А вот и он - спускается по дорожке, на нем деловой костюм, в руке чемоданчик с образцами. Дышит глубоко - сразу видно по тому, как поднимаются и опускаются плечи. Без шляпы (как всегда, кроме тех случаев, когда идет к Ней). Поглядишь на его шею сзади - и хоть плачь, а потом спохватишься: он ведь без шляпы.
И миссис Дейворен просто утерла нос бумажным платком, который припасен был за пазухой. А мистер Дейворен шел себе по дорожке, искоса поглядывая под эвкалипт, где накануне вечером опустились какаду. Он задержал дыхание. Но никаких какаду сегодня утром не было. Он пошел дальше, "эдакий представительный ирландец", как называла его миссис Далханти.
Едва скрипнула калитка, миссис Дейворен стала торопливо пудриться надо скорей в магазин самообслуживания. А не воскресенье сегодня? Сразу похолодело сердце. Но нет, все-таки не воскресенье. Она купила семечки, отборные и смешанные, и керамическую плошку, чтобы было куда их сыпать, и, нагруженная покупками, отправилась домой.
А там кто-то уже насыпал семечки. В керамическую плошку. Олив Дейворен чуть не отшвырнула плошку ногой. На глазах выступили слезы, и она даже не потрудилась вытереть их бумажным платком.
Попугаи появились вечером, парочка, и пошли ходить под деревом вокруг плошки. Неуклюжие очаровательные существа! Увидав их, она разинула рот: хохолки воинственно вскинуты, точно замахнулись ножом, собравшись сразить незваного гостя; но потом они принялись клевать семечки, перья эдак покойно улеглись на голове желтой прядью. Милые мои птички.
Они ведь ее, верно? - кто бы утром ни насыпал семечки. Они даны ей в утешение.
Разволновавшись, Олив Дейворен дернула штору, за которой пряталась в одной из выходящих на фасад комнат, и попугаи испугались, взлетели на дерево. Вот горе какое, но что поделаешь, можно только ждать да смотреть.
Она сидела и вглядывалась в пустой сад, и вдруг в эркере в другом конце дома... кто же это прячется, полускрытый коричневой шторой? Никогда прежде не думала она, что способна так разъяриться.
Притворяется, будто не видит ее, а сам любуется ее пичужками!
Она бы не успокоилась и тогда, когда попугаи возвратились на траву под эвкалиптом, но, оказалось, их прилетело трое... нет, пятеро!
Оба наблюдателя уже готовы были уставиться друг на друга из-за коричневых штор в противоположных концах дома.
Но попугаи их отвлекли - принялись угрожать друг другу, точно люди. Вероятно, та первая пара не пожелала терпеть пришельцев. Хохолки взметнулись вверх, сверкнув зеленовато-желтыми перьями; защелкали клювы, взъерошенные грудки выпятились, и вот попугаи топают, притопывают мозолистыми лапками вокруг плошки, переваливаются с боку на бок, будто под ними не ровный газон, а зыбкая палуба.
Завороженная этим зрелищем, Олив даже забыла про Него.
А скоро пришло время готовить чай. Когда с этим было покончено, она поставила все в духовку, чтобы не остыло. Он не уходил, она слышала Его шаги в дальних комнатах темнеющего дома.
Основательно обдумав, чего хочет, Олив Дейворен написала на листке: "Хоть раз будь тактичен..." Все зачеркнула и вместо этого написала: "Надеюсь, ты предоставишь мне удовольствие насыпать утром семечки".
Утром ее листка на месте не оказалось, а на другом было написано: "Не забудь воду, оч. важно".
Итак, все устроилось и обошлось без обращений по имени.
Теперь утро принадлежало ей - она убирала лузгу, насыпала в плошку полосатые семечки и наполняла раковину водой. Насчет воды она была с ним согласна: это и вправду очень важно.
Вечерами - вечера принадлежали ему - после того, как он исполнил свои обязанности перед попугаями, оба сидели у окон в противоположных концах дома и наблюдали, как птицы кормятся.
Уже какое-то время она не видела, чтобы он шагал по дорожке, а потом по улице, сдвинув шляпу на затылок, - ради Нее. Вместо этого слышно было - он ходит в дальних комнатах, а то сидит у дальнего края ограды, хотя бы в раздумье, как она надеялась, но тяжко вздыхает.
Однажды, сидя у окна и глядя, как в сгущающихся сумерках кормятся его пичуги, Мик Дейворен осознал, что их стало больше - ему удалось насчитать одиннадцать какаду. В эту минуту все умиротворенные, в круглых черных глазках доброта и мудрость. А если кто и поднимет хохолок, то кажется, будто дама изящно раскрыла веер.
И он уже не смотрит за окно - он мальчишка и с улицы, через огромное окно, заглядывает в комнату, где расположилось избранное общество; сидят группками на позолоченных стульях, компания побольше окружила резной диванчик; смиренные, холеные девушки, все в умиротворенно белых платьях, а уверенные в себе старшие, в белом пламени сверкающих бриллиантов, перебрасываются тщательно подобранными словами. Одна пожилая дама возбужденно заговорила - видно, сделала достоянием публики какой-то секрет. И все дамы и смиренные девицы присоединились к визгливому хору голосов. Поднялись, задвигались. Бриллианты запрыгали. Какой-то завязался спор, но так все вежливо, благовоспитанно. Потом в него вступили и мужчины, кто со смехом, кто запинаясь, возражая, а другие с показной почтительностью прислушиваются к говорящим. А он, мальчишка, что стоял в темноте по другую сторону внушительного окна, попятился в сад, в моросящий дождь, и чуть не споткнулся, наступив на громадную гончую, что лежала на газоне, подняв нос к бледной луне.
Мик Дейворен отхаркнулся.
Должно быть, этим он спугнул попугаев: они взмыли волной, зеленовато-белой в сумерках, и разбились о берега каменного дуба и араукарии в парке напротив.
Осмелев, он покосился на окно в другом крыле дома - там сидела Олив, женщина, с которой он когда-то обвенчался, и неподвижным взглядом смотрела в пустоту.
Миссис Далханти читала, что у птиц водятся вши. У скворцов - это уж точно; вши падают с них и через дымоходы попадают в дом.
Попугаи! Фиггис был взбешен.
Чуть не все соседские ребятишки побывали в парке и видели попугаев и вопили и кидали в них камнями, норовя пришибить, а не выйдет - спугнуть. Если Тим Неплох еще не видел их во плоти, то потому лишь, что пришел домой прежде, чем попугаи слетели на газон, а когда родители позволили ему встать из-за стола после проклятого чая, какаду уже улетели. И он только и увидел что Дейворенов, глядящих из окон в противоположных концах дома.
Однажды, проходя мимо калитки мисс Ле Корню, Тим спросил, видала ли она попугаев, и она ответила: "Ага-а", вроде поделилась с ним секретом.
Но ему и не нужно было видеть. Он и без того представлял, что они такое, словно вглядывался в них так же пристально, как в людей в автобусах; представлял желтые хохолки, знакомые по книгам, так отчетливо, словно сам потрогал их перья, совсем как с людьми, которых касался на ходу, просто чтобы узнать, кто они есть, и оказывалось, он это уже знает.
Какаду стали прилетать реже, да и то всего три или четыре. А бывало, и вовсе ни одного. Или один старый попугай, он неуклюже ковылял и иной раз волочил крыло. Это дети распугали попугаев и, наверно, побили камнями одинокого старика. Миссис Дейворен чуть не поделилась с мужем этой догадкой, не на бумаге, а устно, но принципы уберегли ее.
Однако ей жаль было Мика - краем глаза она видела: он страдает из-за отступничества их попугаев.
Когда Мик Дейворен нахлобучил шляпу и зашагал по улице к мисс Ле Корню, было еще совсем светло, во всяком случае, достаточно светло, чтобы соседи снова принялись судачить. В этот вечер она не стояла, как обычно, опершись на калитку. На одной из труб ее дома сидел какаду и, отведя и расправив крыло, чистил перья. Другой попугай, весь взъерошенный, сидел, вцепившись в трубу, и хрипло кричал на незваного гостя. А может, то был бывший возлюбленный?
Дейворен пошел выложенной кирпичом дорожкой под магнолией Фиггиса, ведущей к заднему крыльцу.
- Что?.. Кто там? - окликнула она.
И торопливо застегнула распахнутую блузку.
Несколько попугаев, покачивая головками, клевали у ее ног семечки.
Дейворен громко захохотал - хохот был фальшивый.
Попугаи улетели. Хоть это ему удалось. (Он представил даже, как расскажет про это жене.)
И тут Кивер Ле Корню рассмеялась.
- Ах ты гад! Ирландец чертов!
Он так разъярился, схватил ее за блузку, и блузка опять распахнулась. А он все хохотал, багровый от притворного веселья.
- Слишком рано явился, - взвизгнула она, стараясь подавить хихиканье, не жарила еще! Да и есть ли что! - прибавила она, давясь смехом.
И все время тянула его к дому, подальше от соседских ушей и от места преступления.
Оба они уже понимали, что произошло.
- Это мои попугаи! - крикнул он на ступеньках.
- Они сами вольны выбирать, верно? - Можно было подумать, кто-то воображал, будто так оно и есть.
Оказавшись в комнате, куда их влекло, он не стал ждать, когда она снимет блузку, просто сорвал ее. Кивер показалось, она слышала, как оставшиеся пуговицы ударились о стенную панель.
Дейворен гладил ее большие, потерявшие упругость груди, еще никто ее так не ласкал, или это было давным-давно, она едва ли помнила. Он уткнулся в них и бормотал что-то про благословенных попугаев. Потом стал стягивать с себя одежду (прежде ему это не приходило в голову), тогда она тоже сняла джинсы и легла на постель и ждала его.
В смутном предвечернем свете она с удивлением глядела на собственное тело. Пока Дейворен не завладел им.
- Слышь, Кивер. Нарушение доверия - вот я против чего. Не для того я рассказал про своих попугаев, чтоб ты их переманила.
Согнутый локоть, которым она прикрывала лицо, приглушил ее вздох.
- Не понимаю, почему бы нам ими не поделиться, они же не твои и не мои. Он уже одевался.
- Жена бы расстроилась, - сказал он.
Он ушел, а она еще некоторое время была не в силах шевельнуться. Темнело. Она задумалась, как сейчас поступить: принять успокоительное или попробовать по-другому снять напряжение? В конце концов она не стала прибегать ни к каким средствам и, не одеваясь, босиком, вышла в сад. Меж кирпичей на дорожке пробивался мох, ногам, уж во всяком случае, было приятно.
Конечно, попугаи не вернулись, разве что на магнолии, среди гигантских цветов, вроде встрепенулся один. А может, это покачивались цветы.
От чего бы ни зависели прилеты попугаев, Олив Дейворен всегда безмерно радовалась всякий раз, как замечала, что они опять почтили ее своим присутствием. Однажды утром, когда Он ушел из дому спозаранку, она насчитала четырнадцать штук. Они на мгновенье замирали, раздумывая, не испугаться ли, и казалось, это фарфоровые фигурки; Потом как будто успокаивались, и их взгляды, устремленные прямо на нее, стоящую у окна, источали доброту.
В это самое утро у нее и родился замысел. И пока она поднималась по лестнице и шарила в гардеробе под бельем на верхней полке, она в свою очередь раздумывала, не следует ли ей испугаться.
К тому времени, как она растворила стеклянные двери, из-за которых видны были попугаи, и услыхала их, вся она была натянута, как струны скрипки, которой она не касалась уже многие годы. И принялась приводить ее в порядок, настраивать. Со страхом. А вдруг кто-нибудь увидит ее с улицы? Было тревожно, кожа заблестела от испарины.
И однако она играла - то самое, что прежде, помнится, казалось самым трудным. Долго пролежавшая без употребления скрипка звучала пискливо, скрипуче. Звуки были робкие. Но печальные, искренние. Композитор был с ней заодно. И попугаи тоже. Как бы там ни отзывалась в них эта мелодия, взгляды их были устремлены на семечки, и они клевали, переваливаясь с боку на бок, ковыляя и порой подскакивая.
Когда она исполняла сарабанду, композитор и попугаи поддерживали ее, а вот к чаконе она перешла с опаской и в одиночестве. Но не давала себе поблажки. Один из какаду взлетел. Опустился на эвкалипт напротив и глядел на нее сквозь просвет в листве. Остальные все прислушивались к музыке. Если они относились к Олив благосклонно, то, должно быть, оттого, что ощущали в ней что-то от своей собственной неуклюжести.
Когда лопнула струна, у нее оборвалось сердце.
Попугаи взмыли, понеслись прочь и, вереща, полетели над парком, казалось, они бранят ее. Интересно, она и вправду испытала мгновения вдохновенного восторга или это ей только почудилось и в ее исполнении то была лишь чудовищная пародия на партиту Баха.
Она поплелась по коричневому линолеуму убрать подальше скрипку. Отныне у нее есть оправдание - оборвалась струна.
Не то что у Кивер Ле Корню. Той ничто не помешает поставить другую пластинку. И ей тоже, если она пожелает. Так же как никто, даже Он, не может, помешать попугаям, если им вздумается, прилететь к ней в сад.