Его вышвырнуло из сна за секунду. […] Воодушевившись, словно Хома на петушиный крик рядом с Вием, Слава рванул хлипкое покрывало в разные стороны, порвав надвое. Вскочил, больно ударившись плечом о треклятый подоконник. Кровать была пуста, и в комнате Патрикеева уже не было.
…Слава дёргано передвигался по тесной вожатской спальне, кидая вещи в рюкзак. В голове стучало «бежать», сердце словно поделилось, как клетки бактерии, и одновременно отдавало куда-то в лопатки и в уши. Противно тряслись руки, футболки и шорты не желали складываться, а только комкались. Он глубоко вдохнул, закрыл глаза, заставляя себя успокоиться. Чувство роковой опасности никуда не ушло. Сейчас казалось, что весь мир оповещён о происшедшем, что его вот-вот поймают и линчуют. Слава обернулся на дверь, припёртую стулом. Если бы он так же забаррикадировался этой ночью раньше!
Он не повёл ребят на восход, заикаясь упросил сонную Таню взять на себя и его “встречальщиков” и бросился собирать вещи. Его совершенно не волновало, что сказать начальнику лагеря, он твёрдо намеревался покинуть “Маяк” в течение ближайшего часа. Пусть выговор, пусть не оплатят, пусть исключают из института – всё это казалось полной ерундой на фоне того, что произошло между ним и четырнадцатилетним школьником в его постели. Слава сосредоточенно собирался, умышленно отгоняя от себя любые воспоминания, чтобы не впасть в повторную панику. Не сейчас. Может, потом, когда он доедет до Загорска, когда закроется на все замки, отключит телефон, отсидится. Затем надо уехать лет на десять в Удмуртскую АССР наёмным рабочим и по возможности сменить имя. Слава даже не пытался остановить построение бредовых планов в своей голове, всё лучше, чем грызть себя за такой жуткий провал. Покидав в сумку всё, что было на виду, он застегнул молнию, запихнул паспорт в задний карман шорт и практически бегом направился вон из корпуса. По дороге к “тайной” дыре в ограждении, от которой до остановки было ближе, Слава больше всего боялся встретить не заведующего, не других вожатых-воспитателей, а грёбаного Патрикеева. Теперь-то он знал, что скрывается за этой мультяшной внешностью. Ебанутый котёнок Гав. Славу передёрнуло от священного ужаса, и он нервно покрутил головой, оглядывая тёмные кусты рядом с оградой. Бросив прощальный взгляд на торчащего из сирени Ленина, указующего на столовку, Слава зачем-то пожелал ему «держаться» и скрылся между разогнутых железных прутьев.
Казалось, он ехал несколько дней: попутка, автобус, нервный сон на полустанке в ожидании электрички. В поезде народ что-то возбуждённо обсуждал, но Слава не вслушивался и не понял ни черта. Какие-то танки, захваты… Война, что ли, где-то? В кармане брякала мелочь, не хватало даже на автобус. Слава брёл пешком по пыльным улицам, глядя себе под ноги. Мысли начали собираться, а вот чувства так и были в раздрае. Сейчас, спустя несколько часов после побега, Слава поймал себя на том, что оправдывается перед самим собой. Будто виноват, будто знает за собой грешок, но изо всех сил от него отнекивается. От навязчивых мыслей и от давно поднявшегося солнца голову сжало тисками, Слава чувствовал, что если не глотнёт воды, то умрёт прямо на нагретом асфальте. Уже у подъезда вспомнил, что ключи от квартиры остались в тумбочке в вожатской. На ватных ногах он поднялся к соседу Лукичу за запасной связкой и заколошматил в дверь. Работающий телевизор было слышно с лестницы, диктор страшным голосом передавал сводки с каких-то не то боёв, не то уличных беспорядков. Лукич открыл дверь в не по-утреннему боевом настроении, азартно кивнул Славе, словно ждал.
— Лукич, дай ключи, я потерял, — просипел Слава, привалившись к холодному косяку.
Лукич, то и дело оглядываясь в комнату, видимо, на телевизор, снял связку с гвоздя на стене и протянул Славе. Схватив заветные ключи, тот обессиленно оттолкнулся от косяка и хотел было распрощаться, когда Лукич вдруг припечатал:
— Вот оно и кончилось, Слава, — и как-то по-бабьи горемычно покачал головой.
— Что кончилось-то, Лукич?
Слава нахмурился, непонимающе заморгал. Чувство какого-то надвигающегося рока отдавало мелодрамой, но тем не менее отделаться от него всё никак не выходило.
— Да всё кончилось, — махнул рукой Лукич и, не закрывая двери, устремился в комнату.
Слава поднял глаза на криво болтающийся на стенке отрывной календарь. В СССР пришло 19 августа 1991 года.
========== Глава I ==========
Прошло 13 лет
Волков шваркнул трубкой о телефон. Потом поднял и шваркнул ещё раз. Легче не стало. Анисимов сидел в кресле напротив Славиного стола, уткнувшись лицом в сложенные ладони. Новость об «утекшем» вожделенном договоре застала врасплох. Оба считали, что годовой контракт на полную техническую поддержку «Внешторгиздата» у них уже в кармане. Уже распланировали будущие доходы, взяли двух новых технологов по печатным и упаковочным машинам, повысили зарплату секретарю. А о мерседесных Анисимовских мечтах и Славиных мальдивских обещаниях сестре даже вспоминать было страшно.
— Кто увёл? — вопросил Волков, зверски глядя на бизнес-партнёра.
Анисимов вынырнул из ладоней, боязливо покосился на дверь — не слышит ли секретарь Нонна Витальевна.
— Какой-то Лисицын, чиновничий сынок. Ясно дело, что контора папашкина, а пацана просто в директора записали, чтоб жопу прикрыть. Сыну лет 25 от силы, такое бледное недоразумение, а не мужик. Я его видел пару раз на тендерах.
— Лисицын… Даже не слышал никогда, откуда он взялся?! — Слава рванул к окну, дёрнул форточку.
Октябрьский воздух просквозил комнату, мокрые листья вперемешку с машинными выхлопами. Слава поводил слепым взглядом по старому дворику, чья тишина никак не клеилась с помпезным адресом центральной московской улицы “Тверская”. Мерзлявый Анисимов демонстративно высморкался и прогундел:
— Уже закатили приём в честь подписания, у нас в «Пекине», — посмотрел на часы. — Сейчас как раз. Поди уже разливают, суки.
Слава медленно повернулся, шкрябнув по-тигриному подоконник, сощурил глаза. Угрожающая улыбка асимметрично прорезала лик бизнесмена, взгляд загорелся. Анисимов опасливо шмыгнул носом, вжимаясь в кресло.
— Чего это ты задумал?
Слава зловеще уточнил:
— Значит они сейчас в «Пекине»? С этим Лисичкиным?
И метнулся к двери, сдёргивая с неустойчивой трёхногой вешалки короткое пальто. Анисимов кинулся следом, фонтанируя местоимениями:
— Ты… мы… А я… - выкрикивал он на ходу, растревожив Нонну Витальевну. Та с испугу включила кофемашинку и замерла, глядя вслед уносящимся начальникам.
Директор ООО «Технолог и я» Слава Волков спортивно сигал через лужи, будоража сердца скучающих на детской площадке мамаш. За ним нескладно скакал финансовый директор Анисимов, то подбадривая Славу в его борьбе с «паскудами», то сокрушаясь насчёт своих мокнущих дорогущих ботинок. Волков уверенно шагал к гостинице-ресторану «Пекин» рядом с расхристанным бронзовым Маяковским. У него не было плана, кроме как набить морду бывшим клиентам на пару с их новыми «технологами». Потеря контракта настолько оглушила, поставив крест на всех многолетних надеждах, что сидеть в кабинете и рефлексировать он просто не мог.
Тревога за будущее, разочарование и гнев вкупе с негодованием гнали его на поле брани, благо до «Пекина» было рукой подать. Анисимов рядом садистски подсчитывал количество просранного с этим контрактом бабла, накручивая Волкова до уровня фаната «Спартака».
Предусмотрительно затормозив у шикарного входа в «Пекин», обделённые технологи одновременно одернули одежду и пригладили волосы. Прошли в фойе, оглядывая шикарные интерьеры. Анисимов толкнул Славу в бок, кивнул на указатель «Банкет Внешторгиздат». Слава азартно потёр руки и направился к ресторану. Сталинский ампир нисколько не поблек с 50-х, потолки и стены впору в музей выставлять. Анисимов заохал, крутя головой, дёргал Волкова за рукав, указывая на массивных драконов у входа в ресторан. Слава отмахнулся, кивнул на стоящую возле длинного шведского стола компанию мужчин в деловых костюмах.
— Кто? — он впился глазами в вальяжных посетителей с бокалами в руках. — Где этот сука Лисицын?
Анисимов пристально оглядел мужчин, близоруко прищурившись. Узрев главного мерзавца, чуть было не залаял и не замахал хвостом.
— Вот этот! В синем пиджаке, рыжий такой! — он некультурно ткнул пальцем в худого мужика, стоящего спиной к мстителям.
Волков попёр к цели, засечённой в трёх столах от их локации. Не то чтобы он вообще решал вопросы кулаками, но сейчас отчаяние крЫло. Он играл честно, всё делал по закону, тяжело трудился, он заслужил этот гребанный контракт! И если жирующим чиновничьим тварям закон не писан, значит будут ходить с подправленной физиономией! И вон с тем салатом на башке… Наступив какой-то фифе на ногу, Слава дёрнулся от её взвизга. Синепиджачный козлина впереди обернулся на возглас в момент, когда Слава подхватил его под локоть, чтобы развернуть, и тут Волкова словно обдало тепловой пушкой. Жёлто-зелёные глаза уставились в его лицо, прострелив башку навылет – Слава даже ощутил, как взъерошились волосы на затылке. Светло-рыжая чёлка бликанула в свете сотни лампочек, до Волкова словно донёсся шум заволновавшейся на дереве листвы – хотя откуда бы? Курносое лицо из его кошмаров приближалось как в дымке, рот приоткрылся, раздался тот самый голос, что будил его ночами во влажных простынях:
— Слава…
Рядом с ухом раздалось Анисимовское «не понял», фифское «хам», а потрясённый Слава сжал чужой локоть до хруста. Ужас, чутко дремавший все эти 13 лет снова поднял голову. Миша Патрикеев стоял пред ним, словно рыжая Немезида, нашедшая Славу для свершения казни за грехи. Обуреваемый чётким ощущением конца света, Слава зачем-то потянул на себя внезапно покорного Патрикеева, будто хотел разглядеть его хорошенько перед смертью. А тот вдруг прикрыл глаза и подался на него, практически прижался. Слава зажмурился от дикого дежавю, до него стало доноситься испуганно-осуждающее жужжание стоящих рядом. Он всё ещё сжимал Мишину руку, вдруг осознав, что жизнь решила не только обобрать его до нитки, но и отправить в Кащенко, снова ниспослав ему на голову это рыжее больное чудовище. От злости и обиды на всех заклокотало в груди, он мстительно тряхнул Патрикеева, глумливо-участливо вытаращив глаза:
— Что такое? Вам плохо?
Патрикеев, взрослый, здоровый Патрикеев, снова выламывался перед ним, словно пьяный. Он прикрывал глаза, цеплялся рукой за отвороты Славиного пиджака и страдальчески сводил брови. Возмущённые перешёптывания становились всё более громкими, сквозь этот гул раздавались «вот полюбуйтесь!» быстро сориентировавшегося Анисимова. Слава продолжал удерживать Патрикеева за руку, заглядывая ему в лицо, похлопывая другой рукой по плечу, словно прося прийти в себя. Сейчас злость вперемешку с желанием вскрыть этот болезненный нарыв совершенно отключили Славину хвалёную рациональность. Перед ним стоял адский мальчик, разрушивший его карьеру, отнявший покой на добрый десяток лет, испоганивший жизнь! Патрикеев запрокинул голову, глядя ему прямо в глаза из-под прикрытых век, простонал финальное «Сла-ава» и, задрожав, согнулся, выдохнул тяжело, с надрывом. Волков глядел на него во все глаза, стараясь запомнить каждую деталь Мишиного позора, чтобы смаковать потом до конца своих недолгих горемычных дней.
Его дёрнули за руку, и Слава очнулся. Анисимов, продолжая возмущаться непотребству чётко в сторону оторопевшего исполнительного директора Внешторгиздата, тащил Славу к двери. Выпустив Мишину руку из захвата, Слава на негнущихся ногах последовал за Анисимовым. На пороге тот вдруг взялся желать окружающим «всех благ», а охуевшие гости банкета переводили глаза с утекающей парочки на красного как рак Патрикеева со скрещенными ногами. Миша поднял ладонь к пылающему лицу, и это было последним, что увидел Волков перед тем, как Анисимов выдернул его в коридор к драконам.
— Слышь, Кашпировский, — шипел Анисимов, волоча Славу вниз по Большой Садовой. — Ты что за вуду там устроил?
Слава покорно перебирал ногами, то и дело оглядываясь, не веря, что он только что нос к носу встретился со своим проклятием и ушёл живым.
— Волков! Ты откуда его знаешь? А ну, зайдём посидим, - толкнул его Анисимов в дверь подвернувшейся кафешки.
Слава сел за столик, бездумно уставился в ламинированное меню с капучинами-пина-коладами. В ладони всё ещё ощущалась тонкая рука под шерстяным рукавом пиджака. И даже запах у этого лиса был такой же, как тогда. И голос…
— Два американо с молоком, — заказал Анисимов и слегка наклонился через стол к Славе, в ожидании объяснений.
Слава никому не рассказывал про Мишу. Ни пьяным, ни трезвым. Ребёнок, мальчик в его постели – да это всё равно, что в массовом убийстве признаться. Никто таких откровений тебе не простит и не забудет.
— Почему он Лисицын? — поинтересовался вдруг Слава у сахарницы, но ответил Анисимов:
— Кто?
— Хорь в манто! Он же Патрикеев был!
Слава поднял глаза на тупившего Анисимова и по его выражению лица понял, что того опять поразила «лошадино-фамильная» болезнь.
— Ясно, — кивнул он хлопающему глазами Анисимову. – Опять двадцать пять!
— А я Лисицын сказал?
Слава вяло махнул рукой. Анисимов имел парадоксальную память на фамилии – ассоциативную. Славу он несколько месяцев называл Серых, даже в бланках печатал иногда. А их бухгалтера Медведчука до сих пор зовёт Шатуновым. Очевидно, сказочная Лиса Патрикеевна зачаровала Анисимова в детстве.
— Я у этого… «Лисицына» вожатым был в Софрино, — вдруг признался Слава. — Он и тогда уже был с приветом. А теперь видишь — вообще шизанулся.
Нетребовательный, быстро отвлекающийся Анисимов нервно взгоготнул и, разглядывая блинчики на соседнем столе бодро подытожил:
— Я на всякий случай какому-то мужику из Внешторгиздата нашу визитку сунул. Пока вы там… ну это…
***
Жизнь словно встала на паузу в эти дни. Слава не мог понять, что теперь будет: есть у них контракт, нет контракта? Звонить во Внешторгиздат как ни в чём не бывало или ждать их звонка. Сообщать штату, что придётся затянуть пояса или срочно искать новых клиентов? Все эти метания, однако, отходили на второй план, когда Слава вспоминал Патрикеева. Вернее, он его и не забывал, а только старался отвлечь себя думами о делах.
Миша был вроде бы уже совсем взрослый, но он так мало изменился, что в Славиных глазах казался всё тем же подростком. Причём, ведь сам узнал Славу с полувзгляда, сразу назвал по имени, будто только вчера виделись. Измучив себя унылой программой телевидения, Волков уселся на кухне с ополовиненной бутылкой бабского Мартини Бьянко. Он и раньше об этом догадывался, но сейчас стало очевидно: Патрикеев из его мыслей никуда и не уходил. Как памятная безделушка, что пропала в квартире сто лет назад, но ты точно знаешь, что однажды наткнёшься на неё, разбирая захламлённую антресоль. Он почти всегда думал о Мише, когда видел рыжих ребят на улице или в кино, когда слышал пошлейше-дурманящий «Justify My Love» Мадонны, что крутился по «Европе Плюс» тем летом. Миша был его тайной на миллион золотых, жуткой и какой-то кисло-сладкой одновременно. За прошедшие годы страх разоблачения притупился, но реакция на Патрикеева была ровно такой же, как в далёком солнечном августе. От него перехватывало в горле и что-то трепыхалось в животе. От приторного Мартини Слава задремал на двухместном диванчике на кухне, прижав коленки к груди.
Анисимов считал, что трубки не берут только покойники, поэтому всегда трезвонил до победного. Слава зевал в телефон, пикая щекой по кнопкам.
— Танцуй! — приказал Анисимов визгливо. — Разведка доложила, что Внешторгиздат пока не завизировал договор с этими психами! Похоже, у них появились вполне себе разумные сомнения.
И пошленько захихикал в трубку, дескать, мы-то знаем какие. Слава нахмурился до боли в переносице. Почему-то ужасно раздражало, что вся околоиздатская братия теперь ржёт над Мишей. Представилось, как тот понуро плетётся по коридору своего офиса, а все сотрудники повысовывались из своих кабинетов и тыкают в него пальцем.