Эта книга о солдатах Великой Отечественной... 1-й Украинский фронт. 43 год. Небольшое подразделение. Будни. И бой. Всего лишь бой местного значения.
Михаил Исхизов
Д Е Н Ь Д А Н О Ч Ь
На 1-ом Украинском фронте шли бои местного значения. Противник понес значительные потери в живой силе и технике.
(Из сводок "Совинформбюро")
"...когда пишешь повесть или роман о таком тяжелом деле, как война, фантазировать и брать факты с потолка как-то не тянет. Наоборот, всюду, где это позволяет твой собственный жизненный опыт, стараешься держаться поближе к тому что видел на войне своими глазами
Константин Симонов
УТРО
- Это, что ли, орудие сержанта Ракитина?
Бакурский, как лежал за бруствером, смотрел в степь, так и остался лежать. Не оглянулся, не шелохнулся.
Афонин, закутался в шинель и дремал. Голову он положил на станину орудия. Подушка на фронте роскошь, возможная разве только на уровне командира батареи, а выше до бесконечности. И вместо нее, чтобы было хоть немного помягче, он положил на железяку пилотку, а на пилотку еще и ладонь. Нет ничего мягче ладони, если спишь на ней, вне зависимости от того, имеешь ты под головой железную станину или пуховую подушку. Афонин с трудом открыл глаза, не поворачивая головы, глянул куда-то мимо спрашивающего, и тут же глаза у него закрылись.
Только Опарин заинтересовался. Опарину было скучно. Сержант уехал, и Опарин сейчас возглавлял расчет. Должность в то утро не очень хлопотная. Сиди да поглядывай по сторонам. И подчиненных не густо - всего два человека.
Но у Опарина горела душа. Чтобы потушить этот пожар, Опарину надо было высказаться, пока запал не пропал. Ведь что получалось: кухни нет, сухари кончились, снарядов тоже всего ничего. А сержант еще на рассвете уехал в штаб полка, и до сих пор от него ни слуху, ни духу. Больше всего возмущала кухня. Ее отсутствие Опарин воспринимал как личную обиду. И желал высказать все имеющиеся у него по этому поводу мысли. Большинство из них касались отношения к своим обязанностям и лично к нему, Опарину, начальства всех уровней, начиная с комбата и кончая господом богом, с которым у Опарина тоже были какие-то личные взаимоотношения. Не особенно близкие, но были. Во взводе не раз слышали, как Опарин говаривал: "Как бог для нас, так и мы для бога!" - и многое другое, позволяющее думать, что в командной иерархии, бог у Опарина, в связи со своим могуществом, занимал место гораздо выше такой легендарной для солдат фигуры, как командир корпуса, но несколько ниже совсем уж мифической личности командующего армией. Ни бога, ни командующего армией Опарин, ни разу не видел, но по слухам выходило, что и тот и другой существуют. И, значит, должны они нести ответственность хотя бы за кухню.
Довольно резко хотел высказаться Опарин, но со слушателями ему крупно не повезло. Бакурского не поймешь, слышит он тебя или нет. Смотрит куда-то в сторону и думает о чем-то своем. Молчит. Из него слово выдоить - вспотеешь. А Афонин впал в осеннюю спячку. Медведи, те в зимнюю спячку впадают, а Афонин впал в осеннюю. И высказываться Опарину не было смысла, ибо он, как и каждый человек, нуждался в слушателях. Без них терялся весь смак.
В таком вот незавидном положении оказался Опарин. И тут вдруг, совершенно неожиданно, как медаль с куста, солдатик. Опарин обрадовался. Он осторожно положил на плащ-палатку только что смазанный затвор автомата и стал с любопытством разглядывать невесть откуда взявшуюся в этой пустынной местности живую душу.
Душа была чистенькая, аккуратненькая, новенькая. Личико сытое, белое, будто оно за лето на солнце не побывало ни разу. Носик ровненький, но если с опаринским сравнить, больше чем на полноса не потянет. И глазки маленькие, с белыми ресничками, как у поросенка. Из-под пилотки форсисто выглядывал небольшой русый чубчик.
"Рядовой и положено стричь его под машинку", - отметил Опарин, соображая, откуда такая личность могла взяться на самой, дальше некуда, передовой.
Обмундирование у солдатика выглядело таким чистым и новым, как будто его только что выдали с армейского склада. Гимнастерка диагоналевая, офицерская. Яловые сапоги надраены до солнечного блеска.
"Сапоги, - продолжал размышлять Опарин, - тоже офицерские, солдатам яловые сапоги не положены. Солдатам положены кирзачи или ботинки с обмотками".
Шаровары хлопчатобумажные, но материя на коленках чистая, незамызганная. Сразу видно, что не приходится человеку ползать. На левой руке аккуратно свернутая шинель, из английских. Судя по всему, тоже новенькая. За правым плечом ППШ.
Опарин не любил таких вот гладеньких, во всем новом. Хотя именно к этому экземпляру, неожиданно появившемуся у орудия, у Опарина никаких претензий не имелось. Даже наоборот. Нужен был Опарину слушатель, и тот, как по заказу, появился.
- Кто такой? - вполне добродушно спросил Опарин.
- Я спрашиваю, где орудие сержанта Ракитина?! - неожиданно возмутился безобидному интересу Опарина солдатик. Гонору в нем было - по самые уши. - А кто я такой, тебя не касается!
Слова и тон, которым они были сказаны, меняли дело. Не стоило так разговаривать с Опариным.
- Интересное кино получается... - Опарин отложил соображения о кухне и переключил все свои нехорошие мысли на грубияна. - Тебе, значит, орудие сержанта Ракитина нужно? А другие орудия тебе не нужны?
- Другие не нужны! - продолжал гонориться солдатик. У него даже щеки румянцем пошли.
- Получается, только ракитинское тебе надо. А оно самое секретное орудие на нашем участке обороны, - сообщил Опарин и стал понемногу набирать обороты. - Расположение орудия - это военная тайна. Всяким посторонним лицам знать ее не положено. Так в уставе записано. Афоня, у тебя есть устав?
Афонин дремал чутко, вполуха и сквозь сон слышал этот разговор. Но не стал даже и глаза открывать из-за дурацкого вопроса. Как будто Опарин не знал, что нет у Афонина никакого устава. И быть не может.
- С кем дело иметь приходится, - пожаловался неизвестно кому Опарин. - Но в уставе об этом записано. И тут, сам смотри, какое кино получается - ты личность подозрительная и вполне можешь оказаться вражеским шпионом: одет не по форме, ходишь вдоль линии фронта и задаешь вопросы о расположении секретных огневых точек. А вражеским шпионам ходить здесь и задавать вопросы не положено.
Рассуждая подобным образом, Опарин поставил на место затвор, ловким шлепком загнал в паз тяжелый диск.
- Руки вверх! - приказал он.
- Ты это брось! - потребовал солдатик.
- Руки! Стрелять буду! - Вид у Опарина был достаточно убедительный.
- Свой я! Свой! Опусти автомат! - завопил солдатик, но шинель выпустил, и руки послушно поднял.
- Так-то лучше, - похвалил Опарин. - Рядовой Афонин, разоружить и обыскать!
Афонин поднял тяжелые веки. Смотрел то на Опарина, то на солдатика в офицерской гимнастерке, застывшего с поднятыми руками. Ждал, пока они оба провалятся. Но не дождался. Тогда постарался сообразить, зачем понадобился. Наконец, сообразил.
- А ну его, - Афонину не хотелось вставать. Афонину спать хотелось. - Зачем тебе этот шибздик нужен?
- Афоня, теряешь бдительность, - не отставал Опарин. - Посторонняя личность подозрительно интересуется расположением орудия сержанта Ракитина. Может, эту личность надо в особый отдел сдать.
Афонин нехотя поднялся, стряхнул шинель, подошел к застывшей с поднятыми руками посторонней, подозрительной личности и снял у нее с плеча автомат.
Двигался Афонин неторопливо, вроде бы с ленцой, но под скрадывающей фигуру просторной, великоватой для него гимнастеркой, угадывались упругие, тренированные мышцы. И все движения у него были плавными. Он даже в тяжелых, неуклюжих кирзовых сапогах ступал мягко, по-кошачьи. Может быть, из него вышел бы хороший танцовщик в балете. Но если бы ему об этом сказали, он бы только плечами повел. Потому что тут и говорить нечего. Не мужское это дело - ногами дрыгать. Вырос Афонин в Горном Алтае. Дед у него был охотником, и отец - охотником, и сам он в четырнадцать лет уже стал охотником. Все занимались мужским делом.
- Карманы проверь, - подсказал Опарин. - И не бойся, я его на мушке держу. Если шевельнется или что, сразу срежу.
- И чего это люди в шпионы идут? - стал вслух размышлять Афонин, разглядывая задержанного. - Хочешь воевать - воюй себе, сколько влезет. А то - в шпионы... Самая поганая профессия. Вас, шпионов, никто ведь не любит и не уважает.
Он понимал, что поспать Опарин все равно уже не даст, и включился в розыгрыш. Розыгрыши стали, пожалуй, единственно возможным и доступным для солдат развлечением. Иногда они были безобидными. Иногда жестокими. Но не со зла. Просто так получалось.
- Наверно, из-за больших денег, - продолжал рассуждать Афонин. - И много тебе за твое шпионство платят?
- Ничего мне не платят! - огрызнулся солдатик. - Как тебе, так и мне.
- Усек! - кивнул Афонину Опарин. - Не платят! Раскололся пацан! Не знает, что мы денежное довольствие получаем. Правда, мы его все в Фонд обороны сдаем. На хрена оно нам, это довольствие, здесь ни одного магазина нет. Но не сечет.
- Не сечет, - согласился Афонин. - А простое дело. Это каждый шпион должен знать.
- Учат их хреново. На самом простом поймать можно.
- Что ты таким поганым делом занимаешься, если тебе за это даже не платят? - продолжал допытываться Афонин. - Может, по идейным соображениям? Ты что, убежденный фашист?
Солдатик закипал от злости. Лицо у него покраснело, глазки стали еще уже, и внутри все клокотало, только что пар из ушей не шел.
- Да русский я! Не фашист, а русский! - завопил он. - У меня документы есть! Меня в штабе полка каждая собака знает!
- Не похоже, чтобы свой, - не согласился Афонин. - Ты сам подумай: гимнастерка у тебя офицерская, а штаны солдатские. Сапоги опять офицерские, а портянки наверно солдатские. Так не бывает.
- Выдали мне такую гимнастерку, - соврал солдатик, заранее зная, что ему не поверят.
- Врет, - не поверил Опарин.
- Врешь, - конечно не поверил и Афонин. - Такого не бывает, чтобы старшина солдату офицерское обмундирование выдал. Наоборот - бывает, а такое - нет. Напутали чего-то ваши шпионские начальники, когда посылали тебя. Ты лучше признавайся, с каким заданием пришел. А то у нас Опарин со сдвигом, - Афонин выразительно повертел указательным пальцем возле виска. - Если какой шпион не признается, он пытает. Разжигает костер и каленым железом...
- Сам ты со сдвигом! - оборвал его Опарин. - Болтаешь ты, Афоня, много. Кому приказано, обыскать?!
- Видишь, - Афонин с сочувствием посмотрел на задержанного. - Если ему что-нибудь поперек сказать, на него накатывает. С полуоборота заводится. А что он с тобой сделать может, даже подумать страшно. Ты лучше признавайся.
Солдатик не послушался Афонина, признаваться не стал. Он угрюмо молчал. Пар у него весь вышел, и смотрел он теперь не столько на автомат, сколько на самого Опарина.
- Как хочешь, мое дело предупредить, а твое - подумать, - сообщил Афонин. - Посмотрим, что нынче вражеские шпионы с собой носят.
Он вынул у солдата из карманов две нераспечатанные пачки "Беломора", зажигалку из гильзы винтовочного патрона, перочинный нож, толстый красный штабной карандаш, обрывок медного провода, алюминиевую расческу, маленькое зеркальце, еще один карандаш, поменьше, химический... А потом появился совершенно чистый, а может быть, даже и новенький, нестиранный, белый с голубой каемкой, сложенный ровным квадратиком носовой платок.
Афонин у себя в горах и до войны не пользовался таким хитрым припасом. При необходимости действовал двумя пальцами. А здесь, на фронте, и вовсе забыл, что такое чудо существует.
- Да-а... - озадаченно протянул он и осторожно, чтобы не испачкать, провел пожелтевшим от махорки ногтем указательного пальца по нежной голубой каемке. - Используешь или так с собой носишь, для форса?
- Использую, - огрызнулся хозяин платка, и хотел было опустить руки.
- Ну-ну! - остановил его Опарин. - Ручки!
- Значит, используешь, - неодобрительно покачал головой Афонин. - В такую красоту с голубой каемкой сопли собираешь... И не стыдно тебе?
- Наш человек на такое не пойдет: в хорошую и чистую материю сморкаться. Шпион! - уверенно определил Опарин.
Шпион к этому времени дошел до кондиции. Во рту у него пересохло, язык стал шершавым, как у больного, а лоб взмок. "Они же психи ненормальные! - ужаснулся он. - Каленым железом! Как я признаюсь, если я не шпион?!" Не знал он, что делать...
Афонин тем временем снял у солдатика со спины тощий сидор, достал из кармана гимнастерки красноармейскую книжку и вместе со всем остальным выложил к ногам Опарина на край плащ-палатки.
- Вытряхни сидор, - попросил Опарин.
Афонин вытряхнул. Из сидора выпало полотенце, такое же новое и чистое, как носовой платок. Пара портянок, тоже новеньких. тоже чистых и новых. Еще там были котелок, кружка и ложка. Потом, неожиданно, выкатилась из сидора тяжелая армейская каска. Бесцеремонно прокладывая себе дорогу, она оттолкнула котелок, и тот со звоном отлетел в сторону. Задела эмалированную кружку, и та почтительно посторонилась. А ложка, прижатая к брезенту, только тихо звякнула. Утверждая свое несомненное превосходство, каска заняла место в центре. Была она тяжелой, зеленой, под цвет травы, с темным широким ремешком, который можно затянуть под подбородком.
В другое время Опарин непременно высказался бы по поводу этого котелка без ручки. Но сейчас ему было не до каски. Он рассчитывал на пару банок консервов. Или, хотя бы, на полбуханки хлеба. Кто же отправляется в дорогу, не захватив с собой запас?!
- Мало того, что шпион, так он еще и на наши харчи явился, - окончательно разочаровался Опарин. - Можешь не рассчитывать. У нас пусто. С собой брать надо, когда к хорошим людям идешь.
Солдатик растерянно сопел. Не было у него уже сил разговаривать с Опариным.
- Ладно, опусти руки, - разрешил тот. - Но стой смирно и не шевелись.
Придерживая правой рукой автомат, Опарин раскрыл красноармейскую книжку.
- Дрозд Леонид Петрович, - прочел он. - Рядовой. Двадцать пятого года рождения. Выходит, ты уже большенький, девятнадцать лет отмахал.
Перелистал все страницы, внимательно разглядывая каждую. Прочел, какой владельцу положен размер обуви, и какой - головного убора, какое ему выдано оружие и когда принимал присягу. Потом опять вернулся к первой странице, попытался разобрать подпись. Но не разобрал. Разглядел только три буквы: "Кок..." А от последнего "к" шла извилистая закорючка.
- Документ настоящий, в нашей армии выдан, - объявил он. - Значит, ты не шпион, а Дрозд?
- Дрозд, - сердито подтвердил солдат.
- Интересное кино... - Чужие, которых можно было по-настоящему разыграть, попадали в расположение орудия редко. И каждый такой случай был для Опарина праздником. Со своими можно было одичать. Они все опаринские штучки знали наизусть. - Чего сразу не сказал, что Дрозд?
- А ты мне дал говорить? - солдатик осмелел и голос набрал. - Ты же мне автоматом в нос тыкать стал! Руки вверх! Руки вверх!
- Нет, тут ты сам виноват, - не согласился Опарин. - Надо было проявить настойчивость и принципиальность.
- Да, - подтвердил Афонин. - Если бы ты так прямо и сказал, что не вражеский шпион, Опарин бы поверил. Это он у нас с виду сердитый и грубый, а душа у него мягкая, доверчивая.
- Так я же... Так он же... Так ты же... - не мог найти слов от возмущения солдатик.
- Ладно, пусть ты и вправду Дрозд. Только Дрозд - это еще не военная специальность. Дроздом может быть каждый. А кто ты еще? Откуда ты взялся такой нервный? И зачем тебе орудие Ракитина?
- Из штаба полка я. Писарь. Старший писарь, - учитывая сложность момента, повысил себя в должности Дрозд. - В связи с большими потерями в батареях, временно направлен, лично начальником штаба полка, капитаном Крыловым, в расчет сержанта Ракитина. Для оказания помощи и поддержки.