Мои пальцы смыкаются на его запястье и отталкивают его. Это выходит совершенно автоматически. Никто не смеет дотрагиваться до письма:
— Ничего. Просто письмо.
Теперь доктор смотрит на меня с подозрением и опаской.
— Мы должны проверить его, капрал Уэст. Дайте мне его, пожалуйста.
Это совершенно нормально. Они просто хотят убедиться, что письмо безопасно. Но я не могу отдать его. Я не могу. Я цепко держу обернутую в ткань бумагу. Док тянется к нему снова.
— Мы отдадим его обратно, капрал. Даю вам слово.
Я не могу его отпустить. Меня охватывает бессознательная ярость, ослепляя. Страх. Клаустрофобия. Стены комнаты давят, смыкаясь. Грудь будто сковывает невидимыми железными обручами, не давая дышать, не давая думать, адекватно оценивать происходящее. Я вижу, как двигаются губы врача, но ничего не слышу. Санитары бросаются вперед, по одному с каждой стороны. Они хватают меня за руки. Кто-то кричит и ругается. Я борюсь, пытаясь нанести удары руками и ногами. Санитары чертовски сильны, несмотря на то, что они совсем еще юнцы. Что-то острое впивается в мой бицепс.
Меня окутывает тепло, паника и гнев отступают.
Я смотрю на свои обмякшие пальцы, на смирительную рубашку, натянутую на мое тело, вижу хлопковую ткань, которая покрывает конверт, сморщенный, скомканный, в темно-красных кровавых отпечатках, что оставляли мои пальцы на протяжении трёх долгих лет. Я борюсь со сном только для того, чтобы получить моё письмо обратно, но темнота наваливается на меня тяжёлой и толстой пеленой, и...
* * *
…я очухиваюсь в постели. В настоящей кровати. Чувствую себя странно, после постоянного сна на земляном полу или голой плитке, или на бетоне. Моя голова гудит, в ней мутно и сумбурно. Было ли всё это сном?
Нет. Я открываю глаза и понимаю, что нахожусь в изоляторе. Или в помещении, которое очень на него похоже.
Вот тебе и возвращение на военную службу.
Я не смог бы, даже если бы они и позволили мне. Я измучен. Слаб от постоянного недоедания. Моя рука болит. Я обнаруживаю, что лежу под капельницей.
— Ты сильно истощен и обезвожен, — слышу я голос. В комнату заходит тот самый доктор. Среднего возраста, военная стрижка, густые светлые усы. — Наряду с целым рядом бактериальных инфекций, да еще с недостатком витамина С... — он садится на пластиковый стул. — Но все это легко поправимо, — он мягко указывает ручкой сначала мне на висок, а затем на грудь, – гораздо страшнее психологическая и душевная травма, что беспокоит меня больше всего.
Я киваю. Я знаю, что он прав. Мой безумнейший срыв из-за письма подтвердил это.
— Вы на некоторое время отправитесь в армейский медицинский центр в Сан-Антонио. Они приведут вас в нормальную физическую форму, а также помогут вернуться в общество, — врач гладит свои усы. — Вы прошли через адские испытания, капрал Уэст. Вам нужно время, чтобы залечить свои эмоциональные, физические и психологические раны.
Я снова киваю.
— В то же время... — он шарит рукой в кармане халата, достает и протягивает мне моё письмо. — Как, черт побери, вам удавалось хранить его все это время?
Я пожимаю плечами:
— Я дал обещание.
Он кивает, как будто может понять меня:
— Я вижу. Ну, для начала позаботьтесь о собственном благополучии, хорошо?
— Да, сэр. Я постараюсь, сэр.
Мое собственное благополучие. Я даже не знаю, что это значит. Я должен быть мёртв. Должен был умереть вместе с моим отрядом. С Томом. Вместо Тома. Но я здесь, и я не чувствую ничего, кроме потерянности и неуверенности, как будто все эти абсолютно нормальные люди вокруг меня, которые когда-то были моими коллегами, друзьями, теперь для меня круг, в который я не могу протиснуться. Как будто я здесь сторонний наблюдатель. Даже звук английской речи дезориентирует меня.
Я бормочу себе под нос: «Не единожды я пыталась рассказать тебе, но я не могу. После такого нам стало бы тяжелее выносить разлуку друг с другом. Поэтому мне трудно сказать тебе это в лицо. Я знаю – ты рассердишься на меня за то, что не рассказала тебе о такой важной вещи. Мне очень жаль, но это единственный путь, который кажется мне правильным…». Я солгал. Я пожалел умирающего друга. Вина горит во мне, как раскаленный уголь, проникая в самые темные уголки моей души.
— Скажи ей, что она для меня – всё… Именно эти слова.
— Я скажу ей.
— Поклянись.
— Клянусь. Своей душой. Клянусь.
Я слышу. Я слышу его голос. Я сошел с ума? Может, три года плена сделали из меня долбанного психа? Может быть. Всё, что я знаю – я поклялся своей душой.
К чёрту мое благополучие.
Я дал клятву.
Глава 6
Рейган
Хьюстон, Техас 2010 г.
— Мне жаль, миссис Барретт, но на данный момент мы вынуждены отказать вам в вашей заявке на получение кредита. У вас нет минимального счета или заработка согласно нашим требованиям. Ещё раз прошу прощения, но таковы правила. Не я их придумала – мне просто приходится им следовать, — отвечает мне работница банка лет двадцати пяти. Ее каштановые локоны уложены в аккуратную прическу, на лице идеальный макияж. На ней тонкая юбка-карандаш и строгий пиджак. Отвечает задиристо, но вежливо.
Я хочу заплакать, но не стану доставлять ей такое удовольствие.
— Понятно. Ну… спасибо за потраченное время.
— Спасибо вам, миссис Барретт. Могу ли я ещё чем-то помочь?
Я отрицательно качаю головой и отпускаю извивающегося у меня на коленях Томми.
— Нет.
Девушка складывает руки перед собой и наклоняется к моему сыну, разговаривая с ним тем ужасным писклявым голосом, который бестолковые взрослые используют в разговоре с детьми:
— Хочешь леденец? Разве он не восхитительный?
— Леденец!
Леденец? Серьезно? Томми должен был уже спать, и я рассчитывала, что он вздремнёт по пути домой, а я в это время успокою свои измотанные нервы. А эта стерва протягивает ему корзинку с леденцами Dum-Dums. Томми хватает сразу три конфеты, с одного срывает фантик и пихает леденец в рот. Радость озаряет его личико.
— Мам, шмотри, у меня ешть леденеш!
— Я вижу, мой сладкий, — я обращаю взгляд на девушку. — Разве это не здорово с вашей стороны дать ребенку леденцы, не спросив у меня? Это как минимум умно.
Девушка делает невинное «ой, это вы мне?» выражение лица.
— Четыре, мам, смотри! — Томми показывает на две оставшихся конфеты.
— То есть две, Томми. Один, два. Но одного достаточно, ты так не думаешь?
— Нет. Давай два!
— Хватит одного, который у тебя во рту, — я забираю из его рук два леденца, а Томми начинает кричать и топать ногами.
— Нет! ДВА! ДВА!
Я готова задушить эту чопорную сучку. Отказать мне в кредите, в последней надежде рассчитаться с долгами, а потом ещё и дать моему ребёнку леденец?
— ЛАДНО, — я отдаю ему конфеты в пяти минутах от того, чтобы взбеситься в ответ на его капризы. — Ладно, Томми. Хорошо.
— Шпашибо, мама. Ты такая хорошая, — он улыбается фиолетовыми, покрытыми сахаром зубами, и вкладывает свою ручку в мою.
Я поднимаю его на бедро, открываю дверцу грузовика и усаживаю сына в детское сиденье, пристегнув ремень. Томми моргает, пережёвывая леденец. Из уголка его рта вытекают фиолетовые слюни… о, да, теперь они размазаны по всей моей футболке. Я еду домой, опустив стёкла, чтобы хоть немного охладить перегретую машину. Этот ржаво-голубой грузовик принадлежал Тому, который собрал его с нуля ещё в средней школе. Хэнк тысячу раз перебирал двигатель, чтобы я могла нормально ездить. Он не раз ремонтировал и кондиционер, но тот всё равно плохо работает.
К тому времени, как я доехала от Хьюстона до фермы, проведя в дороге целый час, я вся покрыта потом, и от меня воняет. Томми спит мёртвым сном, к его рубашке прилип леденец. Лицо моего мальчика покрыто липкой фиолетовой массой, а светлые волосы прилипли ко лбу. Мой маленький стойкий солдатик, перенесший почти три часа езды на древнем грузовике без кондиционера в девяностоградусную жару – и ни одной жалобы.
Столько сил потрачено, а я не получила кредит.
Я припарковываю пикап под ветвями старого дуба, между домом и амбаром. Это лучшее место для стоянки, здесь всегда прохладно. Температура в автомобиле сразу падает. Я вытираю мокрый лоб, щёки и губы, и устало кладу голову на кожаный руль.
Я даю себе поплакать минуту. Две. Три. Когда тихий плач угрожает перерасти в рыдания, я заставляю себя остановиться. Засовываю переживания обратно, глубоко в себя. Выхожу из пикапа и осторожно вытаскиваю Томми. Я покачиваю его на груди, положив головку себе на плечо. Позабытый леденец падает в траву. Захожу в дом, укладываю сына на диван, направляю вентилятор в его сторону и наливаю чашку лимонада, чтобы Томми было что попить, когда проснётся.
Не зная, чем ещё заняться, я включаю старый подержанный ноутбук и просматриваю свой бюджет. Я сдаю в аренду двадцать акров земли семье Пруиттсов, и это дает мне хоть что-то. От самой фермы доход ещё меньше. Поддержка от Корпуса полезна, но совсем не достаточна. Я просматриваю счета, ни один из которых не могу оплатить.
Внезапно раздается телефонный звонок. Томми шевелится, но снова засыпает, потому что я быстро хватаю трубку.
— Алло?
— Миссис Барретт? Это сержант-майор Брэдфорд. Я хотел поделиться с вами новостью. Капрал Дерек Уэст найден. В настоящее время он проходит реабилитацию в медицинском центре в Сан-Антонио.
— Вы... они нашли его? Живым?
— Да, мэм. Мы получили сведения, указывающие на место его возможного пребывания. Разведка подтвердила эту информацию, и отряд морских пехотинцев освободил его.
Я не знаю, что чувствовать по поводу услышанного.
— Он... он в порядке?
— Ему пришлось нелегко. Три года в плену... Ему нужно какое-то время на восстановление, но, я полагаю, со временем он поправится, да.
— Мне стоит его навестить?
— На самом деле, я думаю, что будет лучше повременить с визитами. Пройдет некоторое время, прежде чем он сможет вернуться в общество. Медицинский персонал считает, что пока он должен оставаться в изоляции, а потом они постепенно будут выводить его из этого состояния. Как говорят специалисты, поначалу ему может быть очень тяжело.
— Это можно понять.
— Да, — повисла неловкая пауза, — ну, я подумал, что вы хотели бы знать о капрале Уэсте.
— Благодарю вас, сержант Брэдфорд.
— Пожалуйста. И, конечно же, если вам что-то понадобится, у вас всегда есть мой номер.
— Да, спасибо.
— До свидания, мэм.
— До свидания, — я вешаю трубку, отчаянно пытаясь разобраться в своих чувствах и эмоциях.
Дерек жив.
Я помню Дерека Уэста как большого, лёгкого на подъем парня со светлыми волосами, тёмно-зелеными глазами и очаровательной улыбкой. Он слыл в отряде «покорителем женских сердец», будучи фантастически красивым. Том всегда описывал его как пофигиста, всегда отпускавшего шуточки, независимо от обстоятельств, и верного друга в бою. Дерек был вне себя, когда Хантер Ли пропал без вести в Ираке, и самовольно ушёл со своим подразделением на его спасение, когда генералитет решил не ввязываться в это дело. Том восхищался Дереком, считал его больше, чем братом, у них была та особая связь, которая бывает только между мужчинами, вместе побывавшими в бою.
Том погиб, Дерек выжил. Том вернулся домой в гробу. Дерек, наверное, попал под пристальное внимание СМИ, и был объявлен «вернувшимся героем». Я сомневаюсь, что сам Дерек был с этим согласен, но так вышло.
Я не перестаю гадать, был ли Дерек рядом, когда погиб Том. Никто не посвятил меня в подробности смерти моего мужа. Мне сказали, что у них нет информации для публичного разглашения. Я подозреваю, что она была, но мне её просто не сообщали. Может, Дерек скажет мне правду.
Может быть, у Тома были для меня последние слова.
Я не могу думать об этом.
Это слишком больно.
* * *
Три месяца спустя
Осенний ливень вымочил меня насквозь, пока я пыталась сама заделать забор. Хэнк занят своими делами, его внуки к началу учебного года вернулись в Даллас, так что я одна. В моих ладонях три здоровенные занозы оттого, что я вытягивала из ограждения старую доску, и теперь мне трудно удержать новую, чтобы с помощью шуруповёрта заделать образовавшуюся дыру.
Я ещё очень далеко от северной стороны забора, в целой миле от дома. Раздаётся звонок моего «оплачиваемого по средствам» мобильника – это единственный способ добраться до меня, когда я вне пределов досягаемости. Обычно его используют для экстренных случаев, если вдруг Иде что-то нужно, пока она присматривает за Томми. Когда на сиденье грузовика начинает вибрировать телефон, меня охватывает паника. Я бросаю доски и шуруповёрт, и бегу к машине.
— Алло? Ида? Всё в порядке?
— Да, да, милая. Всё хорошо. Прости, что беспокою тебя, но к тебе тут пришел гость.
— Гость?
— Да, молодой человек по имени Дерек. Он говорит, что знал твоего мужа.
— Дерек? Он там? В доме?
— Да, тут. Он сидит на крыльце. Я не впустила его. Мне отправить его куда подальше?
— Нет, не надо. Впусти его. Я сейчас приеду, — я отсоединяюсь, хватаю доски и бросаю их в кузов. Кладу шуруповёрт на переднее сиденье и еду к дому.
Мои нервы на пределе.
Только припарковав грузовик и поднявшись на крыльцо, я вспоминаю, что весь последний час провела под дождём. Я промокла до костей, мои обрезанные джинсовые шорты и серая футболка прилипли к телу. Я оттягиваю мокрый хлопок от живота и груди, но как только я отпускаю ткань, она вновь прилипает к коже. Бесполезно. Мне придется встретить Дерека, как мокрой крысе, в практически прозрачной одежде.
Я открываю дверь и сразу же скрещиваю руки на груди в попытке прикрыться. Дерек сидит за кухонным столом, потягивая кофе. Он одет в гражданскую одежду, а волосы подстрижены по-военному, лицо гладко выбрито. Как только входная дверь со скрипом открывается, он ставит кружку на стол и поднимается. Я застываю на месте, в шоке от перемен, произошедших с ним. Он был подтянутым и мускулистым, его футболка натягивалась на широкой груди и мощных бицепсах. А глаза излучали доброту и жизнерадостность, но если присмотреться, то можно было заметить проблески твердости бывалого солдата.
Мужчина передо мной… не совсем костлявый, но все же недалёк от этого. Он до сих пор высокий и прямой, но его объемные когда-то мышцы существенно уменьшились, а плечи бессознательно опустились вниз, он ссутулился. Насмешливая улыбка исчезла, сменившись на сжатые в твердую линию губы. Его глаза... такие далекие. Загнанные.
— Дерек? — я делаю шаг к нему, забыв о своём внешнем виде. В глубине его глаз таятся боль и ужас.
Он глубоко вдыхает, щуря глаза и быстро моргая. Он держит что-то в руках. Конверт? С его руки свисают жетоны, конец цепи обернут вокруг указательного и среднего пальцев.
— Рейган, я знаю, что всё это неожиданно... Мне следовало сначала позвонить.
— Нет, всё в порядке, — я дрожу. Мокрая одежда холодит меня. — Но мне нужно переодеться, я сейчас вернусь.
Его глаза смотрят в мои, он опускает их, затем быстро поднимает взгляд вверх. Закрывает глаза, как будто ругая себя за что-то, и отворачивается.
— Да, конечно, — он сжимает жетоны в кулаке, шурша бумагой. Я знаю, что у него в руках. Письмо. Я просто знаю это.
Я не готова. Не готова. Мне нужна минутка, чтобы успокоиться. Поэтому я быстро бегу по лестнице, вбегаю в свою комнату, раздеваюсь, встаю под душ, потом быстро переодеваюсь в чистую одежду. Я стягиваю свои светлые влажные волосы в пучок и закрепляю заколкой. Стоя перед лестницей, я набираюсь смелости, чтобы вернуться вниз и выслушать то, что скажет Дерек. Наконец, обратиться к эмоциям, которые все это время я так старалась похоронить.
Когда я спускаюсь, Ида кладёт лопаткой сыр в пластиковую миску для Томми. Я наливаю себе кофе.
— Дерек, не хочешь выйти на крыльцо? — Дерек сжимает кружку обеими руками, словно боясь выронить. Он смотрит на Томми, как будто видит призрака. Не думаю, что он услышал меня. Я касаюсь его плеча.