- Понимаю... - проворчал я. - Ну, вот мы и пришли.
Мы были уже у кладбища. Я подвел врача к могиле.
- Помогите мне отворотить плиту, - сказал я.
Плиту мы совместными усилиями отворотили на удивление легко. На этот раз я запасся фонариком, и мы могли разглядеть все в подробностях.
- Аккуратно земля вынута. И довольно давно уже, - сказал я. - Вполне может быть, что это один из тайников непутевого сторожа - брата нашего Коли-инвалида.
- Откуда вы знали, что волк будет здесь? - воскликнул врач.
- Так, догадка забрезжила. Как раз во сне. Ну, что скажете?
- Скажу, что это не волк, а волчиха, - ответил врач, взяв у меня фонарик и опустившись на колени у могилы. - И волчиха, совсем недавно родившая. Все, как положено. И смех, и грех...
- Когда? Когда она родила?
- Я не специалист. Но помощь при извлечении щенков мне здесь раза два оказывать доводилось. И сук наблюдать. Так я бы сказал... - он ощупывал окоченелый труп волчицы в поисках каких-то своих примет и признаков. - Я бы сказал, родила она не больше двух дней назад. Но я могу очень крупно ошибаться... Погодите, тут еще что-то есть! - он вытащил плоский сверток, обмотанный в прорезиненную ткань, и протянул мне. Я развернул материю и увидел внутри сторожевую книгу.
- Вот, кажется, все и становится на свои места, - заметил я. - Теперь я хоть знаю, что спешить мне некуда, - пусть этот тип шарит по всем комнатам барской усадьбы.
Я убрал журнальчик себе под рубашку, засунув под пояс.
- Закрываем могилу, - сказал я. - Все ясно.
Мы водрузили плиту на место.
- Как же вы догадались, что подстреленная вами волчица - в этой могиле? - спросил врач.
- Не знаю. Я понимал, что дохлого волка тот тип далеко не утащит, схоронит где-нибудь поблизости. И, видно, я тренированным глазом подметил какую-то странность, связанную с плитой: тонкую полоску незаснеженной земли, будто ее сдвигали, или что-нибудь в этом роде – но это у меня скользнуло и проехало, мысль за это не зацепилась, проскочила мимо. А потом сон взял и вытащил передо мной эту странность – и меня осенило... Вот чего не могу понять, почему во сне мне волчата привиделись... Какая зацепка сработать могла? Да, точно! Я ломал голову, почему владельцу волка так необходимо было спрятать его от всех. Спрятать или спасти, выходит, - я не знал. И мелькнула мысль - а может, он не о самом волке заботится, а о волчьем потомстве, которое без волка не выживет? Может, это не волк, а беременная или кормящая волчиха? И владельцу ее приплод важен? Но мысль эта была настолько мимолетной, что сразу растворилась и угасла. Напрочь о ней забыл, не успев додумать. А именно она-то и вылезла во сне, оттеснив все прочие соображения и ставши самой реальной и вероятной. Проснувшись, я над ней посмеялся - но сейчас нисколько не удивился, обнаружив кормящую волчиху. Был уже, так сказать, морально подготовлен. До чего ж причудливо, а?
- Самое странное в этом деле то, - проговорил врач, - что кормящая волчиха очень редко бросает свой выводок, только по крайней необходимости... - Он помолчал и добавил: - Да, двух-трехдневные щенки без матери вряд ли выживут. Выкормить их будет сложно.
- Странный район, - сказал я. - Напрочь спятивший. Кунсткамера, да и только. И вообще...
- Что «вообще»? - спросил врач – так, рассеянно, чтобы разговор поддержать.
- И вообще, люди тут ненатуральные. Взять вот хоть вас...
Врач резко обернулся:
- Что вы имеете в виду?
- А то имею в виду, что можно по пальцам минуты пересчитать, когда вы при мне самим собой были. Все время роли пытались играть, то одну, то другую, и все не очень вам подходящие...
- Вы меня в чем-то подозреваете?
- Да нет, я-то знаю, что вы ни в чем не виновны, - вздохнул я. - Но если б я с самого начала увидел вас таким, какой вы есть, то, может, и не втянул бы вас в эту историю... Близко вам нельзя было к делу об оборотне подходить... То неожиданные знания в вас обнаруживаются, то вы нарочито настырно предполагаете тут диверсию, то вы от разговора о врагах народа мигом увиливаете... Кстати. Ваше выступленьице о юродивых на Руси, как их воспринимают и как к ним относятся, навело меня на мысль, что вы, наверно, интересуетесь проблемами массового внушения и массового психоза. Уж больно точно вы высказались, как поставить стенку любым подозрениям на счет кого-то... Уж не на свой ли счет, подумалось мне? А тут вы сразу же насчет суеверий хмыкнули, тему закрыв. Вот я и подумал тогда, грешным делом, не можете ли вы знание таких механизмов использовать, чтобы...
- Чтобы быть неуловимым оборотнем? - хмуро спросил врач.
- Навроде того. Но я быстро понял, что не прав. Одно меня занимало - зачем вы, человек образованный и врач хороший, - хорошего врача по первому движению узнаешь - забрались в эту глушь, в это дикое место, несообразное ни вашей квалификации, ни вашим способностям?.. Но это мне объяснили, даже спрашивать не пришлось. Один только вопросец у меня остался. Ответите на него?
- Почему не ответить, если смогу? - равнодушно как-то проговорил врач. - Если и было что скрывать, то теперь совсем нечего.
- Так вот... Как вас, запамятовал...
- Голощеков, Игорь Алексеевич.
- Так вот, Игорь Алексеевич, я спорить готов, что возьми кого угодно в округе - каждый что-нибудь со складов уворовал. Вам шмотье и безделушки всякие, и даже консервы - ни к чему, вы на них не польститесь. Но ведь что-то вы себе по душе на складах нашли, верно?
- Верно, нашел, - согласился врач. - Я...
- Дайте мне самому догадаться, - прервал я его. - Вы на склад с книжками набрели. В точку?
- Да. В точку.
- Эх, Игорь Алексеевич, Игорь Алексеевич, лучше бы вы консервы воровали...
- Почему? - Он задал вопрос без интереса, словно заранее зная ответ. - Ведь книжки в дар от союзников пришли, значит...
- Ничего это не значит. То есть значит, да не то. Вы не задумывались, почему эти книжки народу не раздали? Потому что вредные они все, антисоветские, и засланы к нам с провокационной целью. А вы их начитались.
- А я решил, что о них просто забыли.
- Просто так ничего не бывает. Во всем расчет есть.
- Выходит, и в покинутой трофейной коллекции оружия расчет есть, и в складах, отданных на разграбление, и в лошадях бесхозных, и во многом другом? Может быть, включая и оборотня? Как вы там говорили: «Оборотень - единственный, кто здесь порядок поддерживает», так?
- Ни о чем меня не спрашивайте, - ответил я. - Во-первых, я сам точных ответов не знаю; во-вторых, мало ли что вы на допросах выложите, потянув меня за собой... И самое-то обидное - в том, что грозу я на вас навлек, пытаясь представить доказательства вашей невиновности - ну, что вы оборотнем не являетесь...
- Понимаю, - сказал врач. - Как бы «засветили» меня. Да, я знаю, что «сын за отца не отвечает», но я ведь прекрасно понимаю, что официально с меня не за отца спросят ответ, а по какому-то другому обвинению. Оборотень так оборотень... Я один такой?
- Нет, еще шесть человек компанию вам составят. Но я этого не говорил.
- Так что, может, меня еще и выпустят, после отсева? - усмехнулся врач.
- Надеюсь, - ответил я.
Мы подошли к больнице.
- Заглянем напоследок в сарайчик? - спросил врач. - Проверим наши выводы.
- Конечно, заглянем, - поддержал я.
Юродивый спал на своей куче соломы. Встрепенулся при свете фонарика, сел, моргая. Врач обратился к нему по-немецки. Наш Тарзан недоуменно и обрадованно воззрился на врача, а потом залопотал что-то свое, прискуливая и порыкивая.
- Что он говорит? - спросил я.
- Не очень пойму. Похоже на «тринкен», словно ему пить хочется. Речь у него нечленораздельна. Во всяком случае, вы правы. Тот самый это берлинский волчий человек. Но правота ваша и наше знание, они уже ничего не меняют. Сейчас свежей воды ему принесу и в дом зайдем.
Когда мы оказались в комнате врача, он вытащил бутыль, в которой спирта чуть больше чем на треть оставалось, и доверху дополнил ее водой. Потом проделал ту же процедуру с нарезанием хлеба и лука, что и вчера.
- Хоть выпьем, чтоб ждать не скучно было, - сказал он. - Не пропадать же добру. Вы ведь теперь со мной до конца пробудете?
- Да. Не могу иначе, - я слегка пожал плечами.
- «Их штее хир, их каннт нихт андерс,» - процитировал врач. - Слова Лютера. «Я здесь стою и не могу иначе.»
Вот теперь я видел его таким, какой он есть, - спокойным, подтянутым, чуть меланхоличным - и даже не от ожидания ареста, а от некоего общего меланхолического склада души.
После того как мы приняли по первому стопарику, он встал и открыл стоявший в углу сундук. Вытащил оттуда стопку книг и бумаг, перенес на стол.
- Вот все мое антисоветское добро, - сказал он.
- Все книги не по-нашенски, - заметил я.
- Все по-английски. Я специально только на языке брал. Вот книга, которую я давно мечтал прочесть. Фрейд. Знаменитый врач и ученый. Как раз вопросами сна занимался - что это за феномен и как влияет сон на человеческую психику. У нас фрейдизм объявлен реакционной лженаукой, и если бы не дар союзников... Да, меня за одну эту книгу укатают на всю катушку. Было бы у нас время, я бы вам порассказал о его теориях. Вы, я вижу, снами интересуетесь, и вам бы очень на пользу пошло. Но времени нет. Авось, когда-нибудь сами прочтете в переводе на русский, когда разберутся во всем и поймут, что кроме истинной науки ничего в его книгах нет. Есть тут у меня к вам одна просьба...
- Да?
- Сохраните мои законченные переводы стихотворений. Я дилетант, и ценности в моих переводах немного, но все равно - это лучшее, что от меня останется... Может, вам удастся и напечатать их когда-нибудь, когда времена минуют... Вы понимаете, я давно так не погружался в великую и настоящую поэзию - с самого детства. И только поздними вечерами, в минуты, когда я садился за переводы, я становился самим собой, и окунался в теплоту и насыщенность, невероятные и недостижимые после детства, словно вновь были и лампа под рыжим абажуром, и томик Майн Рида, и изразцовая голландка... Я жил в эти минуты такой полной и своей - только своей, не заимствованной, не подыгрывающей никому - жизнью, что жаль будет, если все это сгинет вместе со мной. В стихах ничего антисоветского нет. Переводы мои уничтожат просто потому, что меня самого... Так возьмете по чистовому экземпляру всего законченного?
Я кивнул.
Он стал перебирать стопочку бумаг, вынимать аккуратно исписанные листочки, оставлять другие, исчирканные.
- А вот этот перевод закончен, но еще не переписан набело, - сказал он. - Если позволите, я перепишу.
Я опять кивнул - и молча наполнил наши стопки. Мы опрокинули их до дна, и он взялся за дело.
Я взглянул на один из исчирканных листочков. Четыре строки попались на глаза: «Я ли смерть возить повсюду В инвалидном кресле буду, Ей не предан страстью нежной, Но ее слуга прилежный?» Последние две строки были зачеркнуты, и вместо них подписано:
...Ей не предан страстью темной,
Но ее слуга наемный?
- Чье это? - спросил я.
- А, это?... Это из Одена. Но это стихотворение я вам давать не буду. Перевод так и остался в черновиках.
И он продолжил писать. А я сидел, покуривал, и как-то сразу репьем вцепилось в память и звучало безостановочно:
Я ли смерть возить повсюду
В инвалидном кресле буду,
Ей не предан страстью темной,
Но ее слуга наемный?
Уж очень это ложилось на нынешнюю мою - на всю нашу нынешнюю - ситуацию. Настолько ложилось, что мерещиться начало, строки эти - ключик к разгадке всего. А врач, закончив писать, передал мне отобранные им листочки. Я убрал их туда же, где уже лежала припрятанная мной сторожевая книга. Остальное врач аккуратно разложил на столе.
- Сделаем из этого доказательство вашей лояльности, - сказал он.
- То есть? - дернулся я. - Мне, знаете ли, не надо...
- Все надо, - сказал врач и разлил еще по стопочке. - Не будем больше об этом. Будьте добры, скажите, вы-то знаете, кто оборотень? И что вообще произошло?
- Знаю, но не во всех деталях, - ответил я. - Знаю, откуда взялась недавно родившая волчиха. Знаю, кому волчата до того дороги, что он кинулся их мать спасать. Знаю, как развязать это дело. Знаю, кто из семерых - оборотень. То есть, не знаю конкретно по имени, но, так сказать, по родственным связям. Вот только остальных шестерых спасти уже не в моей власти.
И я рассказал врачу о моих догадках и предположениях, подводящих черту под всем делом. Врач слушал внимательно, периодически кивая.
- Да, наверно, вы правы, - сказал он, выслушав мою версию. - Вот только как сюда укладывается тот головорез, с которым вам предстоит сегодня встреча в барской усадьбе?
- Пока не ясно, - сказал я. - Но он впишется. Есть у меня предположение на этот счет. Впрочем, - добавил я, - у меня ведь есть сторожевая книга, которую я еще не открывал. Я вам дам ее, не раскрывая, вы ее перелистаете, и, если найдете что-то очевидно соответствующее, скажете мне, прав я или нет. Мне интересно проверить, насколько я угадал.
И я вручил ему сторожевую книгу. Врач с интересом перелистал ее - и у него глаза округлились, когда он дошел до последней из заполненных страниц.
- Да, вы правы, - сказал он. - Вы до жути правы. Вы настолько правы, что я бы на вашем месте не ввязывался в эту игру. Иначе... да, все равно, скажу откровенно: у вас, если вы продолжите погоню за истиной, меньше шансов на спасение, чем у меня, которому «тройка» вот-вот влепит смертный приговор. Я бы отдал эту книгу тому, кто ее ищет, - и еще присягнул бы, что не открывал ее. Если, конечно, вашей присяге поверят. Вас раздавит между жерновами, если вы попробуете действовать активно и самостоятельно.
- Кто знает... - сказал я, убирая замызганный журнальчик на прежнее место.
Врач встал, зябко поеживаясь, подкинул два поленца в печку. Печка в его флигеле была хорошая, старая, с изразцами.
- Волчий маскарад... - задумчиво проговорил он.
- А?.. - не очень поняв, откликнулся я.
- Это я о своем детском ужасе, - проговорил Игорь Алексеевич. - Он мне до сих пор часто снится. Иногда, по несколько ночей подряд.
- Что за ужас? - спросил я.
- У моего отца была большая библиотека, - сказал врач. - Все стены были заняты полками с книгами, уходящими под самый потолок, на высоту почти четырех метров. Кожаные кресла в центре комнаты, удобные напольные светильники с абажурами, вращающиеся этажерки для тех книг, которые сейчас в чтении или в работе... На самых верхних полках, стояли большие книги в красивых переплетах. Мне давно было интересно в них заглянуть. Но отец запрещал мне заглядывать на эти полку. Во-первых, он боялся, что я могу полететь с вершины приставной лесенки. А во-вторых... Это «во-вторых» я понял только в тот день, когда нарушил запрет. Было мне лет шесть или семь. Я поднялся по приставной лесенке до самой верхней полки. Когда я посмотрел вниз мне показалось, что я безумно высоко, чуть не в поднебесье, на секунду у меня даже голова закружилась, паркетный пол расплылся и завращался в глазах. Я поспешно перевел взгляд на книги, вынул одну из красивых книг, открыл. Это был, как я узнал много позже, альбом гравюр Дюрера. Я перелистывал плотные страницы, смотрел на четырех всадников Апокалипсиса, на «людские пороки»... В испуге захлопнув альбом, я взял другой. Это были «Капричос» Гойи. И замелькали передо мной вампиры, ведьмы, младенцы, варящиеся в котле, повешенный... Один из офортов надолго приковал мой взгляд, помимо моей воли: красавица в волчьей маске подает руку галантному кавалеру... Наконец, будто преодолев наложенные чары, я захлопнул альбом, поставил на место, поспешно спустился вниз. А ночью... Ночью я проснулся оттого, что мнея окружали люди в волчьих масках. Да, в ту ночь мне приснился этот волчий маскарад. Я проснулся с ревом, меня долго не могли успокоить. И до сих пор мне это снится, и каждый раз во сне я становлюсь таким же маленьким беспомощным мальчиком, и пугаюсь до смерти. Вот только облик красотки под волчьей маской время от времени меняется... Это всегда – облик женщины, которую я сейчас люблю, которой доверяю... Понимаете?