Annotation
«Этот мир не для нежных». Кто понял эту истину с детства, тот не сломается, даже неожиданно попав в какую-то странную игру.
В ней вывернутые птицы служат энергетическими батарейками для монстров в человеческом обличии, призрак монахини оказывается направляющим контрабандного потока, а сумасшедший старик, гоняющийся за сломанными игрушками солнечных богов, замыкает на себе всю историю.
То ли лес заморочил налогового инспектора Оливию, то ли хозяин лесопилки со своей компанией нечто даже и нечеловеческое, только теперь придётся пройти через это. Хотя бы для того, чтобы найти в себе ту самую нежность. Без которой невозможен этот мир.
ПРОЛОГ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПИХТОВКА
Глава 1. Фантом
Глава 2. Мутная встреча с Белой дамой
Глава 3. След минотавра
Глава 4. Катастрофа ума одинокого изобретателя
Глава 5. Пришествие императора
Глава 6. Как бы семейный ужин
Глава 7. Застарелая сладость
Глава 8. О любви к несбыточному
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЯРКО
Глава 1. Погоня, переходящая в полонез
Глава 2. В замке Шинга
Глава 3. Когда приходит Теки
Глава 4. Город не видит девичьих слёз
Глава 5. Геннадий Леонтьевич – мастер интриг
Глава 6. Здравый смысл берет тайм-аут
Глава 7. «Я – монах в жёлтых штанах…»
Глава 8. Смятение Джемина
Глава 9. Рыцари замка, которого нет
Глава 10. Прощание с Иридой – это жесть
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ИЗНАНКА
Глава 1. Дети подземелья
Глава 2. Это что-то совсем другое. Может, рэп?
Глава 3. Сана – радужное дитя
Глава 4. Сквозь бутылочное стекло
Глава 5. Кровавые танцы
Глава 6. Неожиданное предложение
Глава 7. Конвейер, идущий на Ириду
Глава 8. Дуэль с минотавром
Глава 9. Путь в «не туда»
Глава 10. Этот мир для тех, кто защитил свою нежность
ЭПИЛОГ
ПРОЛОГ
Память Волчьей Сыти, прозванного так жителями окрестных посёлков за пронзительный тоскливый крик по ночам, была избирательна. Течение времени, по которому он плыл уже несколько десятков лет, воспринималось, как ужасный сон. Мелькали смутными обрывками времена года, моменты прилива голода, насыщения, удовлетворения инстинктов... Пожалуй, самым ярким из всего этого временного монолита было чувство полёта.
Событие же, которое раз и навсегда изменило его жизнь, он помнил отчетливо до мелочей. До хруста ветки под ногами, до мельчайшей капли, попавшего за ворот дождя, до запаха земли, испещрённой пугающими таинственными знаками, от которых даже издалека несло тревожными, мёртвыми химикатами.
Сиплый божился, что он видел, как недалеко от охотничьего кордона в самом сердце Лискиного оврага неизвестные затеяли строительство.
— Строят по ночам, — шептал он в ухо Волчьей Сыти, которого тогда звали совсем по-другому, — навезли черте чего, завалили весь Лискин, а со всех сторон намалевали странных знаков. Помяни моё слово, в управлении никто и духом не ведает, что за строительство тут ведётся. Может, и того... Антинародное... Тогда уж мы точно...
И Сиплый, маскируя ужас, заржал, оплевал все ухо, припадочный. Сыть тогда — стройный, жилистый парень, румянец — на всю щеку, и чуб пшеничного колера, к новости этой отнесся скептически, но не принять её к сведению не мог. Во-первых, уже совершенно явно маячило ему теплое место в райфинотделе, и даже не просто синекура, а с перспективой. Там, глядишь, заметят, в областное финуправление возьмут. Очень хотелось подняться. Тесно было такому деятельному парню в Кирсановке, душно. А тут как раз очень вовремя «попенную плату» ввели. Значит, всё, что в лесу рубилось, до последнего пенька теперь облагалось налогом. Мужики, не привыкшие платить за то, что даром брали испокон века от леса-кормильца, опасности не заметили. Как рубили всегда и сколько душе угодно, так и продолжали. Где лес, а где тот закон?
Сыть и Сиплый это дело на поток поставили, выслеживали, кто без разрешения рубит, доносили, куда надо, и было им уже обещано за старания. И кое-кто шепнул Сытю, что Сиплого не хотят, не нравится там Сиплый, а вот его — расторопного и красивого — непременно ждет замечательное будущее. Так что кто-то очень вовремя начал незаконную рубку в глуши леса.
А во-вторых, на Лискин овраг Сыть свои виды имел. Хотел там потихонечку избёнку к кордону приладить. С банькой да мангалом, чтобы любителей поохотиться встречать полным комплексом услуг. Ни кого попало, разумеется. В райфинотделе намекнули, что есть очень непростые желающие отдыхать на лесном просторе, недалеко от опостылевшей Сытю Кирсановки. Поэтому и попёрся он в тот неладный день с Сиплым. Оглядеть масштабы бедствия, узнать, что за чужаки посягнули на их негласно законные территории.
Только вышли за околицу, да углубились в бор, как хлынул ливень. Ничто не предвещало, а вот так сразу, внезапно, и пошёл. Словно на небе кто-то ведро с водой ногой случайно задел, оно перевернулось и всё разом на землю опрокинулось. Но не поворачивать же обратно? Брели они по чавкающей, размытой тропинке, пробираясь через переплетённые ветви, которые всё норовили стегануть по глазам, оба-двое сразу же промокшие насквозь, уже раздражающие друг друга.
Несмотря на беспросветную пелену ливня, глазастый Сыть, которого тогда звали совсем по-другому, заметил на ветке кустарника белый квадратик. И дождь, вроде, хлестал, как проклятый, а игральная карта, которая неизвестно как тут оказалась, совсем не размокла. Парень удивился не классической картинке: на карте бык в короне сжимал человеческими руками какую-то древнюю алебарду, и масти эта фигура была совершенно неизвестной. Не пики, не черви, не трефы, не буби. Звезда была там пятиконечная, синяя почему-то, и лучами вывернута вовнутрь. «Небось, уже какие-то колхозные карты нарисовали, вроде, „Слава животноводам!“», — логично подумал Сыть и спрятал странную карту за пазуху. Потом Сиплому покажет.
Лес вел себя как-то странно, непривычно. Петлял, скрывал зарубки, знакомые места морочил, глаза отводил. То в сторону заведёт, то оврагом неожиданно путь перегородит. Так шли и шли под дождем: шаг вперёд, два назад. Уже можно было два раза в деревню и обратно смотаться, в нормальное-то время, а не в этот морок.
Бабка пыталась как-то (по своему обыкновению и прямолинейности — довольно прозрачно) намекнуть Сытю, что если лес морочить начинает, лучше ему подчиниться, оставить затею, отсидеться дома. «Колодные возвращаются», — говорила бабка, если кого-то в глуши теряли, и руки её, набухшие синими венами, много повидавшие руки, начинали дрожать мелко-мелко, словно неутолимый озноб колотил старуху, и ничто не могло её согреть, если трясучка эта начиналась. Когда Сыть был маленький, не понимал ничего, слушал эти сказки, леденея от ужаса. Потом просто смеялся над бабкой, что верила в свои старорежимные приметы. Понял в этой жизни, что к чему, и боялся не черта и прочей всякой не существующей нечисти, а главный его страх был — перед лицом партии и правительства в лице Николая Степановича из райфинотдела.
Морок, в конце концов, закончился, перед глазами опять расстилались знакомые опушки, да пролысины. Сиплый резко остановился, поднёс палец к губам, предупредил, мол, теперь тихо. Подкрадывались уже совсем молча, пока сквозь стволы деревьев не показалась вырубленная в лесу проплешина.
Несмотря на дождь и неизбежную рабочую неразбериху — сваленные доски, кирпичи, строительный мусор, — они увидели явно охранные знаки, окружающие площадку. Сиплый махнул рукой на ближайший из символов, что впечатался небольшими камешками прямо в землю. Сыть даже глаза протер и потянулся за пазуху, где лежала только что найденная карта. Та же самая звезда. С вывернутыми лучами, сходящимися к центру...
Откуда появился этот человек в чёрном плаще, Сыть, сколько не вспоминал эти долгие годы, так и не смог понять. Они же с Сиплым начеку держались, и лес им, проводникам, всегда как родной был, а тут предал, ни одним шорохом не выдал, что нависла над ними чёрная тень, пока они бесовский знак разглядывали. У Сытя, несмотря на весь его воинствующий атеизм, ладонь непроизвольно сложилась в щепоть и ко лбу потянулась — крест сотворить. Только и эта идея, в своей запоздалости, не очень удачная получилась.
Когда увидели человека в плаще, поздно было, хоть и ринулись в разные стороны, моментально почуяв, что ничего хорошего от встречи этой ждать не приходится, да только время было упущено. Слишком близко этот ... в плаще ... подошел. Сыть уверен был, что догнав первым Сиплого, незнакомец и остановится, подельник-то по всем статьям — и в беге, и в выносливости, и в силе — Сытю всегда уступал.
Да только не иначе, как сам чёрт под ноги корягу подсунул, через неё Сыть и перецепился, ногами в раскисшей земле заскользил, не удержался, рухнул. Корчился в грязи, пытаясь встать, а сердце тоска сразу чёрная вместе с тенью в плаще накрыла: всё пропало. Хотя почему ему нереальный ужас отшиб и разум, и чувства в тот момент, тоже непонятно было. Мало ли кто по лесу ходит? И почему это только в страшных предчувствиях извивался он в судорогах и кричал тоскливо этому ... в плаще:
— Мы случайно, случайно... Я клянусь...
Чёрный наклонился над ним так низко, что Сыть слышал его дыхание, а вот лица так и не мог разглядеть. А тот, что белый свет ему перекрыл тенью, видел как раз очень хорошо. И не только то, что бросалось в глаза, но словно прямо по книге в душе читал:
— Фискал? И многих ты уже ... того? Ради светлой мечты? А что у тебя за мечта, а, говори? Чистый кабинет в райфинотеле, бумажки там перебирать? А на выходные в тайную баньку, доносительством нажитую, с разбитными девицами, да приятелями, такими же стукачами, заваливаться?
Голос крутил душу, хриплый, словно простуженный:
— Так паспорт же из колхоза просто так не отдадут, — Сыть зарыдал в голос, размазывая грязь по лицу. — Клянусь, не со зла я. Мне бы только паспорт забрать, а там — никогда больше... Рукой своей, вот те крест.
Но не успел перекреститься. Из черноты капюшона проявилась уродливая шишковатая голова то ли зверя, то ли люда, но с бычьими рогами. Глаза — угли чёрные, все нутро до печёнок выжигают. Сыть, икнув глубоко, даже рыдать перестал, когда понял, что не человек над ним наклонился. Сверкнуло металлическим блеском, вторая волна паники — уже не предчувствия, а непоправимости — вместе с резкой, доселе не испытываемой болью от плеча и до кончиков пальцев в правой руке, накрыла Сытя. «Откуда алебарда?», — пронеслось в голове, затем он услышал дикий животный крик, перекрывший все прочие звуки, увидел свою правую руку, совершенно отдельно перебирающую пальцами воду в грязной луже, и, наверное, потерял сознание.
— Это за ложь, — произнёс дьявол в черном плаще, взмахнул холодной сталью второй раз. — Это за клятвопреступление.
Лежащее без сознания тело дёрнулось в механических конвульсиях, как-то очень просто отлетела от него и вторая рука. Уже в ужасающей тишине опять раздалось простуженное:
— А это, чтобы не ходил, куда не надо, — и сверкнул сталью ещё раз.
И ещё раз.
Наклонившись над жутким месивом из грязи и крови, он зловеще, уже садистски ласково произнёс:
— Я верну тебе то, что отнял сегодня. Через пятьдесят лет. А пока... Свободы хотел?
Хлопнул в ладоши, и белый кречет с серыми брызгами на крыльях пронзительным глубоким стоном метнулся в тяжёлое небо. Травы даже не примял. А кровь? Так как будто и не было никакой крови. Словно спелые ягоды кто-то под дождём каблуком раздавил. В землю сок ушел, а что не ушло — ливнем смыло.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПИХТОВКА
Глава 1. Фантом
— Это что ж они с дорогой до Пихтовки устроили тут? — Алексеич с трудом удерживал баранку. — Совсем забросили.
Несмотря на довольно сухую осень, сразу за деревней Кирсановкой, только они съехали с более-менее приличного шоссе в сторону, черный джип категорически заюлил. Словно пересёк невидимую, но довольно ощутимую границу цивилизации. Дорога, которая от райцентра до Кирсановки была приятна и ненавязчива, вдруг размылась, расквасилась, растряслась по ухабам. По разбитым плитам, поросшим в щелях уже не только былинками, но и целым кустиками, ехать оказалось невозможно. Служебный джип скатился с бетонки вниз на накатанную колею, которая за годы своего существования опустилась ниже на десятки сантиметров. Тряска если и уменьшилась, то совершенно незаметно, хотя чисто теоретически должна была. Плюс к этому лес, неумолимо наступающий на забытую дорогу, теперь царапался тугими прутьями, противно и угрожающе скрипел по стеклу и металлу автомобиля ветками, шипел о машину сбиваемыми листьями.
Пассажирка Оливия Матвеева мёртвой хваткой вцепилась в дверную ручку и проклинала всё, что вспомнилось на тряском ходу. Начальницу Ирину Анатольевну; день, когда пришла работать в управление; минуту, когда согласилась поехать в эту командировку; хозяина лесосеки, который не мог устроиться со своим производством где-нибудь поближе к цивилизации.
«Тщательней, — передразнила про себя начальницу девушка. — Тщательней проверяйте, Оливия». Конечно, Лив улыбалась, кивала, глядя чистым взглядом в глаза Ирины Анатольевны, а про себя думала: «Наступит день, когда я сяду в твоё кресло. И тогда уже ни в жизнь не буду мотаться по окраинам цивилизации и проверять эти мелкие лавочки».
Лив была не только красивая и умная, но ещё она была хитрая. Ей удалось убедить в этом, по крайней мере, одного человека — себя. Если быть хитрым и жёстким, то непременно наступит благополучное будущее. Так велело время.
На эту очередную проверку выехали рано, как всегда, надеялись обернуться к вечеру, засветло. На первом ухабе Алексеич даже как-то обрадовался, гордо заявил, что «мы же не асфальтовые шофера». Вспомнив «догородскую» молодость, лихо заломил кепку набок и вцепился в руль мёртвой хваткой. Через полчаса стало понятно, что «бетонка» пойдёт до самого посёлка. Колея вдоль неё, позволяющая сделать езду хоть немного менее тряской, тоже.
Алексеич скоро потерял вольный деревенский гонор, стал хоть и печальным, но всё же более определённым. Словно понял наконец-то, что его лихие поездки по ночным оврагам остались далеко в молодости. Когда он переехал в город? Двадцать? Тридцать лет назад?
— Эту бетонку когда-то положил Останский леспромхоз, — Алексеич погрузился в воспоминания. Он изо всех сил пытался поддержать беседу. Наверное, ему казалось, что травя свои бесконечные байки, сделает путь легче.
Легче, конечно, не стало. Вскоре Лив совсем отключилась. Ей были совершенно неинтересны воспоминания старого водителя. Вцепившись двумя руками в потолочную ручку, она уже с ужасом представляла себе обратный путь. И скорее всего, им придётся возвращаться по темноте, дорога заняла гораздо больше времени, чем рассчитывали.
— Тогда, в шестидесятые годы прошлого века, леспромхоз и построил посёлок, — бубнил, несмотря на жуткую тряску, Алексеич. — Планы у нашего великого государства были грандиозные. Шли вглубь леса, создавали условия жизни тем, кто трудился.
«Лесоповал — наше всё», — со злостью подумала Лив, но опять-таки ничего вслух не сказала. Водитель же, воодушевлённый её молчанием, с плакатно-митинговой гордостью продолжал:
— Все нынешние жители Пихтовки — потомственные лесорубы. Дети и внуки тех, кто полвека назад приехал сюда работать.
И тут же, вильнув от серой тени, бросившейся под колеса, врезался в довольно плотный куст. Раздался странный, наполненный жуткой, неземной печалью птичий крик. Лив не успела испугаться, когда услышала громкое «Твою ж мать», и витиеватое продолжение. Алексеич выскочил из машины. Лив отметила, что сначала он быстро и тревожно осмотрел бампер, видимо, повреждений не нашел, затем заглянул под колёса. Он возился там долго. Наконец выполз из-под машины, отряхивая ладони от пыли, которая тут же набилась и в салон, кивнул Лив:
— Выйди, девонька, ноги разомни.
Она успокоилась, что с авто всё в порядке, и тут же расстроилась при мысли о сбитой лесной зверушке, которая, очевидно, попалась им на пути. Толчок, от которого машину занесло, ощущался очень явно.