Не прошло и получаса, как с воздухоплавательного батальона доложили – японцы пришли в движение. Наблюдалось это не ясно, конечно. В темноте-то. Но все одно – пропустить движения больших масс людей в отблесках костров было сложно…
Всю ночь японцы проводили перегруппировку своих войск.
Всю ночь японцы провели на ногах, маршируя и проводя экстренные земляные работы.
Всю ночь они вели спорадический огонь по одним им видимым целям. Ведь войск корпуса Ренненкампфа там уже давно не было. Оставались всего две казачьи сотни, да и те – сильно рассеянные, дабы минимизировать потери, резвились, создавая как можно больше шума.
Генерал Куроки не спал.
Вокруг него находились в непрерывном движении войска. Куда-то стреляли пушки, долбили пулеметы и стрелки, пытаясь отразить натиск противника. Его не было видно. Никто не мог точно сказать, где он, какова его численность и каков маневр. Это удручало. Лишь серое небо радовало, возвещая скорый рассвет, который должен будет все прояснить. Он ждал лучи восходящего солнца с какой-то особой надеждой...
А вот Куропаткин смог неплохо вздремнуть. Почему нет? Инициатива-то находилась в его руках. Настолько, насколько это вообще было возможно. Войска третьего пехотного корпуса Маньчжурской армии выдвинулись из резерва на свои позиции. Артиллеристы, должным образом отдохнувшие с вечера, были свежи и бодры, находясь при орудиях.
- Ваше Превосходительство, - наконец, произнес начальник штаба, следивший за часами. – Время.
- Начинаем, - кивнул генерал и, завершив завтрак, уверенным шагом направился в командный центр, куда уже «ускакал» начальник штаба, начиная «заваривать кашу».
Вся артиллерия, что была в распоряжении Маньчжурской армии ровно в четыре часа по местному времени начала обстрел японских позиций. Кто дотягивался – бил по центру. Остальные – обрабатывали доступный им участок, отвлекая и дезориентируя.
А пехота третьего Маньчжурского корпуса, поднятая свистками командиров, неровными цепями устремилась вперед. В атаку. Каждому бойцу выдали по гранате и приказали молчать, пояснив, что лишний шум – это кровь. Их кровь. Не нужно привлекать внимание раньше времени.
Артиллерийские наблюдатели старательно отслеживали ситуацию с замаскированных наблюдательных пунктов. Ведь требовалось вовремя перенести огонь дальше – за линию укреплений. Дабы отсечь возможную контратаку противника и позволить своим ворваться в пусть и жидкие, но траншеи японцев.
Этот корпус был одно название - около пятнадцати тысяч человек. В то время как у японцев только в центре стояло не меньше тридцати. Да, совершенно деморализованных солдат, уставших и не спавших всю ночь, но все же весьма многочисленных. Однако применение новой и непривычной практики артиллерийского наступления, в сочетании с массированным использованием пусть примитивных, но гранат, позволило серьезно компенсировать этот недостаток.
Японцы попадали на дно траншеи с первыми взрывами. Особой бравады уже не наблюдалось. Когда же снаряды стали падать в глубине их позиций – начали медленно приходить в себя, отряхиваясь от земли, которой их завалило. Трясли головой, пытаясь избавиться от звона в ушах и общей дезориентации. К тому моменту русская пехота смогла выйти уже на триста метров. И побежала вперед что было сил. Молча. Лишь сопя и громыхая сапогами. Не привычная тактика. Обычно так не поступали. Но приказ генерала не обсуждали. Не такое уж и большое расстояние…
То здесь, то там стали раздаваться выстрелы и крики. Японцы поняли, что их атакуют. Но было уже поздно. Долго ли триста метров бежать?
Раз – и на головы не вполне пришедших в себя японцев полетели гранаты.
Гранаты – одно название. В мастерских Харбина и Хабаровска из боеприпасов для малокалиберных пушек Гочкиса делал «бомбочки» совершенно архаичного типа. Вынимали снаряд, деактивировали капсюль, после чего засыпали обратно заряд порох и затыкали все деревянной ручкой, выполнявшей, заодно, роль пробки. Фиксация «деревяшки» на нескольких гвоздях, проходящих насквозь и расклепанных с обратной стороны. Просто и банально, но крепко. В этой самой ручке было просверлено косое отверстие с вставленным туда коротким фитилем. Вот его-то и требовалось подпалить перед броском, из-за чего всем бойцам требовалось тащить с собой в бой уже подожженные бечевки, пропитанные селитрой или какие иные приспособления.
Не самый удобный способ, мягко говоря. Но мощность заряда, заключенного в гильзе 37-мм или 47-мм выстрела был вполне увесистым аргументом с довольно сильным фугасным действием. Особенно при массовом применении.
Но мы отвлеклись.
Метнули бойцы этот плод любви бульдога с кашалотом, в сторону врага. Припали на землю. А спустя какие-то секунды началась серия взрывов. То в траншеях, то рядом что-то ухало и бухало. Ну и японцы орали, попавшие под такой удар, что только добавляло какофонии.
Раздались свистки командиров. И слегка оглохший от взрывов корпус, вскочив с земли, заорав, что было мощи «Ура!», рванул вперед – атаковать деморализованного противника.
Удар. И японцы дрогнули. Побежали. Кто смог, потому губительность и эффективность такой атаки оказалась очень высокой…
Генерал Куроки сумел разобраться в ситуации только тогда, когда ему доложили, что центр пал и беспорядочно отступает. Слитный взрыв он слышал и сам. О том, что это такое – догадывался. Но то, что его центр пал, не ожидал.
Отовсюду уже сыпались доклады, один хуже другого.
Вот с северного фланга прилетел вестовой, докладывающий о начале артиллерийской подготовки. Вот прилетел взмыленный унтер, сообщивший о бое на батареях в центре…. У Тамэмото Куроки просто голова пошла кругом от всей этой вакханалии. Но главное он понял, что его армия скатывается в совершенную панику, теряя управляемость с каждой минутой. Посему единственное, что он сейчас мог сделать – это совершить общее отступление. Вряд ли у Куропаткина имелось под рукой действительно большое количество пехоты, чтобы развить успех в стратегическом масштабе. Конечно, разведка могла ошибаться, но укрыть десятки тысяч человек крайне непросто. Посему главным он увидел недопущение беспорядков и сохранение управляемости пусть и разбитого, но все еще войска. Сохранить. Вывести из-под удара. Привести в порядок. Занять крепкую оборону. И уже потом начать думать – как поступать дальше.
Когда сражение закончилось, Куропаткин выехал на позиции. Туда между порушенных проволочных заграждений валялись тысячи трупов. К траншее, заваленную телами погибших. К предполью.
Безрадостная картина.
Десятки тысяч человек пали, превратившись в обычные куски мяса, местами уже гниющие. Ведь тела, оставшиеся после провалившейся атаки пятнадцатого июня, еще не убрали. И оттуда, мягко говоря, пованивало. Лето все-таки. Везде валялись не только сами люди, но и фрагменты их тел, вывороченные внутренности…. Всюду сновали санитарные, трофейные и похоронные команды. Стремительно наводился порядок, насколько это было возможно, конечно. Чуть в стороне китайцы копали братские могилы. Священники мрачно и как-то даже неприкаянно бродили, размахивая кадилом с тлеющим ладаном над телами. Они понимали – ритуал должно не совершить. Но хоть так. То и дело поднимались стайки птиц с раздраженными криками. Оно и понятно – оторвали от вкусной и сытной трапезы.
Кавалерийский корпус Ренненкампфа форсированным маршем уходил на юго-запад, к Инкоу. Там имелся небольшой гарнизон японцев, не представлявший никакой угрозы для кампании. Но это не помешало Алексею Николаевичу отправить туда свою кавалерию. Ренненкампфа не сильно жаловали в армии, а мужчина он был толковый и даже талантливый. Его нужно было продвигать вперед. Толкать руками и ногами, для того и отправил к Инкоу. Требовалось громкое дело, пусть и малой пользы, но большого шума. Начальником штаба при нем стоял Мищенко, тоже неплохой кавалерийский командир.
Казалось бы, враг под Ляояном разбит и беспорядочно отступает. Идеальная же ситуация для массирования использования кавалерии. Но Куропаткин считал иначе. Да, генерал Куроки потерял много пушек и пулеметов, а его войска практически не управляли, но отходили компактно. И их было много. Очень много. До смешного. По данным штаба под рукой Куроки находилось никак не меньше семидесяти тысяч.
А что представлял собой кавалерийский корпус Ренненкампфа? Целых три дивизии! Да. Но крайне облегченного состава. В каждой было по два полка, а в тех полках – по два дивизиона при двух эскадронах. Жиденько. Очень жиденько. Да, в качестве средств усиления шел сводный полк конной артиллерии и две роты станковых пулеметов на эрзац тачанках, ну и все самозарядные винтовки Мондрагона, переданные сюда. Однако преследовать и громить отступающего Куроки такой формат войска совсем не подходил. А вот ударить по удаленному гарнизону, не ожидающему такого сюрприза – вполне.
Куропаткин думал и шел вдоль траншеи, вглядываясь в лица мертвецов.
Незадолго до начала наступления японцев от него уехал Витте. Лично приезжал. Несколько часов беседовали о чем, безусловно, уже доложили его кураторам. Что они подумают? Да это и не важно. Как ни поверни – он становился слишком опасным для них. Многие знания – многие печали. Особенно, когда ты знаешь то, чего не должно знать или представляет угрозу для серьезных людей.
Алексей Николаевич остановился возле очередного трупа и попытался заглянуть ему в глаза. Новые, странные впечатления. Он как-то не привык заглядывать в лица мертвых, пытаясь там найти ответы на глупые вопросы.
Потер виски. Поджал губы. Двинулся вперед.
По всем его расчетам в ближайшие дни должно быть принято решение о ликвидации. Если уже так не поступили. Витте уехал весьма довольный. Это не укрылось от глаз людей. Сложить один плюс один Великие князья смогут. Они его держали за пешку, излишне наивную, но пешку в их комбинации. То есть, вряд ли считали совсем глупым, иначе бы не связались. А значит что? Правильно. Тем более что недавно ему попалась на глаза новость о странной гибели известной столичного проповедника – Георгия Апполоновича Гапона. Случайность? Вряд ли. Просто подчищают хвосты. И он – один из этих хвостов.
Алексею Николаевичу было грустно.
Умирать совсем не хотелось. Он ведь себя уже не осознавал толком ни старым Куропаткиным, ни гостем из будущего. Скорее этакой новой личностью с нешуточным задором. Его интересовало все – от женщин до всевозможных технических новинок. Он жаждал познакомиться и пообщаться с легендарными для него личностями. Вот так же, как вечерам нередко беседовал с Иосифом Джугашвили. Ему хотелось жить, дышать, действовать, к чему-то стремиться, чего-то добиваться… любить, наконец. Эта чертова кукла – японка Юми совершенно не выходила у него из головы.
«Может все бросить и уехать?» - пронеслось у него в голове. У него ведь было наличности больше чем на полмиллиона рублей. А дел он уже натворил достаточно, чтобы надежно сорвать революцию 1905 года. Но эта глупость быстро его покинула. Найдут и прибьют. Эти люди не простят того, что их кинули так грубо и жестко. А прятаться остаток жизни в джунглях какого-нибудь Парагвая не хотелось от слова совсем.
Солдаты же и офицеры, глядя на это серое лицо командующего, что ходил промеж трупов, думали о том, что он, дескать, переживает о погибших. Страдает. Смотрели и крестились, поминая его добрым словом. Не каждый ведь генерал о простом солдате думает и о его жизни печется. Да, отправляет на смерть, но не как бездушную скотину. Но Куропаткин их даже не замечал. Близость смерти обострила в нем совсем другие чувства и эмоции…
Глава 6
20 июня 1904 года, Санкт-Петербург
Вдовствующая Императрица Мария Федоровна чувствовала себя неважно. Сказывался и возраст, и усталость. Последние недели забот привалило особенно. Один генерал постарался. Это ведь надо написать такое дерзкое и провокационное письмо! Когда она его прочла, то трясло от ярости несколько часов. Хотелось растоптать этого зарвавшегося холопа. Но потом, остыв и придя в себя, перечитала, подумала и ужаснулась. Картина, которую Куропаткин нарисовал своим письмом, оказалась чрезвычайно удручающей. И более того, настолько пагубной, скверной и гнилой, что верить в это не хотелось. Она ответила ему фактически отпиской, скупо поблагодарила за сведения и попросила уточнить кое-какие детали, чисто из вежливости. Надеясь, что этот «зарвавшийся щенок» все поймет. Но он не понял. И вновь ей пришла натуральная «портянка» с массой деталей, ввергнувшая ее в шок.
Несмотря на свою негативную реакцию, Вдовствующая Императрица не стала игнорировать сигнал и начала проверять сведения. Заодно поручив собрать досье на этого странного генерала. Дальше, по мере вскрытия новых фактов, объем проверок увеличивался, а их результат начал все сильнее вгонять Марию Федоровну в отчаяние. Ведь если и не все, то многое из сказанного оказалось правдой…
Тут надо пояснить ее роль в жизни России последние два десятилетия.
Дело в том, что Александр III, если верить дневникам его детей и близких, не отличался какими-либо особыми волевыми качествами. Мягкий, покладистый, веселый и добродушный домашний медвежонок внушительных таких размеров. И, скорее всего, он довел бы страну «до ручки» точно так же, как и его сын, если бы ни его супруга, крепко державшая в своих крошечных кулачках не только его яйца, но и всю Россию. Никто никогда не готовил ее руководить страной, никаких подходящих знаний для того она не получила. Она же дама. Ей такое в те годы было невместно. Но ее супруг оказался настолько недееспособен, что волей-неволей Минни пришлось взвалить эту тяжелую ношу на свои хрупкие плечи.
Александр III умер, уступив престол своему старшему сыну – Николаю. Такому же слабому, но доброму, мягкому и порядочному человеку, как и он сам. Одна беда – с женой Николаю II не повезло. Его возлюбленная Алиса, известная так же как Александра Федоровна, был красива, властна, сильна духом, но еще меньше приспособлена для управления государством, чем Мария Федоровна. Не дура, но ум совсем другого полета. Вот августейшей мамаше, несмотря на уже немалый возраст, и пришлось тянуть лямку фактического руководства дальше. Да не в былом ключе, а с кучей трудностей, вызванных откровенной враждой с невесткой из-за борьбы за влияние на Николая. Александре Федоровне совсем не хотелось находиться в тени своей свекрови.
Но, несмотря ни на что, Мария Федоровна продолжала упорно действовать в интересах России. В той мере, в которой они отвечали пользе, прежде всего, ее детей. Именно она, в сущности, была главным идеологом и локомотивом проекта Транссибирской железной дороги. Именно она стремилась вывести Россию на рынки Кореи и Китая, дабы спровоцировать мягкую индустриализацию. Без революций, без потрясений, без ограбления своего народа. Она была очень мудрой и ловкой женщиной с поистине железной волей. Собственно, по этой причине Куропаткин и обратился к ней как к тому человеку в доме Романовых, который действительно мог бы поспособствовать пресечению заговора. И не только его. Классического образования ей остро недоставало, особенно в прикладных областях. Однако живой ум позволял пусть и поверхностно да с советниками, но разбираться в очень многих вопросах.
Но время.
Служанка робко постучалась, напоминая о встрече. Вдовствующая Императрица отложила в папку бумаги, которые изучала и вышла в соседнюю комнату, где был уже накрыто к чаю, а ее доверенный человек Сергей Юльевич Витте стоял у дверей.
- Рада вас видеть, - бесцветно произнесла уставшая Мария Федоровна, жестом отпуская служанок и позволяя председателю кабинета министров услужить ей со стулом. – Вы сделали то, что я вас просила?
- Конечно, - кивнул Витте.
- И?
- Деньги, доставленные Куропаткину, были получены в ломбардах столицы. Они не такое и анонимное место. Один ловкий мужчина там заложил «наследство бабушки», оказавшее на проверку драгоценностями, принадлежащим Великим князьям. Некоторым. Владимиру Александровичу, Николаю Николаевичу, Михаилу Николаевичу и другим.