стоял, не шевелясь. Он явно не решался подходить. Но я-то знал, что буду делать. Я уже все решил! И я сказал:
— Не бойся, я не убью тебя. Ты будешь еще долго жить. Если, конечно, сам того захочешь!
Тогда он подошел ко мне. И потянулся к ножнам, замер, с опаской глянул на меня…
А я, смеясь, воскликнул:
— Хей!
И ударил! Ребром ладони! Чуть пониже шеи! Он закричал — я ж перебил ему ключицу! — и упал. А я переступил через него и бросился к дверям. Только не к тем дверям, которые ведут во двор, а к тем, которые на лестницу, на верх, к моим покоям и к покоям Хальдера. Я все уже решил! А им, должно быть, думалось, что это я с горячки перепутал. И они кинулись за мной. Рев, крики:
— Бей! На меч его!
Вот так! Не только ярлы, даже воеводы — мои, ярлградские — дружно кричали «Бей!». Все меня предали! Все до единого. Ну что ж, подумал я, вернусь, тогда и посчитаемся! И я взбежал наверх, а там — к себе, и…
Но об этом позже. Одно скажу: я выбрался из терема. «Тараканьей дорожкой, змеиной тропой» — так, кажется, поют, когда заклинают о бегстве. И так примерно я и уходил. И Хальдеру низкий за то поклон! Когда он в первый раз привез меня в Ярлград и расспросил о том, как убивали нас с отцом, то сразу сам, не доверяя никому, устроил в моей горнице, в углу…
Довольно! Дальше было так: я тайно выбрался из терема, тайно пробрался к кораблям, тайно нашел Лузая, тайно сказал ему о том, что я задумал. Лузай, как я и думал, сразу согласился. И мы пошли вверх по реке. Гребцы меня не видели, Лузай сказал гребцам, что он уходит в Глур — так надо. И также он ответил тем, кто поднял шум на берегу. Ему поверили. Гребцы споро гребли, Лузай сидел возле меня. А я лежал, накрытый мешковиной.
Мы шли всю ночь, очень спешили. Лузай так объяснял гребцам:
— В Ярлграде нынче будут резаться. Пусть режутся. А мы уйдем. Потом не пожалеете — и сразу принялся командовать: — Р-раз! Р-раз!
Кто-то пытался возразить, стал спрашивать, к чему такая спешка. Лузай прикрикнул на него:
— Не нравится — пшел за борт!
Тем все и кончилось.
Под утро я заснул. Потом, когда было уже совсем светло, Лузай толкнул меня в плечо, сказал:
— Привал. Есть хочешь?
— Да.
И мы, Лузай и я, сошли на берег. Гребцы уже сидели у костров. Когда они увидели меня, то очень удивились, повставали… Но рта никто не смел раскрыть — вот до чего Лузай их запугал, вот как держал! Но страх — это не лучший помогатый. Лузай хотел мне что-то объяснить, но я кивнул ему: «молчи» — и он смолчал. И подошел, следом за мной, к ближайшему костру. Там я раскрыл кошель, пошарил в нем…
И подал первому гребцу диргем. Диргем был новенький и полновесный, а не рубленый. Я объяснил:
— А вечером я дам тебе еще. Потом еще. Еще. Еще, — и подмигнул.
Гребец заулыбался.
Потом второй гребец, схватив из моих рук второй диргем, подобострастно поклонился мне. Потом еще один гребец, еще…
Так я раздал всем сорока гребцам сорок диргемов, потом убрал руку в кошель, опять пошарил в нем, потом надежно завязал кошель. И только после этого я сел к костру, поел.
Потом мы вновь отправились вверх по реке. А вечером я снова раздавал диргемы. Потом назавтра — утром и вечером. Напослезавтра. И еще два дня. Гребцы были довольны. Когда мы миновали поворот на Глур и не свернули, никто из них и не подумал спрашивать, а почему это вот так. И на привале каждый получил уже по два диргема. А ночью, когда все уже уснули, Лузай спросил:
— А сколько в твой кошель вмещается диргемов?
— Один, — ответил я.
— Как? — не поверил он.
— А так. И одного достаточно. Один легче носить и легче прятать. А нужно много, можно сделать много.
Он ничего не понимал! Тогда я отстегнул кошель от пояса и развязал его, и вывернул. В траву упал всего один диргем. Я взял этот диргем, сжал в кулаке, потом разжал — и на моей ладони было уже два диргема. Один из них я передал Лузаю, а после снова сжал кулак, разжал… И у меня снова было два диргема!