========== Пролог ==========
Комментарий к Пролог
Под […] закрыты сцены, в которых подросток 14+ проявляет некий сексуальный интерес (без взаимности). Никакого секса! Убрана в соответствии с ст. 242.1 УК РФ. Ссылка на текст целиком в шапке.
Слава Волков не терпел бардака. Отбой на тихий час отдудел по лагерю уже полчаса как, а в крыле у мальчишек что-то немилосердно громыхало. Он прислушался, подождал с минуту — может угомонятся, но увы. Даже в этот несчастный условно-тихий час он не мог перевести дух. Слава глянул на недорезанный цветок для стенгазеты, раздражённо отложил ножницы, вышел из вожатской и пошагал на шум, пресекать.
Из туалета доносились хихиканья и повизгивания. Слава по-шпионски просочился в дверную щель, оглядел санплощадь. В углу рядом со швабрами наблюдалась повышенная концентрация пионеров. В трусах и сандалиях. Двое. Нет, трое. Он попытался определить суть действа, но картина никак не складывалась. Парочка охламонов зажимали третьего в гремящие вёдра, возбуждённо регоча от какой-то своей идиотской забавы. Жертва постанывала, словно щенок, которому чешут за ухом. Все нарушители были так увлечены, что на скупое Славино «кхе-кхе» ушами не повели. Вожатый упёр руки в боки, намеренно громко шибанул дверь ногой и гаркнул, растягивая «р»:
— Пер-рвый отр-р-реа-ад!
Драматично загремели швабры. Двое «зажимающих» разлетелись из угла, как сорвавшиеся резинки с рогатки и разными зигзагами, но таки добрались до выхода. Один проскользил по луже рядом с раковиной неуклюжим арабеском, но устоял на ногах. Слава проводил отступающих тяжёлым взглядом. Шалопаи удрали, бросив третьего в вёдрах. Тот скукожился носом в угол, ласково прижимаясь к огнетушителю.
— Патрикеев, — этого рыжика и со спины узнаешь. — Ты чего там? Плохо тебе, Миш?
Вот только ещё травм не хватало в его смену! Слава моментально подобрался, стало не до подколов. Подошёл в два шага, тронул за плечо, пытаясь развернуть.
— А ну…
Патрикеев повернул голову, и стало неожиданно тихо, лишь за открытым окном зашелестела мелкими листочками берёза. Блик от гуляющей форточки прошёлся по выразительному курносому лицу, погладил мелкие веснушки, позолотил гладкую чёлку и побежал за спину скакать по белому кафелю. Миша медленно распахнул глаза, и Слава запнулся на полуслове. Что-то было категорически не так. Таких лиц, таких глаз у пионеров не бывает! Тот был чумной, разморённый, дышал глубоко, но спокойно, как во сне. Его рот с зализанными покрасневшими губами округло приоткрылся, взгляд жёлто-зеленых глазищ пьяно плыл. Он свёл рыжеватые брови домиком, будто просил о чём-то. Слава совсем растерялся, по инерции подался вперёд, ближе к его лицу, словно хотел расслышать немой вопрос. Он задержал дыхание на вдохе, машинально подхватывая горемыку под локоть. Прищурился, стремясь уловить, какого лешего происходит с рыжим чудиком. Секунды тянулись, в голове наконец начали выстреливать первые версии. Может, эти паршивцы выпили чего или сожрали. Не дай бог отравление!
— Миша, что с тобой? — тревожным шёпотом вопросил Слава.
[…]
— Ой.
Ой?! Слава наконец вдохнул, будто ему горло отпустили, и заиграл желваками. Ой?! Пока он подбирал цензурные слова для полемики, паршивец бочком поплыл к двери, словно по транспортёрной ленте. Всё время своего отступления он смотрел на Славу печально. Будто тот Мишу вконец расстроил своим поведением. Берёза за окном зашумела пуще прежнего, пичуги на её ветке скандально заверещали, словно обсуждали только что увиденное. Слава поводил глазами по белому кафелю, на автомате поднял уроненную швабру.
Мысли массово покинули голову, было даже трудно сообразить, сколько он уже тут стоит, остервенело замывая белёсые разводы на шортах. Когда над лагерем затрубил подъём, Слава очнулся и поспешил в вожатскую. Он намеревался сегодня же выяснить, какого чёрта это было. Ведь Слава Волков не терпел бардака.
***
По иронии судьбы два главных дебошира первого отряда носили фамилии Сорокин и Воронин. По наблюдению Славы, оба спелись ещё в автобусе по дороге в лагерь и сразу организовали террористическую ячейку. Все самые дерзкие проказы были на совести этих боевиков. Однако их выдумки хватало не только на диверсии, но и на сокрытие следов. Хоть Слава и знал почти наверняка, чьими стараниями Ленин, Маркс и Энгельс на барельефе обзавелись масками Зорро, доказательств у него не было. Именно эти проныры колобродили с Патрикеевым в туалете накануне, и Слава намеревался вытрясти из них какого, собственно, рожна.
Парочка, как их называли, «орлят» вырулила из-за здания клуба и, узрев Славу, начала забирать правее, ближе к кустам. Тот загородил им путь и ехидно улыбнулся. Судя по тому, что те старались держать дистанцию и дышать мимо - только что смолили.
— Друзья, прекрасен ваш союз, — угрожающе-лирично начал Слава и выразительно помахал ладонью перед носом, намекая на запах табака.
«Друзья» покосились друг на друга, видимо, обмениваясь планами побега с помощью мысли. Слава с полминуты понагнетал молчанием и перешёл к допросу.
— Что за дела с Патрикеевым творятся в наших туалетах? — и посмотрел обвиняюще.
Расчёт оказался верным: бойцы тут же поспешили сдать соотрядника, дабы отвлечь внимание от своих преступлений.
— А он дурной, — начал Сорокин, а Воронин закивал. — Если его барахтать, он млеет.
И оба заржали, запаясничали, видимо, изображая лицом млеющего Патрикеева. Слава уточнил:
— Барахтать?
— Ну, когда его трогаешь, щекочешь там, или просто борешься, он сразу раз — и того…
— И того, — подтвердил Воронин.
— И того? — уточнил Слава.
Воронин хорохорился, хотя было видно, что засмущался. А вот Сорокин выразительно изобразил рукой стоящий орган — он не смущался вовсе. Слава укоризненно покачал головой на бесстыжего Сорокина и кивнул обоим «проваливайте», крикнув вдогонку:
— Патрикеева больше не… барахтать!
Парочка исчезла моментом, только акация покачала жёлтыми цветочками.
Слава пошагал в корпус. Ситуация вырисовывалась более-менее понятная, но дикая. Ласковый домашний Миша Патрикеев, видимо, оказался излишне чувствителен к прикосновениям. Как уж эти придурки прочухали его особенность - неизвестно, но, похоже, третировали бедолагу, когда была такая возможность, за милую душу. Слава сел на лавочку в тени, покосился на статую «голосующего» Ильича. Чем больше он думал о ситуации, тем больше раздражения она у него вызывала. Не отряд, а какой-то склад боеприпасов — только сиди и прислушивайся, где рванёт. И что делать с этой собачьей свадьбой и рыжелисым маньяком? Горн к ужину взбудоражил разморённых вечерним зноем гуляющих, и Слава поспешил к своему корпусу. Оставалась надежда, что озабоченный Патрикеев поостережётся стихийных обтираний о других пионеров и даст Славе спокойно доработать смену.
***
Наблюдая за своим нетрадиционным пионером всю следующую неделю, Слава смекнул, как выяснилась Мишина «особенность». Похоже, его действительно невозможно было не трогать. То он умилительно следил за бабочками, словно сонный котёнок, то гваздался в десерте в столовке, вызывая у окружающих ласковые улыбки. На вечерней дискотеке стеснительно махал ручками, призывая «нажать на кнопку, получить результат». Вкупе с нежнейшим цветом волос и круглостью щёк он был просто программой по активации мацальщиков всего лагеря. Его тискали девочки-вожатые, пионерки всех отрядов, и даже суровый повар Семён гладил Мишу по голове на ужине. Каждый раз, когда кто-то тянулся руками к Патрикееву, Слава замирал, будто сапёр, услышавший сорванную растяжку на минном поле. Но тот, похоже, был устроен сложнее, чем описывали «орлята». По крайней мере, инцидентов на публике не происходило. Слава по инерции приглядывал за Патрикеевым, даже таскался на пионербол и покрикивал на разошедшихся ребят, чтобы «поаккуратнее там», когда кто-нибудь из игроков излишне прижимался к Мише. При приближении к нему других мальчишек Слава тут же находил всем занятия под своим присмотром. То припахивал архаровцев рыхлить клумбы перед столовой, то подметать спортивную коробку, то красить ржавые футбольные ворота в поле. Патрикеев крутился рядом, застенчиво опуская глазки. Он сосредоточенно ковырялся грабельками в анютиных глазках, возюкал лысой кисточкой по кособоким воротам и молчал. Когда остальные ребята отдалялись, пытаясь слинять с вожатских глаз долой, тишина между Славой и Патрикеевым становилась напрягающей. Славу почему-то нервировало это молчание чрезвычайно. Он старался что-то говорить, но получалось, что он проговаривает все свои действия, словно на радиопередаче.
— Так, сейчас я возьму вон тот шланг, и польём клумбу справа. Где у нас тут вентиль? Что ж так закрутили-то…
Миша меланхолично поднимал брови, скользил по Славе смущённым взглядом и прочувствованно вздыхал. От этих взглядов Волков начинал чесаться и каждый раз говорил себе, что эти совместные субботники надо прекращать, но на следующий день снова тащил безотказного Патрикеева на новые свершения. Ввиду отсутствия рецидивов, ещё через неделю Слава совсем отвлекся от чувствительного подопечного и окунулся в лагерную рутину.
***
…А ведь ещё накануне вечером он решил, что напридумывал себе про Патрикеева и раздул из мухи слона. Последнюю пару дней все возбуждённо готовились к прощальному костру. Август как-то неожиданно перевалил за середину, и учебный год замаячил перед загорелыми мордашками учащихся со скорбной очевидностью. Первый отряд шушукался про традиционную встречу рассвета, и в девчачьей стороне корпуса началась косметико-парикмахерская мобилизация. В ход шли карандаши «Живопись» и «Искусство» авангардных расцветок, и Славу эта суета очень воодушевляла. Объединившись с мужской частью второго отряда, они натаскали на поле деревянных кольев, повтыкали по кругу, склонили их к центру, соорудив классический вигвам. Конечно, приладив последний кол, сообразили, что забыли наложить поленьев в центр кострища, и работа пошла по второму кругу. Патрикеев поначалу пытался подсобить, мелькая между ребятами в своей тёмно-зелёной панамке, но быстро умаялся и упылил к корпусам. В суете и предвкушении, которым жил весь лагерь вечером, Слава и думать забыл про своего эротомана.
Костёр выбрасывал в чёрное небо столбы искр, и, будь Слава писателем, он разглядел бы в этом образ этакого энергетического фонтана, что бил сейчас из центра поляны. Здесь не было ни одного равнодушного или грустного человека: дети, вожатые, сотрудники лагеря были взбудоражены, смеялись, пели под гитару, шутили и клялись друг другу в вечной дружбе, обещали встретиться здесь же на следующий год, обещали держать связь. Ребята жарили чёрный хлеб на огне, надувались «Тархуном» и «Дюшесом». Даже «Орлята» вопреки своей военной доктрине не взорвали ЛЭП, например, и вообще воздержались от диверсий. Начиная с младших отрядов, пионеров поочерёдно начали отправлять в корпуса. Славу ожидаемо атаковали девчонки из его первого отряда. В прошлом году была такая же история. Неожиданно смуглый и скуластый для своих светлых глаз и волос, Слава уже привык к тому, что ждут от него чего-то этакого, под стать экзотической внешности. А ничего этакого простой парень Слава предложить не мог, да и не пытался.
Над полем звучали клятвы, что все встанут на встречу рассвета в полчетвёртого, но ещё в прошлом году замначальника лагеря доверительно шепнула Славе, что на деле проснутся и придут человека 2-3 с каждого отряда. Слава обречённо подумал, что с его отряда впереди всех встречающих помчатся его «птичьи» бандиты.
Ребята укладывались с трудом, мальчишки то и дело забегали на девчачью сторону, заглядывая в палаты под восторженный визг оных. После серии коротких подушечных боёв, Слава гаркнул со своего судейского места в холле и пригрозил оставить нарушителей без «рассвета». Пошарашившись по туалетам, мелочь наконец улеглась под одиннадцатичасовой прощальный горн на отбой.
Слава открыл глаза, будто и не спал вовсе. За долю секунды оценил ситуацию: в спальне совсем темно и тихо, значит будильник молчал. Он как зверь дёрнул голову в сторону неясного движения, прошептал на выдохе:
— Что?..
Даже в темноте он сразу узнал Патрикеева. Тот шагнул к его кровати, в одних белых плавках, шмыгнул носом. Слава рывком сел, спуская ноги на пол.
— Миша, что случилось?
Патрикеев согнулся, будто у него болел живот и начал заваливаться вперёд. Слава похолодел. Так в детективных книгах падают жертвы убийств на виду у случайных свидетелей. Он подскочил к загибающемуся и, подхватив под грудь, поволок к своей кровати.
— Отравился?! Ударился?! Миша! Где болит?!
Слава «кричал» шёпотом, сработал выработанный за практику вожатым автомат «не разбуди». А Патрикеев последовательно вёл бедного вожатого к обмороку. Словно в фильмах про изгнание дьяволов, он выгнулся на кровати, откинув голову назад и тихонько, но жутко завыл. Славе показалось, что от ужаса у него не только сердце выпрыгнет, но вся душа целиком. Страх накрутился удушливым шарфом на шею, ему показалось, что ещё пара минут и Патрикеев скончается здесь, прямо на этой кровати. Он дёрнулся к двери, чтобы позвать на помощь, разбудить вторую вожатую Таню, когда Миша вдруг простонал:
— Нога…
Слава прыгнул обратно к кровати, нагнулся над бесноватым, чуть ли не приложив ухо к его губам, чтобы было лучше слышно.
— Что, Мишенька? Что?
Патрикеев цапнул Славу за руку и тут же приложил её к своей ноге ниже колена. Слава машинально зашарил по икре ладонью, в поисках раны, или торчащего гвоздя, или хоть чего-нибудь, что объяснило бы Мишины кульбиты.
— Сводит, — проскулил Патрикеев и следом замычал.
Одновременно с этим Слава почувствовал, как икра под его рукой превратилась в камень. Миша кряхтел, пытаясь вдохнуть, было очевидно, что ему без дураков больно. Он сжал в кулаках простыню, попытался уткнуться носом в подушку, будто спрятаться. Слава прикрыл глаза, вспоминая уроки первой помощи.
— Судорога? Миша, у тебя судорога? Только эта нога?
Значит - укол, растяжка, массаж… Он хлопнул по кнопке включателя лампы на тумбочке. Схватил шариковую ручку и резко кольнул наконечником стержня в середину икры. Патрикеев ойкнул, но выгибаться не перестал.
— Нет? — переспросил Слава и отшвырнул ручку на пол, глядя, как Миша замотал головой, морщась пуще прежнего.
Схватив обеими руками бледную ступню, Слава мягко потянул её за пальцы к колену, пытаясь выпрямить напрягшуюся мышцу. Патрикеев заклокотал в подушку, ударил кулаком о матрац.
— Я знаю, знаю, — запричитал Слава. — Потерпи, Миш, должно отпустить. Сейчас…
Подвывания подопечного проходили по нервам наждаком, Славе было жалко мальца до слёз. Как врачи зубы детям лечат?! Он бы рыдал рядом с бормашиной… Миша вдруг тяжело выдохнул и выпустил из кулака замурзанную простыню. Придерживая его одной рукой за пальцы ног, Слава провёл по икре и мысленно возликовал, почувствовав мягкие, расслабленные мышцы.
— В порядке, Миш? Прошло? — он аккуратно сжал мышцы, перебирая пальцами по коже.
Массаж должен был разогнать кровь, успокоить мышцу после такого спазма. Слава не особо любил кого-то трогать, но сейчас от радости, что Миша не скончался у него в вожатской спальне, был готов массировать того до комсомола. Он уселся на кровать, уложив ногу-истеричку себе на колени. Миша смотрел на свою коварную конечность, блестя мокрыми щеками в тусклом свете лампочки.
— Ты на холодной земле сидел, что ли, балда? — миролюбиво спросил Слава, пощипывая и поглаживая, словно играя на гуслях импровизированную джаз-зарисовку.
Миша пожал плечами, отвёл глаза на тёмное окно над кроватью. Было видно, что ему хочется пожаловаться и может ещё всплакнуть напоследок, но стыдно. Он сжимал губы в полоску, хмурился и сопел. А Славу наконец совсем попустило. Он только сейчас понял, как испугался. От отходняка тянуло похихикать, но он сдерживался, опустив голову. Оба затихли. Он ритмично мял чужую икру, перепрыгивая с одной мысли на другую. Думал обо всём и ни о чём, в голове всплывали то предстоящий сентябрьский выезд на картошку, то зимняя поездка на Медео. Слава откинулся назад к стенке, упёрся затылком в подоконник, прикрыл глаза, продолжая поглаживать разогретую тощую ножку. Миша ровно посапывал, утонув головой в подушке, и от этого тихого сопения Славу тянуло в тёмную мягкую дрёму. Мысли стали совсем отрывочными, голова накренилась к плечу.
Почему-то было щекотно и горячо где-то около уха. Вокруг струился неуловимо родной тёплый запах, и было уютно и хорошо, словно у бабушки на любимой веранде в солнечный полдень. Слава глубоко вдохнул, потянулся. Рядом завозилось тёплое туловище, притираясь и укладываясь поудобнее, прижимаясь к Славе доверчиво. Лёгкая рука мягко погладила по груди и животу, словно успокаивая, уговаривая поспать ещё. Слава вяло выкарабкивался из сна, пытаясь зацепиться хоть за одну мысль. Всё та же рука аккуратно, ненавязчиво скользнула ниже вдоль тела, почти невесомо задела утренний «подъём» между ног. Слава дёрнулся, машинально приподнимая бёдра. Дыхание в ухо стало более глубоким, сбоку в бедро упёрлось твёрдое.