О! Я говорил, я слушал сам себя — и удивлялся. Великий Хрт! Ведь я не лгал! Ведь так оно и было. Я говорил о том же самом, что и раньше, но теперь у меня все почему-то получалось совсем по другому! Торстайн, слушая меня, все больше хмурился, ему мой нынешний рассказ явно не нравился, и потому я чувствовал, что еще совсем немного, и он снова перебьет меня и выставит, самое малое, на смех. А быть посмешищем — это и мертвым нежелательно.
Но я все же сказал:
— Да, ярл ушел от них. Но он ушел совсем не оттого, что испугался. Ведь он мог запросто их усмирить! Да вот не пожелал.
— Не пожелал? — переспросил Торстайн. — Х-ха! Ты, мертвый человек, совсем уже заврался! Один — и усмирить их всех. Чем?!
— Огненным диргемом.
— А это еще что такое?
Я объяснил, какой он из себя, этот диргем. Тогда Торстайн спросил:
— А где сейчас этот диргем?
— У ярла.
— Ну конечно! А ярл ушел под землю и уже никогда оттуда не вернется. Так что теперь ты, безо всякой опаски, можешь выдумывать о нем все, что пожелаешь!
— Но… — начал было я…
— Молчи! — гневно сказал Торстайн. — Ты лгал. Ты лжешь. И дальше будешь лгать. Но я больше не намерен это терпеть. И потому я убью тебя. Прямо сейчас!
— Как пожелаешь, — сказал я. — Но очень скоро мой ярл Айгаслав вернется сюда, узнает, как ты со мной поступил, и тогда тебе не поздоровится.
— Да уж! — насмешливо сказал Торстайн. — Твой ярл вернется! Только, сдается мне, это скорее ты за ним последуешь! — и с этими словами он встал, поднял меч и замахнулся на меня.
Я улыбался. Х-ха! Смерть от руки врага! Чего еще можно желать?! Но тут…
— Отец! — вскричала Сьюгред.
И подошла к нему, и что-то прошептала ему на ухо. Торстайн задумался. Потом сказал:
— Ну что ж! Возможно, моя дочь и права. Когда — пусть это даже враг и лжец — собрался уходить, тогда он, по нашим законам, может говорить все, что ни пожелает, а мы не должны ему в этом мешать. Он помешает себе сам! Ибо чем больше он оставит при себе нерассказанного, тем и труднее будет его путь. Вот почему на Шапку Мира восходят только те, кто идет налегке! Итак, я снова слушаю себя!
И с этими словами он сел на свое прежнее место. Я продолжал рассказывать. Торстайн уже не хмурился. Но слушал он меня недолго; очень скоро он снова поднялся и сказал собравшимся:
— Наш гость, как вы сами видите, очень устал. Завтра продолжим разговор.
Все понемногу разошлись. Торстайн велел — ушел и Акси. А сам Торстайн не уходил. И Сьюгред оставалась с ним. Торстайн подсел ко мне, сказал:
— Прости меня, Лузай. Я понял: ты не лгал! Теперь я поверил в волшебный диргем. Но им, — и он кивнул на дверь, — зачем им всем об этом знать? Итак, ты говорил, что Айгаслав мог снова покорить Ярлград. То есть купить?
— Да, несомненно, — сказал я. — Но он не пожелал этого. Он жаждал встречи с Хальдером, и потому ушел. Спешно ушел!
— А для чего ему был нужен Хальдер?
— Я не знаю. Ярл мне об этом не рассказывал. И мы пришли сюда, подземный человек призвал его, и он…
Я замолчал. Торстайн кивнул, сказал задумчиво:
— Да, настоящий ярл! — и, повернувшись к Сьюгред, попросил: — Подай-ка мне это.
И Сьюгред подала Торстайну…
Огненный диргем! Я вздрогнул и спросил:
— Он?
— Он, — кивнула Сьюгред.
Торстайн же улыбнулся и сказал:
— Ярл Айгаслав был смел, умен и щедр, как никто!
И сжал кулак, разжал — и на ладони у него лежало уже два диргема. Потом он проделал это еще раз пять или шесть, после чего протянул руку, полную золота, к Сьюгред, и раздраженно сказал:
— На, забирай!
И Сьюгред забрала диргемы.
— Ступай!
Она ушла. Мы помолчали. Потом Торстайн сказал:
— Ярл Айгаслав был настоящий ярл. И храбр, и щедр. И вообще! Я ждал его, чтобы убить, а он, оказывается, зла на меня не держал. Он, выходя ко мне, подарил моей дочери Сьюгред вот этот диргем и сказал: «Это тебе. Приданое». А вот если бы не дарил, если бы сохранил при себе этот волшебный диргем, так, глядишь, и откупился бы от подземцев и вернулся бы обратно к нам. И тогда бы я с великой радостью женил его на своей Сьюгред. А так… Да что теперь! Разбыкался!
А я сказал:
— Но, может, он еще и жив. Он, может, одолел подземцев. Мне голос был. Я видел сон…
— Ха! — перебил меня Торстайн. — Сон! Голос! Ха! Давно ты не держал меча, Лузай. И стал совсем как женщина!
Я почернел! Хотел было вскочить!.. Сил не было. А он больше ни слова не сказал. Встал и ушел.
А я всю ночь не спал. Лежал и гневался… И чувствовал, как силы во мне прибывают, прибывают, прибывают! И утром я почувствовал себя уже совсем здоровым. Но виду не показывал. Когда они опять сошлись ко мне, я им рассказывал о том, как мы сюда пришли, как пировали, как Айгаслав отрекся от меня — и это было справедливо, — как он потом вошел в скалу, а я встал на колени, приладил меч и навалился на него…
И замолчал. Потом сказал:
— Но я тогда не умер. Я, значит, для чего-то жил. Теперь я знаю, для чего. Пусть все уйдут, но останется Сьюгред.
И все ушли. Сьюгред осталась. Я поманил ее к себе, и Сьюгред подошла и села рядом со мной. Теперь я должен был сказать ей все, как есть, но долго не мог на это решиться. Тогда она сама сказала:
— Я знаю, ты собрался уходить.
Я промолчал. Тогда она опять сказала:
— Но зачем? Ведь твой хозяин жив. Ты должен ждать его.
— Ждать! — усмехнулся я. — Ждут только женщины. Вот ты и будешь его ждать. А я уйду. К нему!
— Но ты уже однажды уходил, и ничего у тебя из этого не получилось.
— Значит, тогда я уходил неправильно. Или не вовремя. Теперь же самый срок. Я рассказал вам всю свою жизнь, значит, я от всего живого избавился. И моя рана зажила, ко мне вернулись мои прежние силы. Да и потом, а это важнее всего, мне был голос: «Ярл жив!» А потом мне приснился вещий сон о том, как он, мой ярл, блуждает среди скал. И он словно ослеп, он ничего не видит. А мне, наоборот, очень хорошо видно, что перед ним, совсем неподалеку, на песчаном морском берегу стоит корабль. Этот корабль готовится к отплытию, и ярлу нужно поспешать, чтобы успеть на этот корабль. Но он не видит корабля, а продолжает бесцельно блуждать среди скал. Я изо всех сил кричу ему, куда нужно идти, но он меня не слышит. И, главное, он слеп. И это все подземцы, да! Это они его околдовали. А был бы с ним диргем, так бы… Глупец! Зачем он тогда подарил его тебе?!
— Он не глупец, — строго сказала Сьюгред. — Он просто очень сильно полюбил меня.
Я усмехнулся. Женщина! Ярл полюбил ее и щедро одарил — ну как же тут удержаться и не похвалиться?! А то, что этот ярл теперь как раз из-за того, что…
Хватит! И я прямо сказал:
— Отдай диргем!
— Тебе?
— Ну а кому еще?! Отдай, я говорю! И я пойду с ним к подземцам. Они скупы. И очень алчны! А я им покажу этот диргем и объясню: мне ничего взамен не надо, ну разве только умереть, упасть — вслед за хозяином, в вашу треклятую скалу! И, думаю, им придется по нраву это мое предложение, ибо они очень алчны. А там, уже в скале, когда мы с ярлом снова будем вместе, то мы уж как-нибудь с ними справимся, в этом можно даже не сомневаться. Ну так отдашь диргем?
— Отдам, — тихо сказала Сьюгред. — Только совсем не потому, что я тебе поверила. Глупец! Трижды глупец! Подземцам нужны души, а не золото, которого у них и без того предостаточно. Ярл жив, ибо душа его чиста. И он скоро придет сюда, и мы поженимся. А ты… Держи! — и она бросила мне…
Тот самый, огненный диргем. Я подхватил его, сжал в кулаке. За что она меня в тот миг так ненавидела, я, честное слово, не знаю.
Да и ладно! Итак, Сьюгред ушла. Я подождал еще немного, а после встал и взял свой меч, опоясался. Потом порылся по углам, нашел хороший плащ, надел его. Потом налил в плошку огня, прикрыл его полой плаща и вышел из землянки.
На улице было темно и очень холодно. И небо было черное, без звезд и без луны. Акси рассказывал, у них зимой небо всегда такое. Я постоял, подумал — и пошел. И вот я миновал последнюю землянку и начал подниматься в сопку. Тропу я помнил хорошо, а снег был неглубок, я шел довольно быстро.
Когда же я взошел на ту поляну…
То мне подумалось: а ведь действительно, Сьюгред права! Кому я нужен со своим диргемом? Ну, золото, ну, много золота, ну, даже очень много золота — но это для меня. А вот для них, живущих под землей, то есть именно там, где это золото рождается и прорастает, и вьется хитроумными кореньями, и прячется от нас… Но не от них! Ибо они, как говорят знающие люди, даже через самый крепкий гранит видят на сто шагов вперед!
И вдруг меня окликнули:
— Эй, ты!
Я обернулся…
Никого не видно! Тогда я поднял плошку, посветил…
И увидел подземца, стоявшего возле самой скалы. На нем был белый лисий плащ с глубоким, низко надвинутым на глаза капюшоном. Скала была в снегу…
— Эй, ты! — опять сказал подземец. — Чего пришел?
Я подошел к нему, почтительно кивнул, полез в кошель, достал диргем…
Мне было очень неудобно — в одной руке огонь, а во второй диргем; чуть что — я до меча не дотянусь…
Я сжал ладонь, разжал — и зазвенело два диргема. Подземец тихо, хищно засмеялся. Тогда я снова сжал, разжал — и показал, что получилось. Подземец ничего не говорил и даже не смеялся. Тогда я, помолчав, сказал:
— Я отдаю его тебе. А ты за это мне… Ты позволишь мне помочь моему господину. Он ничего не видит и не слышит, вот я и хочу подсказать ему, куда ему надо идти.
— И это все?
— Да, все.
Я замолчал. И ждал. Подземец протянул мне руку. Я передал ему диргем.
— Глупец! — сказал подземец.
— Почему?
— А вот! Смотри!
Он сжал ладонь, разжал…
И из нее вдруг полыхнул такой сильный огонь, что я ослеп, оглох, упал! А после…
3
Подземец обманул Лузая. Сперва он отнял у него диргем, потом убил его, загнал в скалу и там превратил его в раба. И это говорю вам я, Акси Малютка, который никогда не лжет и все, что ему надо, знает. Да, я внимательный! В тот вечер я сразу почуял, что Лузай что-то затеял. И потому, когда все начали выходить из землянки, я спрятался под скамью и оттуда все прекрасно видел и слышал. Сьюгред была права: Лузай — глупец. Но, с другой стороны, если человек всерьез собрался умирать, то ему нельзя мешать.
Вот я и не мешал. Лузай без спросу взял мой плащ, оделся и пошел. И я пошел за ним. Если бы он тогда заметил меня, то я бы сразу поднял крик: «Отдай мой плащ!» Но, на его беду, он меня не заметил, все обошлось без криков. Потом, когда Лузай вышел на ту самую поляну, где осенью забрали ярла, я лег неподалеку и затаился. В снегу было теплей, чем на ветру. А ветер тогда сильный был — он относил слова, я ничего не слышал. Зато я прекрасно видел, как подземец взял у него монету, сжал и разжал кулак…
И полыхнула молния! Потом стало совсем темно. Потом я подбежал туда, где только что стоял Лузай…
А Лузая там уже не было. Подземца тоже не было. Даже следов их не было. Но я прекрасно знал, где их надо искать! Я лег, приложил ухо к скале… И точно! «Бум-м!» — молотом. — «Бум-м! Бум-м!» Это Лузай уже работает как раб. А после смех — это подземец радуется своей хитрости. А после снова: «Бум-м!» и снова: «Бум-м!» Но дальше я уже не слушал. Встал, отряхнулся, вернулся в поселок. Вошел к себе в землянку, посидел, подумал. Потом пошел к Торстайну. Тот меня выслушал, разгневался — и повелел, чтобы к нему немедленно призвали Сьюгред.
Когда она пришла, я снова рассказал, как было дело. Сьюгред сказала:
— Негодяй!
— Я, что ли? — удивился я.
— Да, ты! — сказала Сьюгред. — Негодяй. Ты смел меня подслушивать! А этот… Раб! Купить хотел — и самого его купили. А ярл не покупал!
— Да, это так, — сказал Торстайн. — Когда ярл уходил, мы молота не слышали. И, получается… — а после засмеялся и сказал: — А что! Быть может, ярл и впрямь уже дошел до Шапки Мира! Сейчас сидит там, пирует с Хальдером! А если… Нет! — он спохватился. — Нет! А вот Лузая жаль! Он был хорошим воином.
— И взял мой плащ, — напомнил я. — А плащ был длинный, теплый.
Сьюгред молча сняла с себя плащ и швырнула его в меня.
— Рад, — сказал я насмешливо. — Премного, — сказал я…
И замолчал, ибо Торстайн вскочил, меч выхватил и пригрозил:
— Будешь молчать — и будет хорошо! А нет…
Я опустил глаза, чтобы он не видел, как они сверкают. И он, ничего не заметив, велел, чтобы я скорей проваливал. И я ушел. Я не люблю Торстайна. Он человек недобрый, мстительный. И его дочь ему подстать. Я двадцать лет служил этой семье, кровь проливал, и что я за все это получил? Богатство? Славу? Женский плащ! Короткий, весь расшитый бисером! Как будто я… Тьфу, гадко объяснять! И я пошел и бросил его псам. Псы были голодны, порвали плащ, сожрали. На следующий день Торстайн спросил:
— А где твой новый плащ?
— Не знаю, — сказал я. — Да и зачем мне плащ? Я же в поход не иду.
— Да, не идешь. Куда тебе такому!
А я подумал: х-ха, да если бы я даже и мог, то все равно бы с тобой не пошел! Ведь ты…
Однако я не буду забегать вперед. Итак, все по порядку. А он был такой: вот настал день Старшего из Виннов, и, по обычаю, Торстайн и все его дружинники ушли в поход, бить морфов. То есть тех самых дикарей, которые живут за сопками, в топких болотах. Весной, как только сходит снег, морфы выходят из своих берлог, приходят к нам и грабят нас, и жгут наши дома, и убивают всех подряд. И мы тогда их тоже убиваем, сколько сможем. Но их такое множество, что всех не перебить. А летом по болотам не пройти, бегущих не догнать, и потому мы ждем зимы, и вот тогда уже приходим к ним и разрываем снег, и ищем их берлоги. А морфы в это время крепко спят! Они как засыпают с осени, так после спят до самого весеннего тепла. И потому зимой, на Старшего из Виннов, когда у морфов самый крепкий сон, мы и приходим к ним и убиваем их!
Так было и тогда: Торстайн собрал дружину и ушел бить морфов. А женщины и дети, рабы и старики… и я — все мы остались во Фьорде. Я сторожил корабль вместе с двумя мальчишками. А появляться в поселке мне было строго-настрого запрещено. Так повелела мстительная Сьюгред. Поэтому вернулся я к себе только тогда, когда из похода вернулся Торстайн.
И вот Торстайн и все, кто с ним ушел, вернулись, и мы сошлись, и на пиру нам было сказано: они ходили к Шапке Мира! Ну да, конечно же, Торстайн не удержался. И он затеял это еще здесь, еще до похода на морфов, я это тогда еще чуял! Так что теперь, на пиру, Торстайн бесстыже лгал, когда сказал, что это у них получилось совершенно случайно. Он так рассказывал:
— Нет, я не ожидал того! Да и никто не ожидал! Мы тогда уже третий день как потеряли тропу и шли наугад. Вдруг Дарки закричал: «Смотрите!» И это было удивительное зрелище! Вокруг, куда ни глянь, было черным-черно, а там, куда он нам показал, горела яркая полоска света. Мы сразу догадались, что это такое, поэтому поспешно сошли с саней, опустились на колени, и стали жарко прославлять наших великих Братьев-Прародителей. Ведь мы тогда очень надеялись на то, что если они сейчас смилостивятся над нами, то еще совсем немного — и мы войдем в Чертог!
— А дальше было что? — спросил я.
А дальше, как рассказывал Торстайн, и это дружно подтвердили все его спутники, первым делом они пересчитали все имевшиеся у них запасы съестного и пришли к единодушному выводу, что этого у них вполне достаточно для дальнейшего продолжения похода. Ведь, как давно уже известно, даже в самую тихую и безветренную погоду Шапку Мира можно рассмотреть только тогда, когда ты находишься от нее не далее, чем в восьми переходах, а у моих сородичей припасов было на все десять. Риск, сами понимаете, был весьма небольшой. Передохнув и накормив собак, они зажгли костер, сожгли на нем великие дары, пропели гимн — и двинулись дальше.
Погода была ясная, морозная. Торстайн и его люди пребывали в таком прекрасном расположении духа, что им казалось, будто едва ли не с каждым их шагом заветная вершина становится все лучше и лучше видней, иными словами все ближе и ближе. И вообще, первый, второй и третий переход они прошли безо всяких трудностей и неприятностей. А на привалах они каждый раз возжигали на своих кострах богатые дары.