Когда деревья передо мной расступились, я робко поднял взгляд и тут же замер, не веря своим глазам. Посреди широкой прогалины, там, где некогда был шатёр Дианы, теперь стоял опрятный двухэтажный дом из красного кирпича, повёрнутый фасадом ко мне. Не будь я погружён в собственные мысли, я бы давно заметил его черепичную крышу, возвышавшуюся над кронами деревьев.
Моё секундное замешательство сменилось праведным негодованием. Какое кощунство! Кто посмел осквернить своим присутствием это святое место? Чей извращённый ум отважился на такое вопиющее оскорбление светлой памяти Дианы?
Вскипая от ярости, я громко выругался и бегом бросился к дому с твёрдым намерением проучить святотатца. Златошерстые зверушки с длинными пушистыми хвостами и кисточкообразными ушами, те самые, которых любила Диана, испуганно шипели на меня из густой травы.
Когда я пробегал между двумя клумбами, где росли любимые Дианины сумеречные розы, дверь дома неожиданно отворилась, и на крыльцо вышла красивая стройная девушка в коротком зелёном платье. Она смотрела на меня, приветливо улыбаясь.
— ДИАНА! — вскричал я. — О БОГИ! ДИАНА!
Я взлетел по ступеням на крыльцо, чтобы обнять её, прижать к себе… Только в самый последний момент я понял, что обознался, и резко затормозил. Мои руки остановились в сантиметре от талии девушки, которую издали я принял за Диану.
Вблизи она больше походила на Юнону — если вообще можно говорить о разной степени схожести с двумя столь похожими друг на друга сёстрами. У неё были волнистые тёмно-каштановые волосы, озорные карие глаза и чёрные брови моей матери; зато фигура, овал лица, улыбка… Её улыбка! Она не была такой ослепительной, как у Юноны, но разила меня в самое сердце, заставляя его болезненно ныть. Это была улыбка Дианы…
— Здравствуй, Артур, — сказала мне знакомая незнакомка. — Я Пенелопа.
Постепенно на смену разочарованию мной овладело любопытство. Девушка, назвавшаяся Пенелопой, была очень молода. И хотя судить об истинном возрасте ведьм по их внешности дело неблагодарное, в данном случае я был стопроцентно уверен, что ей никак не больше двадцати пяти лет. А значит…
— Ты моя новая сестричка? — спросил я. — Кузина, племянница?
— Вроде того, — ответила Пенелопа. Только теперь я заметил, что она сильно взволнована и даже не пытается скрыть это. — Кроме всего прочего, я твоя двоюродная сестра.
— Кроме всего прочего? — озадаченно произнёс я.
— Моя мать — твоя тётка Диана, а стало быть, мы кузены, — объяснила Пенелопа. — Но не это главное… — Тут она умолкла, видимо, для того, чтобы дальше я сам догадался.
Я догадался — и замер, как громом поражённый. Со мной случилось что-то вроде паралича, умственного и физического. Я не мог выдавить из себя ни слова и лишь обалдело таращился на Пенелопу. Вы можете сказать, что это было ясно с первой же секунды. Пожалуй, да. Но хотел бы я посмотреть на вас в моей ситуации.
После непродолжительного молчания Пенелопа вновь заговорила:
— Как-то неправильно получилось, правда? С тех пор как стало известно, что ты жив, я очень ждала тебя… и очень боялась, что ты придёшь, ещё не зная обо мне.
— Т-так т-ты м-моя д-доч-чь? — пробормотал я, в первый и, надеюсь, последний раз в жизни начав заикаться.
— Твоя и Дианы. Я родилась ровно через девять месяцев после твоего исчезновения. — Она немного помедлила, затем добавила: — Думаю, мама с самого начала боялась, что ты не вернёшься, и… ну, ты понимаешь.
— О боги! — сказал я.
Пенелопа взяла мою руку, нежно сжала её и заглянула мне в глаза — точно так, как это делала Диана.
— У тебя шок, Артур. Проходи же в дом.
Я молча кивнул, и мы вместе вошли внутрь. В просторном холле работал кондиционеры, было сухо и прохладно. Поскольку к этому времени солнце полностью скрылось за грозовыми тучами, Пенелопа включила свет. Очевидно, большинство бытовых устройств в доме работали от электрического тока, а его генератор подключённый к Формирующим, скорее всего, стоял в подвале. Это было вполне в духе Сумеречных, исповедующих разумное сочетание колдовства и достижений технологической цивилизации в гармоническом единстве с природой. Такая позиция нравилась мне больше, чем практика Царства Света, где чары использовались на каждом шагу и вместе с тем их применение было строго регламентировано многочисленными директивами Королевского департамента бытовой магии.
— Ты голоден? — спросила Пенелопа, усадив меня в кресло.
Я отрицательно покачал головой:
— Нет.
— Что-нибудь выпить?
— Нет, спасибо.
— Тогда, может, сигарету?
Несколько секунд я колебался, затем утвердительно кивнул:
— Да, пожалуй.
Пенелопа открыла тумбочку, стоявшую рядом с моим креслом, поставила наверх пепельницу, достала начатую пачку сигарет и раскурила две, одну из которых потом протянула мне.
— Благодарю, — сказал я, глубоко затянулся, сразу же выдохнул дым и закашлялся.
Пенелопа удивлённо взглянула на меня:
— Ты не куришь?
— Вот уже двадцать лет. Когда я регрессировал, то напрочь позабыл об этой привычке.
Пенелопа молча сделала несколько затяжек и раздавила сигарету в пепельнице. В среднем девяносто из каждой сотни взрослых колдунов и ведьм были заядлыми курильщиками, остальные десять процентов курили от случая к случаю и считались некурящими. В отличие от простых смертных, никотин не вредил нашему здоровью — вернее, нам не составляло труда устранить все негативные последствия курения. И вообще, мы не боялись телесных недугов; другое дело — болезни души и разума. Их никакими чарами не излечишь.
— Юнона говорила, что у тебя была потеря памяти, — отозвалась Пенелопа. — Ты это имел в виду?
Я неопределённо кивнул, испытывая некоторую растерянность. Возвратившись в Экватор, я твёрдо решил взвешивать каждое своё слово о Срединных мирах. Я тщательно продумал, что буду говорить Юноне, что — деду Янусу, что — брату Амадису, что — кузену Дионису и тёте Помоне, а что — всем остальным. Но сейчас я был полностью сбит с толку новым, неожиданным для меня обстоятельством — моим отцовством. Я должен был привыкнуть к этому, разобраться в своих чувствах, и мне очень не хотелось в первом же разговоре с дочерью что-то скрывать, а тем более — лгать.
В поисках более невинной темы для беседы я осмотрелся вокруг и увидел на стене справа от меня два портрета — мой и Дианы. Мой портрет был написан рукой великого маэстро Рафаэля ди Анджело, гениального художника из мира PHTA-2084, в обиходе именуемого Землёй Гая Аврелия, где в своё время я был известен как Артур де Лумьер, безземельный нормандский дворянин, рыцарь и полководец. На портрете я был изображён в полный рост, в лёгких боевых доспехах, выкрашенных в чёрный цвет, в малиновом плаще и со своей любимой шпагой Эскалибур, которую я держал наизготовку в правой руке. Таким меня увидел маэстро непосредственно перед тем памятным сражением, когда я повёл войско графа Тулузского против орды лютых псов в человеческом обличии, рыцарей-крестоносцев моего старшего брата Александра, который был у них за главного — великим магистром ордена Святого Духа. Крестоносцы свирепствовали в Лангедоке, искореняя альбигойскую ересь, местные жители защищали свою землю, свои дома, свою веру. Я встал на сторону последних не столько потому, что был убеждён в их правоте, сколько потому, что их противником был Александр. В тот день мы праздновали победу, лангедокская армия под моим руководством сокрушила полчища крестоносцев, а я в очном поединке тяжело ранил Александра. Отец мой, узнав об этом, неистовствовал; мама молчала, но глядела на меня с такой мукой, с такой болью, что мне стало невыносимо стыдно. Тогда я со всей отчётливостью осознал, что наша детская вражда с Александром зашла слишком далеко, и поклялся себе, что в следующий раз лучше прослыву трусом и обращусь в позорное бегство, чем подниму руку на родного брата. Следующего раза, к счастью, не представилось…
— Как к тебе попал мой портрет? — спросил я Пенелопу.
Она проследила за моим взглядом и улыбнулась:
— Недавно я побывала на Земле Аврелия, представилась при дворе графа Тулузского твоей дочерью…
— Меня там ещё помнят? — удивился я. — Странно. С тех пор много воды утекло.
— Но память о тебе не померкла. Теперь ты — легендарная личность. О тебе слагают героические баллады, рассказывают невероятные истории о твоих подвигах, а многие незаконнорожденные претендуют на то, чтобы называться твоими детьми. Меня не сочли самозванкой только потому, что между нами есть несомненное сходство. Граф принял меня очень радушно, а я… — Щёки Пенелопы порозовели от смущения. — А я взяла и стащила из его коллекции твой портрет.
— Значит, Александру не удалось покорить Лангедок?
— Нет. Мировой гегемонии он не достиг и по-прежнему довольствуется германскими землями. Когда ты пропал без вести, кузен Дионис взял Землю Аврелия под своё покровительство. Подозреваю, что вначале он сделал это в память о тебе, но потом, видимо, полюбил твой мир и теперь проводит там добрую половину своего времени.
— Это очень мило с его стороны, — сказал я. Земля Аврелия была одним из моих самых любимых местечек. До появления Александра средневековье там протекало в довольно культурной и цивилизованной форме, и я был бы огорчён, если бы мой братец всё изгадил, установив свой теократический режим. — Я рад, что мой мир понравился Дионису. Впрочем, у нас с ним всегда были схожие вкусы… Да, кстати, что слышно о старине ди Анджело? Он ещё жив?
— Жив-здоров, — ответила Пенелопа. — Бодрый старик. Правда, уже не носится по всей Европе, как в прежние времена. Возраст даёт о себе знать.
— Ему, должно быть, за восемьдесят, — прикинул я. — Чем он сейчас занимается?
— Поселился в Неаполе и продолжает создавать шедевры. А совсем недавно с ним приключился один забавный конфуз.
— Какой?
— Дело в том, что у неаполитанского короля есть дочь — очень красивая, но крайне распущенная молодая особа. Очарованный её красотой, ди Анджело обратился к королю с просьбой разрешить ему написать портрет принцессы в образе Девы Марии, но король, ревностный христианин и ханжа, с негодованием отверг его предложение. Мало того, он не на шутку разозлился, в присутствии придворных обозвал маэстро святотатцем и заявил, что это кощунство — изображать его беспутную дочь Богородицей.
Мы рассмеялись, и лёд, похоже, тронулся. Между нами исчезла стена неловкости и настороженности, в наших отношениях появилась непринуждённость, начали пробиваться первые ростки доверия. Я раскурил следующую сигарету и продолжал расспрашивать Пенелопу об одном из моих любимых миров, но слушал её ответы вполуха. Я смотрел на неё, чувствуя, как в моей груди разливается какая-то странная и очень приятная теплота. Во мне просыпалась особенная нежность, совсем не похожая на ту, что я испытывал к женщинам, которыми обладал, но и отличная от моей нежности к матери и сёстрам.
Пенелопа, моя дочь… У меня есть дочь… Я — отец!..
Чем дальше, тем больше я убеждался, что она именно такая, какой бы я хотел видеть мою дочь. Красивая, умная, обаятельная, общительная — и так похожа на Диану. И на меня, и на Юнону. Я мог бы гордиться такой дочерью, и я начинал гордиться ею, восхищаться, обожать… Но, но… Как много я упустил!
Я не волновался, ожидая её появления на свет. Не качал её на руках, не целовал перед сном, не рассказывал ей на ночь сказки. Не воспитывал её, не заботился о ней, не переживал за неё, когда она стала подростком, не радовался её успехам, не огорчался её неудачам… Я даже не подозревал о её существовании, пока не встретился с ней — уже взрослой, самостоятельной девушкой. Ах, как бы я хотел повернуть время вспять, заново прожить эти годы!
— Тебе сколько лет? — спросил я, воспользовавшись паузой в рассказе Пенелопы.
— Стандартных, разумеется, двадцать шесть. А по моему собственному времени — двадцать два, так как в основном я живу здесь. После моего рождения мама по всей форме зарегистрировала этот мир как своё личное владение. ORTY-7428, если тебя интересует каталожное наименование. Но обычно его называют Сумерками Дианы.
— Ты Сумеречная?
— Формально да. Дед Янус признал меня своей внучкой и дал титул принцессы. Но я редко бываю в Стране Сумеркек и других официальных владениях семьи. У меня не сложились отношения с роднёй — ни по маминой линии, ни по твоей. — Пенелопа грустно вздохнула. — В глазах большинства родственников, особенно из Света, я — дитя греха. В Солнечном Граде я вообще никогда не была.
— Понятно, — сказал я. Никакой вины за собой я не чувствовал, здраво рассудив, что если бы не наша с Дианой любовь, не было бы и Пенелопы. И хотя с момента нашей встречи прошло совсем немного времени, я уже не представлял себе мир без неё, без моей дочери. Я только жалел, что вернулся так поздно. — Ты хорошо помнишь Диану?
Пенелопа покачала головой:
— Совсем не помню её. Она ушла вслед за тобой, когда мне было полтора года. Тётя Минерва считает, что в глубине души я осуждаю маму за то, что она бросила меня, но это не так.
Я с трудом проглотил застрявший в горле комок. А Пенелопа тем временем продолжала:
— Я понимаю её. Она просто не могла без тебя жить. Вот и решила либо найти тебя, либо умереть так, как умер ты.
По моей щеке скатилась крупная слеза. Почему, тоскливо подумал я, Диана не любила меня чуточку меньше — так, чтобы ей хватило выдержки и терпения дождаться меня? Сейчас бы мы сидели втроём в этой комнате, в ожидании сумеречной грозы, весело болтали и радовались воссоединению семьи…
Пенелопа подошла ко мне, опустилась перед моим креслом на корточки и нежно взяла меня за руки.
— Артур, — сказала она. — Неужели нет никаких шансов, что мама, как и ты, уцелела? А сейчас живёт в одном из тех Срединных миров, ничего не помня о своём прошлом.
Я протянул руку и погладил её по волосам. На ощупь они были такие же мягкие и шелковистые, как у Дианы.
— Шанс такой есть, но призрачный, ничтожный, безнадёжный. Лучше не думай о нём. Не внушай себе несбыточных надежд.
— А ты? Ведь ты надеешься, я вижу.
— Да, я надеюсь. Надеюсь вопреки логике и здравому смыслу, я не могу поверить в её смерть. Разум говорит, что она погибла, что надежды нет… но сердце с этим не соглашается.
Пенелопа сочувственно смотрела на меня своими карими глазами, такими похожими на глаза Юноны… Или, может, на мои… А впрочем, без разницы.
— Ах, отец! — прошептала Пенелопа, ласково глядя мне в глаза.
Тем временем отдельные завывания ветра снаружи переросли в непрерывный вой. Деревья шумели листвой, их стволы скрипели и трещали. За окном царила кромешная тьма, как в безлунную, беззвёздную ночь. Ночь в Дневном Пределе сумеречного мира — предшественница грозы и горячего ливня. Напоминание стихии, что она ещё жива, что она только дремлет…
Пенелопа резко выпрямилась.
— Мои пушистики! Совсем забыла о них…
Она выбежала из холла в переднюю. Послышался звук отворяемой двери, в комнату ворвался поток душного, горячего, насыщенного влагой воздуха, а мгновение спустя появилась первая златошёрстая зверушка. Она настороженно глянула на меня и юркнула под диван. За ней последовали её товарки — одни оставались в холле, прячась по углам, другие скрывались в смежных помещениях, а около десятка взбегало по лестнице на второй этаж.
Наконец Пенелопа закрыла дверь и вернулась в холл.
— Пушистики страшно боятся грозы, — объяснила она, вытирая сухим полотенцем лицо и руки.
— Ты называешь их пушистиками? — спросил я.
— Угу… — Пенелопа отложила полотенце, села в своё кресло и погладила по золотой шёрстке одну из зверушек, которая тут же взобралась к ней на колени. — Очень милые и забавные создания. Товарищи моих детских игр.
— Диана называла их просто зверушками.
— Знаю. Пушистиками их прозвала тётя Юнона.
— Часто видишься с ней?
— Довольно часто. Твоя мать одна из немногих, кто не чурается меня. Последний раз она была здесь в конце вчерашней сиесты. Тогда и рассказала, что ты жив. Была очень счастлива… и немного огорчена из-за вашего неудачного разговора. И ещё ты не отвечал на её вызовы.