Что было делать с этим Дроздом? Сам напрашивался. Никто его за язык не тянул. Разве мог Опарин упустить такое?
- Для оказания помощи и поддержки? - с удовольствием, которое не мог скрыть, переспросил он.
- Так точно! - отрапортовал Дрозд. - Для оказания помощи и поддержки!
Он не страдал отсутствием самоуверенности и собирался объяснить, чего стоит такой солдат, как он.
- Вот это кино! - Опарин получал несказанное удовольствие. Это же надо, чтобы такой вот писарь, с новеньким платочком для соплей, прибыл его поддерживать. Его, Афонина и Бакурского.
- А какую ты поддержку станешь оказывать? - полюбопытствовал он, стараясь сохранить серьезный вид.
Дрозд до сих пор не задумывался над тем, какую поддержку станет он оказывать. Знал, что надо беспощадно уничтожать немецкие танки. Этим он и собирался заниматься. Другие ведь уничтожают. Сколько раз он читал об этом в донесениях, которые переписывал для отправки в штаб корпуса. Особой сложности в беспощадном уничтожении немецких таков Дрозд не видел.
- Какую понадобится! - заявил он уверенно. - Можно из орудия стрелять!
И тут, на свою беду, вспомнил Дрозд плакат, который висел в столовой запасного полка, рядом с "титаном" для кипячения воды. Встречал он потом такие плакаты на вокзалах и еще где-то. На плакате широкоплечий солдат в хорошо подогнанном обмундировании красиво бросал аккуратную связку гранат в противный танк с черным крестом на борту.
- Можно с гранатой на танк! - добавил он.
- С гранатой на танк? - переспросил Опарин. Такого поворота он не ожидал от писаря в офицерской гимнастерке и новых солдатских шароварах.
- С гранатой на танк! - еще тверже заявил Дрозд, обиженный, что Опарин усомнился в его доблести.
- Ой, не могу! - не выдержал Опарин и рассыпался густым смехом. - С гранатой... на танк...
И Афонин не смог удержаться. Но смеялся он тихо, почти беззвучно. С детства перенял такую манеру у отца и деда, ценивших сдержанность и тишину.
Дрозд сердито молчал, не понимал, чего они нашли в его словах смешного.
- Слышишь, Бакурский! Смотри сюда! - Позвал Опарин.
Бакурский повернулся, и у Дрозда подкатил к горлу комок тошноты. Он с трудом сглотнул. Лицо у Бакурского было изуродовано одним сплошным ожогом. Казалось, оно состояло из почти обнаженных, покрытых тонкой прозрачной кожицей мышц, иссеченных, исполосованных глубокими шрамами. На красном, перекошенном рубцами лице ни бровей, ни ресниц, и черные блестящие глаза казались неестественно большими.
Опарин не замечал этого.
- Посмотри, Костя, какую птицу нам прислали для оказания поддержки и помощи, ага! Дрозд называется. Личный писарь начальника штаба капитана Крылова. Чтобы с гранатой на танк! Прямо кино... Не знаю принять эту птицу или отправить обратно. Он же все танки испортит своими гранатами.
- Пусть... повоюет...
У Дрозда как будто мурашки по спине пробежали, когда он услышал хриплый, срывающийся на шепот голос. Слова Бакурский выговаривал с трудом, каждое отдельно, словно отрезал одно от другого.
- Как думаешь, Афоня? Отправить его обратно в штаб, или как?
- Или как. Двух человек не хватает. Хай у нас попасется.
История с Дроздом уже поднадоела Афонину. Его сейчас интересовали две пачки "Беломора", красовавшиеся на плащ-палатке. Вообще-то Афонин предпочитал махорку. Папиросы, в какую цветастую пачку их ни одень, против махорки не тянут. Но когда нет ничего другого, и им будешь рад.
- Ладно, пасись у нас, - согласился Опарин.
И Дрозд стал пастись в расчете Ракитина. Он смахнул пыль с ящика из-под снарядов и, насколько это было возможно, попытался усесться на неструганные, шершавые доски так, чтобы не схватить занозу. Все его имущество в беспорядке лежало на плащ-палатке, но он не стал его сейчас собирать. Чувство бессилия и беспомощности, угнетавшее несколько минут тому назад, исчезло, и сейчас его захлестывала накатившая волна гнева и злости.
Как раз, в это время, Афонин и хотел спросить про папиросы, но не успел. А то выдал бы ему Дрозд и Беломорканал и все остальные каналы, которые знал. Но, с другой стороны, может быть, лучше, если успел бы спросить. Но случилось так, что Бакурский опередил.
- Ты... правда... Дрозд?.. - спросил он, не особенно доверяя Опарину.
Дрозду надо было отыграться. Подвернулся Бакурский, который вообще-то ничего плохого ему не сделал. "Ну и пусть, - решил Дрозд. - Нечего лезть!"
- А что, нельзя? Или, может быть, не доходит? - И тон, под стать вопросам, был уничтожающе презрительным. - Шарики не работают?
Ничего особенного и не сказал. Придись такое на долю Опарина или Афонина, ободрали бы писаря и все дела. А Бакурский - другое. Бакурский был весь на нерве.
- Ша-ша-шарики... - Как подброшенный невидимой пружиной, Бакурский вдруг оказался на ногах. Правая рука потянулась к ремню, торопливо ощупывая его, искала пистолет. - Га-гад!..
Дрозд пожалел, что задел Бакурского. Не надо было связываться с таким страшилищем. У него же глаза ненормальные. Припадочный. Он убить может, и ничего ему за это не будет. В штрафбат пошлют. А что такому штрафбат?! Он, наверное, и так, только оттуда.
- Погоди, Костя, - неожиданно выручил Дрозда Опарин. А может быть, не Дрозда выручал, а самого же Бакурского.
Он поднялся с плащ-палатки, встал рядом с Бакурским и положил руку ему на плечо.
- Нашел с кем связываться. Остынь. На кого нервы тратишь?!
Бакурский как-то сразу притих, обмяк. Глаза у него потухли и стали опять тоскливыми, а большие сильные руки беспомощно опустились.
- Га-гад... ползучий... - с трудом прохрипел он и отвернулся.
Опарин подошел к Дрозду, сунул руки в карманы и стал разглядывать писаря, словно только сейчас увидел его.
Дрозду от этого взгляда стало нехорошо. Опарин смотрел, как смотрят, когда выбирают место, куда ударить: чтобы побольней. Дрозд сжался, чувствовал свою беспомощность.
Опарин не ударил. Хотел ударить, но передумал. Только от опаринского взгляда и взбугрившихся карманов, в которых тесно было опаринским кулакам, Дрозд стал усыхать. И гимнастерка ему вдруг сделалась велика, и шея как-то сразу стала тонкой, и сам он вроде бы поменьше ростом стал.
- Барахло ты последнее. - Квадратная фигура Опарина глыбой нависла над прижухшим Дроздом. - Руки марать не хочется. Еще раз ляпнешь, всю жизнь жалеть будешь. Запомни, я тебя предупредил. И пушечки с рукава срежь. Подобьешь хоть один танк, тогда пришивай. А сейчас срежь. Ясно? Или надо повторить?
- Понял. Срежу. - Дрозд с облегчением подумал, что грозу пронесло, и он легко отделался. - Срежу.
Черный ромбик с пушечками крест-накрест он пришил на левый рукав гимнастерки две недели тому назад. Пришил бы раньше, но не мог достать. А тут повезло. Выменял у раненого за две пачки махорки. Сам осторожно спарывал с гимнастерки, чтобы не повредить, не испортить долгожданный ромбик. Солдат в тыл уезжал, в госпиталь, ему ни к чему. А Дрозду очень хотелось носить такую эмблему. Так-то он имел все, что хотел. И обмундирование приличное, и место хорошее, и от офицерского пайка кое-чего перепадало. Но ромбик с пушечками - это не только красиво. Это еще и уважение. Замечал он, как смотрели на тех, у кого такие пушечки на рукаве. Дрозду хотелось, чтобы и на него так смотрели. А поскольку он служил в противотанковом полку, то имел полное право носить такую эмблему. Но спорить с Опариным он сейчас не мог.
- Это хорошо, что ты курево принес, - решил разрядить обстановку Афонин.
Не хотелось ему просить папиросы у Дрозда, который оказался человеком несерьезным. Да еще Бакурского обидел. Но курево кончилось еще вчера. Так-то он терпел, но когда рядом оказались папиросы, кончилось и терпение.
- Вот и покури писарских, - не глядя на Дрозда, бросил Опарин, который знал, как мучается Афонин без табака. - А то он их сам втихаря искурит.
- Бери, бери, - обрадовался Дрозд. - Всю пачку бери. Я некурящий. Я для того и принес, чтобы вы курили. - Плохо было Дрозду. Он бы сейчас не только папиросы, а все, что у него было, отдал.
- Хорошо придумал, - Афонин вскрыл пачку и осторожно вынул папиросу. - Махорка кончилась, а курить хочется - ухи пухнут. И что они там думают? Разве можно солдат без курева оставлять?..
- Бери и ты, - предложил Дрозд вторую пачку Опарину.
- Не курю, - отказался тот.
- Дурака я свалял, - Дрозд понял, что нельзя было обижать Бакурского. И папиросы ему не помогут. Выбирал время, чтобы попросить прощения, и решил, что сейчас как раз можно. - Ляпнул не подумав. Вы уж извините.
- У нас не извиняют. У нас или со всеми вместе, или катятся отсюда к чертовой матери, - сообщил Опарин.
- Понял я. Сорвался. Клянусь, больше такого не будет.
- Куда тебе деваться, служи. А что больше не будет, сам знаю. Потому что обещал морду начистить. И начищу, если вякнешь.
Не нравился Опарину этот Дрозд. Не подходил он для их расчета. Но раз прислали, придется терпеть. И надо было использовать хоть то, что за Дроздом имелось полезного. Его службу в штабе. Писаря все слышат, все знают. И про кухню он должен знать.
- Рассказывай, - предложил Опарин.
Дрозд ждал что его просить станут. Прикидывал, как соберутся вокруг него солдаты и с уважением станут слушать. Писарь при штабе полка - фигура. Для всех фигура, даже для офицеров. А для солдат - тем более. Приказы через него проходят, и присвоение званий, и наградные листы... Так бы все это и произошло, если бы не этот ненормальный Опарин со своим автоматом. "Я тебя предупредил! Я тебя предупредил!.." А кто он такой, чтобы предупреждать!? Не на такого нарвался. Будет бой, он им всем покажет. И нечего смеяться. Потребуется, так он и с гранатой на танк пойдет. А потом напомнит Опарину про ромбик, который тот велел спороть. Тогда Опарин поймет, с кем он имеет дело. Уже, кажется, начал понимать. Дрозд даже глазки прищурил, чтобы не выдать своего торжества. Как же, вежливым стал Опарин. Просит.
Но с рассказом Дрозд спешить не стал. Подождут... Он неторопливо собрал свое имущество, часть рассовал по карманам, остальное сложил в вещмешок. Подумал, как бы еще потянуть время, и не нашел ничего лучшего, чем закурить.
Вскрыл пачку "Беломора", вынул папиросу и щелкнул зажигалкой. Хотел небрежно, как это делает начальник штаба капитан Крылов, выпустить дым через ноздри, а потом колечко сотворить. Шикарно у капитана получалось. Неумело держа папиросу двумя пальцами, Дрозд затянулся, и на этом его показательное курение кончилось. От первой затяжки задохнулся, раскашлялся с надрывом и хрипом. Лицо покраснело, на глазах выступили слезы, нос отсырел. Когда легкие очистились, Дрозд несколько раз глубоко вдохнул, вытер слезы и под неодобрительным взглядом Афонина высморкался в свой белый носовой платочек с голубой каемкой.
Солдаты ждали, и тянуть дальше было нельзя. Дрозд посмотрел на Бакурского и сразу отвел глаза. Все время он чувствовал, что Бакурский рядом. Все время тянуло посмотреть на обожженное лицо. Но смотреть на него Дрозд не мог.
- Чего резину тянешь? Рассказывай, куда кухню дели? - подстегнул Опарин.
- Какую кухню? - не понял Дрозд. Он, как представитель штаба, хотел выдать сведения про оперативную обстановку. А Опарин про какую-то кухню?
- Обыкновенную, в которой кашу варят! Какую же еще? Два дня на сухарях и консервах сидели. А сегодня, вообще, жрать нечего. Что они там думают?
- Что с кухней я не знаю... - не нашелся Дрозд. Слишком неожиданным был для него вопрос. В штабе в эти дни, вроде, без кухни обходились. Но ничего, все были сыты.
- Ну и кино! - Возмутился Опарин. - Чувствуешь, Афоня? Мы его как родного приняли... - Он глянул на нахально торчащий чубчик Дрозда, решил, что не совсем точен, и ради справедливости поправился: - Проверили, конечно, вначале. По-другому нельзя - война. Мало ли кто здесь шляться может. Но потом - как родного. А он скрывает, где кухня. Это что, военная тайна?
- Ей-богу, не знаю где! - Дрозд и вправду почувствовал себя виноватым. Мог бы узнать, где эта чертова кухня. Так не догадался. И консервов мог захватить, хоть полный вещмешок. Чего-чего, а этого добра в штабе было навалом. Тоже не подумал. Но он не знал, что здесь сухари кончились.
- Не знаешь... А говоришь, что служишь писарем при штабе. Что же ты знаешь?
- Я хотел про оперативную обстановку сообщить.
Дрозд и подумать не мог, что прежде всего здесь захотят узнать, где кухня. А самое главное - "Оперативная обстановка" - стояла у них где-то чуть ли не на последнем месте, и интересовала гораздо меньше, чем каша. Дрозду это было непонятно. Наверно потому, что позавтракал он плотно, а время обеда еще не подошло.
- Оперативная обстановка такая, что жрать нечего, - безнадежно объявил Опарин. - Ладно, давай сообщай.
"Так-то лучше", - подумал Дрозд. Он ведь знает такое... Он им сейчас такое выложит, что они сразу поймут, с кем имеют дело.
- Стратегическая обстановка складывается сложно, - начал он, поглядывая то на Афонина, то на Опарина. На Бакурского старался не смотреть. - Донаступались. В полку восемь орудий осталось. И всего семь боевых машин. Снарядов по полсотни на пушку.
- У нас двадцать пять, - уточнил Опарин.
- У танкистов не лучше, - не обратил внимания на реплику Опарина Дрозд. - И с танками, и с горючим, и с боеприпасами. А фрицы зацепились. По данным разведки, сейчас собирают силы, чтобы ударить. Как раз на нашем участке. Готовят контрнаступление. Резерва у корпуса нет. Весь израсходовали. Сегодня утром Бате из штаба корпуса позвонили. Обещали боеприпасы подбросить и приказали, чтобы ни шага назад. Обещали, что скоро армейские резервы подойдут. А что он может сделать, если в батареях и половины состава нет? Он так и сказал. А ему тоже сказали! - Дрозд хохотнул. - Так сказали, что он потом минут пять по штабу бегал, мышей ловил. Умора... Побегал, пошумел, потом весь штаб подчистил. Всех к орудиям. И дал команду, чтобы держались. Сегодня ни шага назад. А завтра вечером резервы должны подойти, тогда отведут полк на отдых и для пополнения. Вот такая обстановочка.
Дрозд посмотрел на солдат и остался доволен: достал он их все-таки. Такого им знать не положено. Об этом только командир полка знает и начальник штаба. Еще, может быть, комбаты, да и то не каждый. А тут, пожалуйста, вся оперативная обстановка из первых рук и с доставкой на дом.
Солдаты молчали. Было о чем подумать. Они и сами чувствовали, что наступление выдохлось, и нисколько не жалели об этом. В наступлении ведь как: ни тебе поспать нормально, ни поесть вовремя. Все вперед, да вперед... Пока фрицы катятся, их надо дожимать. Но во время наступления потери тоже немалые. И получалось, в конце концов, что наступать дальше уже некому и не с чем. Надо останавливаться и сушить портянки. Поэтому ждали, что вот-вот отведут батареи на отдых, станут пополнить их людьми и матчастью. Поставят полк в каком-нибудь селе, километров за пятьдесят от передовой, - тут тебе настоящий курорт. Жить можно в доме, и баньку устроить, и постирать, и поесть вволю. А хочешь спать - спи, сколько влезет. Особенно первых несколько дней, пока пополнение пришлют. Опять же, кругом люди гражданские. И, между прочим, девчата тоже. Одним словом - курорт! И к тому же - на ближайшее время жив. Тоже неплохо.
А этот Дрозд такое выдал!.. Хотя, чего толкового от писаря ожидать можно? Фрицы наступать собираются и надо продержаться до вечера... Это с одним орудием и пятью ящиками снарядов. Может быть, на других участках лучше, а здесь - дыра. И в штабе должны это знать.
- Ты не заливаешь? - спросил Опарин.
- Клянусь! Сам слышал!
- Может напутал чего-нибудь? - не хотелось Опарину верить. Он писарей вообще не уважал.
- Ничего не напутал. Как слышал, так и сказал. От себя ни слова не добавил. За кого вы меня принимаете?
- Не кипятись, - осадил его Афонин. - Не святой, мог и ошибиться. Сам слышал, что фрицы в контрнаступление перейти собираются?
- Да.