– Пойдем пешком, – решила я, поднимаясь, и протянула извозчику монеты.
– Но, миледи… – господин Стивенсон и не подумал встать, спуститься и подать мне руку.
– Я не собираюсь идти выяснять, что там случилось, – я закатила глаза. – Прочту вечером в газетах. Но и стоять здесь до скончания века я тоже не собираюсь, меня ждет работа!
Мужчина соблаговолил, наконец, выйти и помог спуститься мне, однако лицо у него по-прежнему не излучало энтузиазма.
– Его светлость приставил вас мне в охранники, а не в няньки, – не удержалась я от шпильки.
– Да, я тоже так сначала думал… – печально вздохнул господин Стивенсон, озираясь, и неожиданным, цепким жестом выхватил за плечо пробегающего мимо мальчишку. – Что там стряслось, не знаешь?
– Пулетки, господин! Перекрыли дорогу, устроили поджог, побили витрины! Там ух что творится!
– Спасибо. Леди Рейвен, я думаю, нам лучше будет сейчас свернуть направо и выйти к… леди Рейвен?!
Когда охранник меня нагнал, я уже благополучно проскочила поворот направо и теперь уверенно направлялась туда, откуда – теперь я это заметила – поднимались вверх не особенно заметные на фоне осенней хмари клубы серого дыма.
– Вы же обещали, что не…
– Не буду выяснять, что там случилось. Я и не выясняю, вы это сделали за меня!
Откровенно говоря, недовольство моего бдительного сопровождения я понимала. Но с безрассудным любопытством мое желание поскорее оказаться там, откуда шел дым, ничего не имело. А связано оно было с одной девочкой-фиалочкой, которая единожды уже была замечена на подобном мероприятии. Я так и не узнала, оказалась Джейн на той манифестации нарочно или случайно, как и я. Но сейчас я искренне заволновалась, не занес ли ее случай на очередное показательное выступление.
К величайшему облегчению господина Стивенсона, когда мы добрались до площади Святого Самюэля, на которой, как выяснилось, все произошло, страсти там уже давно откипели. Кругом кишела полиция, разгоняющая любопытствующих и регулируя движение экипажей. Огонь в здании ювелирного дома был потушен. А о пребывании здесь борцов за женские права говорили лишь изорванные, истоптанные плакаты на мостовой.
Мой взгляд зацепился за знакомое лицо – с этим констеблем мы уже пересекались, той ночью, когда в мое дежурство был обнаружен труп. К нему я и направилась. Мужчина же при виде меня особой радости не испытал, зато по недовольно скривившемуся лицу было ясно – узнал. И то славно.
– Мы не вызывали департамент, – с вызовом заявил он.
– И, может, зря? – Я показательно огляделась.
– Никакой магии… леди, – буркнул полицейский. – Только бешеные бабы!
– По протоколу все случаи с возгоранием должны проверяться на предмет магического источника происхождения.
– Не в этом случае. Я своими глазами видел, как все было.
– И как же?
Констебль колебался. Было видно, что меньше всего ему хочется тратить время на беседу с еще одной «бешеной бабой».
– У меня протокол, констебль, – на всякий случай, я помахала в воздухе департаментским значком. – Вы можете быстренько мне все рассказать или я полезу изучать сама, а потом еще накатаю жалобу на помехи в работе.
Констебль вздохнул и возвел глаза к небу. Небо ответило ему начавшимся мелким-мелким дождиком. Я с невозмутимым видом сунула артефакт, который продолжала держать в руках, Стивенсону, накинула капюшон плаща и снова выжидательно уставилась на стража порядка.
– Нас вызвали на сообщение, что пулетки опять демонстрацию устроили, надо разогнать, ну мы и прибыли. А эти дуры даже разбегаться не стали, просто продолжали стоять и слушать, что там тетка с трибуны вещала, плакатами своими идиотскими размахивать. Тихие в общем-то были, ну мы и попросили их вежливо удалиться. Ну, может, толкнули одну-другую, чтобы поторапливались. А она как упадет, как заверещит. Остальной курятник за ней. Мы их вязать, они вырываться, полная свалка. Но ничего, повязали почти всех. Отсидят с месяцок-другой в Фелтсворте, может, поугомонятся и перестанут дурью страдать.
– А витрины? И поджог? – я определенно этот момент в рассказе констебля упустила…
– А! Это шпана уличная. Попытались под шумок ювелирку растащить, а огнем внимание отвлечь. Так что я своими глазами видел, леди, магией тут и не пахнет.
– Ну и при чем тут пулистки?
– Так из-за них же все! Нарушение общественного порядка! – отозвался мужчина с таким очевидным изумлением, что я не стала даже пытаться продолжить разговор.
– Спасибо за сведения, – сухая благодарность все же сорвалась с губ, я повернулась к констеблю спиной и, чеканя шаг, направилась в сторону департамента.
Меня распирала злость. Пара месяцев в тюрьме за мирную демонстрацию?! «Бешеные бабы»?! «Угомонятся и перестанут страдать дурью»? Пусть методы пулистского движения мне и не импонировали, но сейчас я начинала понимать, почему дамы все дальше и дальше отходят от попыток решить проблему миром.
Была ли там Джейн?
Теперь уже было неважно. Я шла, слушала как отбивают злую дробь каблуки по мокрой мостовой и кусала губы.
Вопиющая несправедливость. Во всем. Везде. Иногда от нее хотелось просто выть. Вспомнился Трейт, вспомнился зовущий на свидание Ричи, вспомнились изумленные, возмущенные и презрительные взгляды мужчин клуба.
К черту их всех! Я сумею, я обязательно однажды ткну им всем в нос тем, как же они ошибались, считая женщин вторым сортом. Они считают, что женщины предназначены только для одного? Прекра-асно. Чудесно. Так тому и быть. Маньяка мне это конечно не найдет, но…
Я улыбнулась.
– Кьер? – я поерзала на мужских бедрах и ласково провела кончиками пальцев по смуглой коже напрягшегося пресса.
Герцог, куда больше увлеченный сейчас открывающимися в моем декольте перспективами, нежели разговорами, на оклик отреагировал не сразу. По правде говоря, он на него не отреагировал вообще, пока я не сгребла в горсть густые черные волосы на затылке и не потянула, заставляя его светлость запрокинуть голову и посмотреть мне в глаза.
– У меня к тебе серьезный разговор!
– Прямо сейчас?!
Именно сейчас! Но посвящать Кьера в мои коварные мужчиномстительные планы было бы неразумно, поэтому я просто надула губы и чуть отстранилась.
Кьер вздохнул, ухватил меня за талию, притянул обратно.
– Ну? Что случилось? – а пальцы ненавязчиво, словно невзначай принялись расстегивать пуговицы на лифе платья, и каждая пуговица была песчинкой в часах, отмеряющих выделенное герцогом для разговоров время. И тут я порадовалась, что пуговицы были маленькие, петельки – узкие, а ряд – длинный…
– Сегодня полиция арестовала участниц мирной демонстрации.
– Пулеток? – с некоторым удивлением уточнил Кьер. – Ну и что?
– Несправедливо арестовала!
– И-и-и?
– Не-спра-вед-ли-во, – повторила я медленно и раздельно, как для глупенького.
– Не замечал за тобой раньше сочувствия пулистскому движению, – Кьер на мгновение оторвался от своего занятия и вскинул голову.
– Да мы с ними, можно сказать, сестры по разуму! – пылко воскликнула я.
– Твои сестры по разуму с гневом отвергли гнет корсетов, – герцог попытался подцепить крючок вышеупомянутого элемента одежды, выглянувшего в разошедшийся лиф, не преуспел, и вернулся к пуговицам, – носят брюки, а слово «женственность» считают то ли ругательством, то ли оскорблением.
– Троюродные кузины по разуму! – не моргнув, исправилась я. – Ну, Кьер, ну представь, если бы меня упекли за решетку только за то, что я своим присутствием порчу настроение господину Трейту!
Кьер вздохнул, бросил на меня короткий взгляд исподлобья, и очередная пуговица вынырнула из петли под ловкими пальцами.
– Скольких задержали? – спросил он, кажется, еще надеясь отделаться малой кровью.
Я медленно и осторожно растопырила пальцы одной руки, а когда герцог не отрезал сразу решительное «НЕТ!», так же осторожно и неуверенно присоединила к ней вторую.
– Десять? – Кьер уставился на меня крайне подозрительно. До конца лифа осталось три пуговицы…
Я молча сжала кулачки, и снова растопырила их.
Ну, не было же там больше двадцати дам, верно?
Кьер со стоном откинулся на подушку.
– Нет, Эри. Я бы рад пойти тебе навстречу, я глубоко сочувствую этим дамам, но нет! Ты не понимаешь, чего просишь!
Ах так?! Это я-то не понимаю?!
Я сердито сорвала с шеи болтающийся на ней развязанный платок. Кьер потянулся ко мне с поцелуями-извинениями, но я отклонилась, оскорбленно сползла с него и встала.
– Я так и знала, что все всегда в этой жизни приходится делать самой!
– Эри…
Кьер попытался подняться, вернуть меня обратно на постель, но я остановила его, ткнув пальчиком в широкую грудь. Надавила, заставляя герцога откинуться на подушки. И, сделав шаг назад, так, чтобы он наверняка не мог до меня дотянуться, но прекрасно все видел, принялась медленно и со вкусом стягивать лиф платья, так любезно для меня расстегнутый.
Одно плечо, другое, гладкий атлас невесомо скользнул по коже. Демонстративно, двумя пальчиками я помахала им перед герцогским носом, и отпустила, позволяя ткани растечься цветной лужицей на полу.
Взгляд Кьера, сначала полный недоумения, теперь сверкал любопытством и предвкушением. И за последующим моим раздеванием он наблюдал молча и с все возрастающим интересом. Избавившись от юбок, корсета и панталон, полупрозрачную нижнюю сорочку я оставила и, вскинув руки принялась высвобождать шпильки из волос. Тонкий шелк натянулся на груди, Кьер подался вперед, но под моим строгим взглядом снова откинулся на подушки.
Тяжелая волна волос, освобожденная от оков прически, рассыпалась по плечам, я прикрыла глаза, помассировала голову, скользнула руками по шее и ниже, очерчивая силуэт собственного тела так, как это любил делать герцог, представляя на месте собственных узких ладоней тяжелые, сильные руки.
Наблюдая за Кьером сквозь ресницы, я подхватила кружевной край сорочки, потянула вверх и, дойдя до пикантной границы, – выпустила. Шелк скользнул по ноге обратно под разочарованный выдох, а я, переступив через юбки, подошла к кровати и заняла то же место, что и раньше – верхом на герцогских ногах. Только на этот раз чуть дальше.
Кьер протестующе вскинулся, снова попробовал привстать, потянулся ко мне.
– М-м. – Я шлепнула по подбирающейся ладони, а потом и вовсе пригвоздила запястья к кровати, надавив на них всем весом, наклонившись вперед так, что в вырез сорочки стала видна грудь. И, облизав губы, прихватив нижнюю зубами, глядя прямо в черные глаза, пояснила: – Ну что вы, ваша светлость, не беспокойтесь, я сама справлюсь!
Герцог попытался открыть рот, но я прижала палец к его губам. Коротко поцеловала уголок, огладив ладонями широкую грудь и выпрямилась, испытав мимолетное сожаление. Нет-нет, сейчас моя очередь!
– Сними, – хрипло выдохнул Кьер.
Ой, да пожалуйста!
И я потянула край сорочки вверх, чувствуя, как каждый дюйм обнажаемой кожи тут же обжигает жадный взгляд, от которого внутри, между разведенных ног, все сжимается. От него – и от мыслей о собственной смелости и о том, что будет дальше.
Голова вынырнула из ворота, волосы упали на плечи, на грудь, щекоча напряженные, чувствительные соски. Я бросила сорочку герцогу на грудь и выпрямила спину, глядя на него сверху вниз с чувством легкого превосходства, купаясь в ненасытном внимании и открытом любовании.
Смотрите, ваша светлость, смотрите…
Любезно откинув волосы обратно за спину, чтобы не закрывали обзор, внутренне дрожа от легкой нервной робости и предвкушения, я шумно вдохнула и положила ладони себе на грудь. Сжала, помассировала…
Дышать сразу стало еще труднее. Чувствовалось, как напряжено подо мной мужское тело. Я опустила ресницы, не в силах выдерживать взгляд Кьера в такой момент, но все равно увидела, как кулаки смяли покрывало, услышала, как шумно вырвался воздух из его груди.
Я ласкала себя, с интересом прислушиваясь к тому, как отзывается тело на иные прикосновения, и сердце грохотало в грудной клетке, в ушах, щеки горели даже не от смелых ласк, а от этого неотрывного взгляда, от того напряжения, которое разливалось, звенело в воздухе. Кьер пошевелился, и я замерла, бросила на него предупреждающий взгляд. А потом, облизав пересохшие губы, скользнула ладонью вниз.
Кьер, кажется, перестал дышать. Да и у меня с трудом получалось проталкивать как будто загустевший воздух в легкие. Как будто нас накрыло то герцогское заклинание, заставляющее все вокруг замереть…
Но грозой не пахло. По крайней мере – магической.
Я окончательно зажмурилась, не в силах смотреть на происходящее даже краем глаза. Было стеснительно и сладко одновременно. Ощущения наслаивались друг на друга, связных мыслей не осталось. Осталось только томительное ожидание разрядки и ощущение прожигающего взгляда.
Но когда я качнула бедрами и негромко застонала, Кьер не выдержал.
Я оказалась на спине в мгновение ока, даже не успев толком сообразить, как это произошло – оба запястья плотно прижаты к одеялу, как несколько минут назад руки герцога. А Кьер впился поцелуем в мои губы так напористо, так непререкаемо, так властно, что мне оставалось только послушно принять этот поцелуй без попытки вырваться.
Выпустив мои руки, но не прерывая поцелуй, герцог торопливо скользнул ладонями по моему телу повторяя те же самые движения, которые только что проделывала я сама, проникая туда, где только что были мои пальцы, словно хотел доказать, что мои собственные неуверенные ласки не сравнятся с его.
Только я это и так знала. И цеплялась за широкие плечи, и податливо выгибалась навстречу сильным рукам, и жадно ловила такие необходимые, такие сладкие поцелуи…
– Черт бы тебя побрал, женщина! – выдохнул он мне прямо в губы, оторвавшись на какие-то мгновения, пока расстегивал ремень брюк. – Сумасшедшая! И меня решила свести с ума?
Вместо ответа я смогла только хрипло вскрикнуть, ощутив такое желанное, такое долгожданное проникновение.
Он двигался резко, глубоко, каждым движением срывая с моих губ невольный стон, полностью подчиняя себе, своему ритму. Наверное, это было бы даже немного грубо, если бы не было так жизненно необходимо. Так упоительно сладко. Так восхитительно не только на уровне телесного наслаждения, но и осознания собственной силы. Маленькой власти.
И момент ослепительного, солнечного наслаждения был так ярок, что я зажмурилась до выступивших на глазах слез, замерла, сжалась, в бесплодной попытке продлить это мгновение, и чувствуя особенно ярко горячую пульсацию внутри, и дрожь, пробежавшую под смуглой кожей, по напряженным мышцам.
Кьер мазнул губами по моему виску, сцеловывая одинокую слезинку, уткнулся лбом в шею, не торопясь отстраняться. Он тяжело дышал, и плечи блестели от пота, чуть подрагивали руки, упершиеся по обе стороны от меня, чтобы не придавить.
Я запустила пальцы во взлохмаченную копну волос, и Кьер вскинул голову, посмотрел мне в глаза и снова поцеловал – на этот раз долгим, тягучим, сладким, как патока, поцелуем. А потом упал рядом на кровать и прикрыл ладонью глаза.
– Я попробую, Эри. Но не обещаю.
Откровенно признаться, я даже не сразу сообразила, к чему он это сказал. Представление оказалось настолько увлекательным, что я совершенно забыла, с чего, собственно, оно началось.
Метнув взгляд в сторону гардеробной, поколебавшись мгновение, я все же не встала, а подкатилась к Кьеру под бок, пристроив голову на плече. Тяжелая рука с готовностью меня приобняла.
– Спасибо. И за Грея спасибо. Он просто счастлив. И родители.
– А ты?
– А я – счастливее всех! – жизнерадостно объявила я.
Кьер усмехнулся и прижал меня теснее.
– Я разговаривал со Стивенсоном…
– Он рассказал, как хорошо я себя вела? – Я потерлась носом о гладкую кожу.
– Что-то вроде того. Ты можешь в следующий раз обойтись без визитов к старикашкам, угробившим кучу народу на благо науки?