А если допустить предположение, что Татьяна своими разоблачительными финансовыми статьями и репортажами кому-то страшно насолила? Версия малоправдоподобна, но и ее не стоит сбрасывать со счетов…
Внутри у меня все восставало от того, что мотивировка убийства лежит явно на поверхности: не дать Татьяне Холод опубликовать сенсационные материалы (которые она все равно бы получила) по Западной группе войск…
Я вернулся в кабинет, в котором сидел Миша Липкин. Попросил его, чтобы он дозвонился до остальных членов редколлегии, которых я сегодня не сумел выловить, и пригласил их на завтра для беседы со мной.
Липкин буркнул «ладно», потом внимательно посмотрел на меня:
— Я так понял, что ты занимаешься убийством Холод? — Липкин присел на край стола и выжидательно на меня уставился.
— Какой ты проницательный, Миша, — усмехнулся я.
— Ладно, не темни. Я давно знаю, что ты из органов. Вот только из каких?
— В смысле?
— В смысле старого анекдота. Плывет дерьмо по речке, видит: мент идет по бережку. Оно ему: «Привет, коллега!..»
— А-а, в этом смысле. — Мне совсем не понравился тон, который задал Липкин. Мне показалось, он специально провоцирует меня. — Я тебя, наверное, огорчу, Миша. Я вообще не из органов: ни внутренних, ни госбезопасности. Я всего лишь работник прокуратуры. Следователь, если хочешь… А ты уже решил, что я из госбезопасности?
Миша неопределенно повел плечами.
— Татьяна тебя уважала, — сказал он, не сводя с меня своих черных глаз.
— Значит, было за что. А тебя-то уважала?
— В смысле?
— А в смысле старого анекдота, — улыбнулся я.
— Че-е-го? — Липкин угрожающе навис надо мной, но неожиданно хмыкнул и почесал свою рыжую бороду. — А ты зубастый, следователь…
— А как же с вами иначе — акулами пера?
— Ладно, — Липкин быстро протянул мне руку. — Мировая?
— Да мы вроде и не ссорились.
— Тем лучше, — посерьезнел Липкин. — Мне с тобой поговорить нужно.
— Говори…
Тут Липкин поднял телефонную трубку и показал ее мне:
— Может быть, кофейку где-нибудь выпьем?
Я глянул на Липкина, потом, как бы вопрошая, показал подбородком на трубку, и он качнул неухоженной бородой: «Да, прослушивается».
— Непременно поговорим, но сейчас мне нужно созвониться со своим начальством. — Я набрал телефон Кости Меркулова.
Трубку подняла Виктория Николаевна, секретарь Меркулова. Она сказала, что Константин Дмитриевич самолично отправился на квартиру Холод для повторного, тщательного обыска, а меня просил встретиться с женой Гусева, желательно сегодня, она ждет.
— У тебя ко мне стоящий разговор или одни расспросы по поводу следствия? — спросил я Липкина.
В ответ он многозначительно кивнул.
— Ладно, послезавтра выкрою для тебя время, завтра буду расспрашивать-допрашивать кого сегодня не застал…
Миша Липкин недовольно покривился, но снова кивнул.
Я набрал домашний номер Гусевых. Сначала трубку долго не брали, потом послышался тихий женский голос:
— Я вас слушаю…
— Вера Валентиновна? С вами говорит следователь Турецкий. Мне бы хотелось встретиться, если это возможно, чтобы выяснить кое-какие детали, касающиеся…
— Да-да, — перебила Вера Валентиновна, — мне звонили из прокуратуры. Вы можете приехать сейчас.
Вера Валентиновна продиктовала адрес. Ехать оказалось недалеко, на Ростовскую набережную.
Я стал прощаться с Мишей Липкиным, а он вдруг судорожно схватил мою протянутую ладонь и зашептал:
— Действуй, Турецкий, с умом! Ты меня понял?!
— Нет, я твоего нагловатого юмора не понял.
— Действуй с умом, иначе… Убийство Таньки и банкира — это тебе не бытовуха. Я очень хочу, чтобы ты все распутал, очень, но ты не можешь этого пообещать, — вздохнул он.
— Если честно, то я в доску расшибусь, а убийц вытащу на свет Божий. Но, чтобы не сглазить, не буду зарекаться, лучше переплюну. — И я три раза сплюнул через левое плечо.
2. Сюрпризы начались
Гусевы жили в доме Академии наук, что над галантерейным магазином. Бабка Андрея Гусева была известным химиком, лауреатом Сталинской премии, и от нее Гусевым досталась трехкомнатная квартира на четвертом этаже, которую он так и не захотел поменять на более престижные апартаменты. Долгое время эта квартира оставалась единственным капиталом семьи Гусевых. Пока Андрей Емельянович не переквалифицировался из режиссеров в банкиры.
Вера Валентиновна оказалась простой русской женщиной: слегка полноватой, а вернее, дородной, светловолосой, с покрасневшим крупным носом и голубыми слезящимися глазами.
— Все плачу, — отмахнулась она носовым платком от моего немого вопроса. — Проходите, проходите.
Она представила мне крепкого молодого человека в камуфляжных брюках и тельняшке.
— Сынок мой старший. Виталий.
Молодой человек кивнул и ушел на кухню.
— Мы здесь вдвоем. Не хочу, чтобы кто-то мешал… Все будет там, на представительской квартире, а здесь — не хочу. Давайте пройдем в кабинет.
Квартира была старой, обжитой несколькими поколениями. Старинная мебель стояла в кабинете, в котором работала лауреат Сталинской премии. На стенах несколько подлинников известных художников. Я с удивлением обнаружил, что один из этюдов с грачами, березами и грязными сугробами принадлежит, несомненно, кисти Саврасова.
Вера Валентиновна, увидев, куда устремлен мой взгляд, тоже обратила свои заплаканные глаза к этюду.
— Да, Саврасов, — вздохнула она. — К сожалению, это из тех, что Саврасов писал, будучи уже хронически больным, буквально за выпивку. Таких после него остались сотни… Садитесь. Я уже начинаю приходить в себя, вчера я еще не могла ходить, сегодня чуть лучше…
В дверь постучали. Вошел сын Виталий с подносом. Он принялся выставлять чашки на старый инкрустированный столик.
— Александр Борисович Турецкий, — протянул я удостоверение.
— Верю-верю, — махнула рукой Вера Валентиновна. — Простите, но давайте сразу к вашим вопросам. А то я… — И она тихо заплакала.
К ней подскочил сын, начал утешать. Вера Валентиновна вытерла слезы и воскликнула:
— Я вас прошу, найдите, кто его убил! Найдите! Я все отдам, чтобы убийцу поймали! У кого же рука поднялась на Андрюшу?! Он всем только хорошее всю жизнь делал! Сколько к нему людей за помощью приходило!.. Ведь должна же быть какая-то справедливость, в конце концов!
Я помешивал сахар в чашке, ожидая, когда она успокоится. Наконец задал свой первый вопрос:
— Вера Валентиновна, может быть, вы расскажете, что знаете о работе Андрея Емельяновича, о его знакомствах, интересах?
— Боюсь, я не много смогу рассказать… Особенно о работе. У нас, понимаете, с самого начала так повелось, что эту работу Андрюша вообще отделил от дома. Ему приходилось даже две разные квартиры иметь, чтобы не смешивать две разные жизни. Его знакомые и друзья по новой работе никогда не бывали у нас здесь. Я поставила Андрею с самого начала такое условие. Единственный, кто у нас несколько раз бывал здесь, правда уже очень давно, так это Александр Александрович…
— Кто такой, простите? — насторожился я, еще не веря собственным ушам.
— Самохин Саша. Такой молодой приятный человек. — Вера Валентиновна виновато взглянула на меня. — Как видите, ничего полезного сообщить не могу…
А у меня при упоминании Самохина сердце подпрыгнуло и стало куда-то падать. Вот так удача! Стоп, Турецкий, не говори «гоп», пока не перепрыгнул… Я выдержал короткую паузу и спросил:
— Самохин работал в банке?
— Не знаю, — Вера Валентиновна пожала плечами. — Нет, он, кажется, и не из банка, какой-то военный… Он какое-то время работал в ГлавПУРе — в Главном политическом управлении — посыльным, что ли. Одним словом, у него невысокое армейское звание…
— Отец вместе с Самохиным еще в доперестроечные времена ставил один военный праздник: массовка, дети с шарами, пионеры с флажками… — вдруг добавил Виталий, который не уходил из комнаты, беспокоясь за мать.
— Что-нибудь еще о Самохине вы знаете? Где он сейчас служит? — обратился я к Виталию. Я не стал говорить, что Самохин, как и Гусев, тоже погиб от взрывного устройства, только не в «мерседесе», а находясь в Лосином острове.
Вера Валентиновна и Виталий молча развели руками.
— Последнее время к Андрею никто не приходил даже из старых друзей, — вздохнула Вера Валентиновна.
— И не звонил?
— Нет. Только родственники.
— Вы не замечали ничего подозрительного?
— Ничего.
— Мама, — раздался снова осторожный голос Виталия. Он стоял возле дверей, словно ожидая от меня, что я либо попрошу его выйти, либо стану задавать ему вопросы. — Несколько дней отец уговаривал тебя поехать за границу, а ты повздорила с ним…
— Ах, ну да, — смущенно улыбнулась Вера Валентиновна. — Я терпеть не могу куда-то далеко ездить отдыхать. Зачем это? Когда прекрасно можно отдохнуть и на Клязьме. Я ведь так и не привыкла ко всем этим богатствам, которые на нас свалились. Да и дети этим не пользуются. Виталик в военном училище учится, а младшие в школе еще…
— Почему Андрей Емельянович предлагал вам уехать?
— Он был очень загружен работой. Очень уставал, нервничал…
— Почему? Может, у него были какие-нибудь неприятности на работе?
— Он никогда не говорил о своих неприятностях, — пожал плечами старший сын Гусева. — Он всегда говорил: «У вас слишком много своих неприятностей, чтобы к ним еще примешивать мои».
— А у вас серьезные неприятности?
— Нет, что вы, — грустно улыбнулась Вера Валентиновна, — так, обычные семейные проблемы, пустяки, одним словом…
— Виталий, а этот друг отца, Самохин Александр Александрович, принимал какое-нибудь участие… — я запнулся, подбирая слова, — в твоей судьбе?
— Нет, Виталик с детства бредил армией, — вмешалась Вера Валентиновна, — он сам поступил в военное училище, — сказала она не без гордости.
— Вера Валентиновна, а с кем более всего Андрей Емельянович был связан по своей банковской работе? Я хотел спросить, кто его ближайшие помощники или коллеги по финансовому бизнесу.
— Наверное, Шароев, заместитель Андрея, — ответила Вера Валентиновна, — во всяком случае, Андрюша часто упоминал о нем… — И глаза Веры Валентиновны вновь стали наполняться слезами.
Виталий быстро подошел к матери, стал гладить ее плечи.
Дальнейшая беседа ни к чему существенному не привела: похоже, Гусев сумел полностью отгородить семью от того, чем занимался.
Я оставил свои телефоны и попросил звонить Веру Валентиновну и Виталия, если вдруг вспомнят что-то существенное.
Виталий сказал, что пробудет в Москве недолго и навряд ли что вспомнит, — сразу же после похорон он отправится к себе в Рязанское десантное училище.
От Гусевых я позвонил в «Славянский банк». Алексей Сергеевич Шароев оказался на месте.
В Центральном офисе «Славянского банка», где я договорился встретиться с первым заместителем покойного Гусева, Алексеем Сергеевичем Шароевым, меня придирчиво осмотрела охрана, на которую, казалось, нимало не произвела впечатления моя «ксива». Охранники сообщили по «уоки-токи», что я прибыл, и, получив разрешение, меня пропустили в служебное помещение. Я поднялся в лифте на последний этаж, по дороге вспоминая все, что знал до сих пор о Шароеве.
В прошлом это был довольно известный определенным кругам комсомольский вождь, вернее, не вождь, а этакий князек одного очень серьезного княжества. Алексей Сергеевич Шароев работал в системе «Спутника», второй, наверное, по значимости после «Интуриста» вотчине Комитета государственной безопасности. Просто так на руководящие должности в «Спутнике» никого не назначали, и работали там далеко не простые люди.
А вот и полнеющий, розовощекий мужчина примерно моего возраста, похожий на крупного пупса. Он прикрыл на мгновение свои томные очи с поволокой, пытаясь вспомнить, где же мы с ним встречались.
Нажал кнопку стоящего на столе телекоммутатора с небольшим черно-белым экранчиком:
— Машенька, меня ни с кем не соединяй. У меня товарищ из прокуратуры по поводу Андрея Емельяновича.
— Хорошо, — отозвалась секретарша.
«Ну что, вспомнил? — подумал я. — Вряд ли вспомнил. А я не стану тебе рассказывать, откуда я тебя знаю. Конечно же ты не был моим комсомольским вождем. А ты все пытаешься вспомнить меня, потому что я многозначительно улыбнулся тебе, как старому знакомому. А я знаю тебя, дружище, по фотографиям, которые мне показывали на Петровке. Во времена оные ребята из Московского уголовного розыска, возглавляемого Романовой, долго пасли ночной клуб, по терминологии того времени — просто подпольный притон, где работали самые дорогие молодые проститутки Москвы. Причем специализировался этот притон в основном на проститутках мужского пола, то есть на гомосексуалистах, хотя были там и женщины. Ты посещал это заведение со своим приятелем, которому нравилось исполнять роль женщины. Ты же был исключительно мужчиной. И с приятелем и с приятельницами…»
Шароева тогда отмазали. Перекинули на другую работу, какое-то время он трудился в «Тяжпромэкспорте» — торговал заводами, это было почти уже в наше время… Вспоминай, вспоминай…
— Мы с вами раньше не встречались? — наконец спросил меня этот розовощекий непотопляемый пупс.
Я пожимаю плечами и делаю изумленную физиономию:
— Нет, не думаю.
Несколько мгновений мы изучаем друг друга, примеряясь, как коты перед дракой. Шароев усмехается, изогнув ниточку рта, ждет.
А я пытаюсь сразу взять своего «кота» за хвост:
— Работники банка наверняка потрясены случившимся? Вы не могли бы рассказать, какие у Андрея Емельяновича были отношения с подчиненными, любили его или, наоборот, — ненавидели?
— Да-да, а как же!.. — говорит Шароев, поцокав сочувственно языком, — это жуткий удар! Мы все так любили и уважали Андрея Емельяновича. Простите за банальность, но это действительно невосполнимая утрата для всех нас…
«Утрата невосполнимая, но ты-то, я вижу, сразу же в его кабинет перебрался», — думаю я, отмечая некоторый беспорядок в кабинете. Да и на двери, как заметил, входя, прежняя табличка уже снята, а новая, по-видимому, еще не готова. Выходит, бывшие коллеги покойного приличия не слишком-то соблюдают, так что любовь и уважение, как говорится, налицо.
— Ваш шеф… — говорю я, но Шароев неожиданно перебивает:
— Простите, не совсем так.
— То есть?
— Он не мой шеф, — говорит Шароев и поясняет: — Вы, очевидно, не слишком хорошо разбираетесь в банковской иерархии. Простите, может быть, я невежлив…
Я киваю: дескать, ничего, продолжай. Он продолжает:
— Очевидно, те, кто покушался на жизнь Гусева, тоже… гм-гм, были в этом плохо осведомлены. Они, видимо, полагали, что Гусев — царь и бог в банке. И когда он отказал им в чем-то, его автомобиль взлетел на воздух.
— И вы знаете, кто эти «они»?
— Нет. Да мало ли кто, — уклончиво протянул Алексей Сергеевич. — Мафия, вероятно.
— Мафия говорите? Это интересно. Ему кто-то угрожал в последнее время? Что вы замечали по его поведению?
— Странный вопрос. Что вы имеете в виду? — Шароев сверлил меня своими колючими глазками. — Угрожают нам постоянно все: от мелких вкладчиков до президентских структур.
Я присвистнул:
— Даже так? А конкретнее?
— Конкретнее я ничего не знаю, — отрезал Шароев.
«Конечно, держи карман шире, Турецкий, так он сейчас тебе и выложит все про президентские структуры…»
— Кому, по вашему мнению, была выгодна гибель Гусева?
Шароев берет из карандашницы дорогой импортный карандаш, вертит в своих коротких пальчиках и неожиданно переламывает его пополам.
«Ого! Вот это демонстрация! Что бы она могла значить?»
— Да никому, — говорит с досадой Шароев и выбрасывает обломки карандаша в корзину под столом.
«Это для меня жест с карандашом? Он показывает, что страшно взволнован, и хочет, чтобы я поверил ему?»
— И вы исключаете мотивы мести, допустим, ваших конкурентов?