Он вернулся мыслями к немцам. Те стояли вытянувшись, ожидая, когда он снова обратится к ним. Ермаков кивнул.
— Так точно, господин ротмистр, с крейсера «Магдебург». Я служил наводчиком правого ютового орудия кормового плутонга, а это заряжающий и подносчик, — изумление немца росло на глазах, и вопрос невысказанный стоял в глазах — «откуда вы узнали, герр офицер?»
«Хм! Довольно приличный немецкий у ротмистра, военная терминология не вызвала затруднений с переводом! Молодец! Вот что значит образование! Интересно, а мазурку я смогу станцевать?» — последняя мысль была откровенно комичной.
Ермаков представил себя на балу и чуть не расхохотался. Затем нахмурил брови и грозно глянул на немца. Тот еще больше подтянулся и даже перестал дышать, облачко морозного пара так и не вырвалось наружу.
«С вами же логика простая — большая группа германских моряков была взята в плен с этого злополучного крейсера, налетевшего на мель в самом начале войны. Парни вы молодые еще, а потому были срочниками, а не резервистами. А здоровый лоб на подносчика снарядов требуется, дохляки просто не справятся с их тасканием. И тягот войны не испытали, иначе бы не здесь на черных работах надрывались, а в Троицкосавске за проволокой сидели!» — Ермаков давно знал, что всех мадьяров и немцев, что за красных в 1918 году воевали, туда и направили под охраной. А через пару недель и расстреляют всем скопом…
А на станциях от Иркутска до Верхнеудинска сидят те из пленных, кто решил для себя не втягиваться в непонятную драку между русскими. Потому и уцелели, и жизни сохранили. Вот так и живут, работают по мелочам за кусок хлеба и кружку чая, и жизнь эта беспросветная — денег на дорогу до Германии нет, а союзникам на бывших врагов глубоко наплевать. Правда, время от времени обещают, что вывезут. Только сроков не уточняют…
— Откуда родом?
— Я сам из Позена, господин ротмистр. Зволле из Торна, а Краузе из Готгенхафена…
— Вам очень не повезло, господа моряки, с местом рождения и проживания. Ныне это уже польские земли, с другими названиями — Познань, Торунь и Гдыня, немцы там уже лишние, их изгоняют, — Ермаков с сочувствием посмотрел на кислые лица моряков — те, стопудово, давно знали об этом. И жестко продолжил:
— А в самой Германии совсем плохо, даже на панели для фройлян мест нет — с голоду женщины не очень-то нужны. Деньги дешевле бумаги, на которой их печатают. За буханку черного хлеба миллионы марок платят, такая же стопка по объему, с большой кирпич. Безработица, уплата контрибуции все соки из вашего народа выжимает. От такой жизни «вестфальский пряник» пирожным кажется.
Про «пряник» немцы знали, и то, что он выпекается из трети муки и двух третей отрубей и молотых кормовых трав. Хорошо знали про то, иначе морды из кислых совсем унылыми не стали бы за секунду.
— Домой хотите с пустыми карманами приехать? — вопрос офицера был чисто риторическим, но наводчик что-то сообразил и тут же спросил:
— Что нам нужно сделать, господин ротмистр?
— Мне матросы нужны, хорошие матросы. Именно они, а не повара, ремонтники или денщики, которыми пленные немцы могут у нас служить. Контракт на три месяца, содержание и обмундирование казенное. Кто на базе и ледоколах служить будет, получит… — Ермаков умножил в уме рубль на два, — 30 марок в месяц, золотом. Кто в бою участие примет, тому вдвое больше платить буду. Плюс доля с военной добычи. И на билет обратный, до дому. Увечным по 500 марок дополнительно, семьи убитых в бою получат тысячу. И учтите — рано или поздно здесь мир наступит, а жизнь даже сейчас намного сытнее, чем в Германии или Венгрии. Кто захочет остаться, справим гражданство. Но мне нужны действительно хорошие матросы. Понятно?
Немцы задумались, и задумались серьезно. Ермаков их прекрасно понимал — участие в гражданской войне вчерашних пленных не привлекало. И сделай он им предложение взять в руки винтовки, последовал бы твердый отказ. Но тут по специальности предлагают — на ледоколах.
Немцы прекрасно знали, что эти корабли лишь в середине января навигацию заканчивают, и еще два месяца, до окончания контракта, их кормить и содержать будут. А потом домой, если ротмистр не обманет. Но вроде не должен обмишулить, ведь жалованье совсем небольшое предложил, а если б решил обмануть, то золотые горы бы посулил…
Ермаков улыбался — сомнения тевтонов были для него понятны. И потому ротмистр расстегнул шашечный ремень и взял оружие в руку:
— Через три месяца отдадите, когда полный расчет получите. Знаете, господин унтер-офицер, что это за оружие?
— Так точно, герр ротмистр! — Шульц сглотнул, лицо побагровело. Этот русский не обманет и не шутит. — А потому шашку не возьму!
— Хорошо! Сколько здесь на станции пленных немцев работает? Сколько из них моряков? Кто они? Не подведут? — вопросы из Ермакова посыпались горохом.
— С нашего «Магдебурга» семеро, я старший. Три матроса с эсминцев, еще один с тральщика. Кроме того, здесь еще восемь померанских гренадер с обер-лейтенантом Кноппе и пятеро австрийцев, стрелки. Надежные солдаты, герр ротмистр!
— Мадьяры есть?
— Никак нет, господин ротмистр! Они дальше, у Верхнеудинска.
— Возьму всех, если захотят. Пехотинцев в морские стрелки определю. Офицеру двойное жалованье, унтер-офицерам полуторное. За полчаса обсудите мое предложение и собирайте вещички.
— Так точно. Разрешите идти?!
— Идите. В штабном вагоне, вон в том, обратитесь к начальнику штаба штабс-капитану Кузьмину. Напишите рапорты, получите подъемные в пять рублей золотом. И сегодня же отбудете в Порт Байкал…
Чита
— Где сейчас отряд генерала Скипетрова? — невысокий, коренастый мужчина, плотного сложения, с черными усами на одутловатом лице, хищной поступью прошелся по кабинету.
Генерал-лейтенант был молод, возмутительно молод — Григорию Михайловичу Семенову исполнилось только 29 лет. Два года назад он первым в Забайкалье открыл борьбу с красными, начав формирование знаменитого ОМО — особого маньчжурского отряда. И вот прошло два года, и из есаула он стал генералом, а вчера был назначен Верховным Правителем адмиралом Колчаком главнокомандующим российскими вооруженными силами на Дальнем Востоке с подчинением Иркутского и Приамурского военных округов…
— Вечером генерал отбудет со станции Верхнеудинска, — усатый казак с желтыми лампасами и погонами войскового старшины немедленно ответил атаману. И тут же добавил:
— Завтра отряд придет в Мысовую, а через три дня в Иркутск…
— Если американцы пропустят! — отрезал атаман и в ярости стукнул кулаком по стене. В комнате воцарилось молчание, слышалось только грозное сопение атамана. Минута прошла в тягостных раздумьях.
— Отправьте Леониду Николаевичу мое категорическое приказание беспощадно покончить раз и навсегда с мерзавцами, пользующимися тяжким положением родины и старающимися повторить ошибки прошлого, — атаман выдохнул воздух и тяжело прошелся по кабинету, от стены к стене, огибая широкий письменный стол. Потом повернулся к офицеру:
— Записали? Восстание Политцентра необходимо задавить в зародыше, промедление обернется тяжкими последствиями для российской государственности, — Семенов тяжко вздохнул и пробормотал себе под нос: — Колчак погибнет, армия Каппеля тоже, а золото или чехам достанется, или красным. И все — это придет конец. В Забайкалье можно будет удержаться, только если Япония начнет войну против красных…
Но минутный приступ яростного отчаяния атаман быстро преодолел, ведь он был молод, а молодость видит все в гораздо более оптимистичном виде. И там, где пожилой человек может опустить руки, молодой, особенно военный, будет искать пути к победе.
— Нужно также отправить телеграмму командующему союзными войсками генералу Жанену. Где попросить его, — атаман задумался, собрал лоб морщинками, — или о немедленном удалении из нейтральной зоны повстанцев, или же не чинить препятствий к выполнению подчиненными мне войсками приказа о немедленном подавлении преступного бунта и о восстановлении порядка. Записали? Это все, добавьте там от себя что-нибудь приличное, как принято, уважение и прочее.
Договорить Семенов не успел — в дверь кабинета постучали, и на пороге возник дежурный офицер.
— Григорий Михайлович, получена шифрованная телеграмма от ротмистра Арчегова!
— Читай быстрее, не тяни кота за хвост! — атаман повернулся к офицеру, с нетерпением глядя на него.
— «Бронедивизионом в Слюдянке. Движению на Иркутск препятствует генерал Скипетров, который до 28 декабря приказывает стоять в Порту Байкал. Американцы готовятся к занятию Кругобайкальских туннелей, перебрасывают пехоту на станцию. Принял меры к воспрепятствованию, в Култуке оставляю «Беспощадный». Пароходы в Иркутске захвачены чехами, понтон сорван ледоходом. Организую флотилию на Байкале, с проводом судов в Иркутск не позднее 29 декабря. Прошу назначения приказом. В этот день атакую Глазково — промедление смерти подобно. Арчегов», — закончив читать, офицер подошел к Семенову, отдал листок и быстро вышел из кабинета.
— Сволота союзная! Ножом в спину! Испугались, когда я пригрозил, что туннели взорву! У, собаки! — атаман грязно выругался и еще раз прочитал телеграмму. Прошелся по кабинету, но уже весело, гоголем, даже пытался что-то насвистеть веселое.
— Пишите приказ о назначении ротмистра Арчегова командующим войсками по всей Кругобайкальской железной дороге. С подчинением гражданских властей в зоне действий его отряда и всех военных, от солдата до генерала, — Семенов задумчиво потер пальцем свой широкий лоб, прищурил глаза, чем стал походить на монгола.
— А также начальником всех ледоколов и пароходов на Байкале и Ангаре, с правом назначений. И пусть ему будут подчинены все моряки. Немедленно шифруйте и отправляйте. И напишите, что приказы Скипетрова, до моего особого распоряжения, пусть не выполняет. Ему на месте виднее, чем Леониду Николаевичу с Забайкалья.
Войсковой старшина усердно чиркал карандашом набросок приказа, а атаман подошел к окну, потер замерзшее стекло пальцем, размазав выведенный морозом замысловатый узор.
Арчегов… Сложно было сказать, как он относится к этому терскому казаку. Доверял безусловно, особенно после категорического отказа признавать производство в войсковые старшины. Но это и оскорбило Григория Михайловича, так как этим ротмистр оставлял производство в чин только за императорской армией, все остальные назначения считал голимым самозванством.
Встречались такие упертые монархисты, именно упертые, ибо сам атаман Семенов считал себя сторонником монархии и надеялся, что слухи о чудесном спасении великого князя Михаила Александровича, который должен был стать российским императором, не окажутся ложными…
— Подготовьте еще один приказ Арчегову, — неожиданно произнес Семенов, и офицер, собравшийся было уходить, снова присел на стул, взяв в руки карандаш, ожидающе посмотрел на атамана.
— Принять все меры к недопущению захвата союзными чешскими или американскими войсками туннелей Кругобайкальской дороги. В случае прямого нападения оказать вооруженное сопротивление, — атаман ожесточился лицом, понимая, что сейчас скажет главное, и самое страшное, объявляя тем самым войну могущественным врагам, еще вчера бывшим союзниками.
— При невозможности удержать туннели взорвать их без промедления. Все. Зашифровать и срочно отправить. Идите.
Оставшись один, Григорий Михайлович крепко сжал кулаки. Стремительный бросок бронепоездов Арчегова за туннели — его последняя отчаянная ставка. Последняя, ибо генерал Скипетров пусть даже и выгребет все, что только возможно по забайкальским станциям, больше тысячи солдат не наберет. Без бронепоездов, без артиллерии гибель его отряда неизбежна.
Нужно срочно идти на Иркутск, золото можно потерять навсегда, да и Сычев уже на волосок от поражения. Политцентр преподнесет город красным на блюдечке. Если мы упустим Иркутск сейчас, то потом мы его уже не получим. Дожидаться подкреплений Арчегову нельзя, тут ротмистр полностью прав — промедление смерти подобно…
Слюдянка
В дверь купе тихо постучали, и Ермаков вырвался из объятий дремоты. Он снова зверски устал — с утра на ногах, массу дел совершил, нервы потрепал, две тренировки с командами десантников провел. А здоровье ротмистра не лошадиное, хоть и в кавалерии служил.
— Войдите, — только и сказал он, прогоняя остатки сна. Дверь тут же раскрылась, и в проеме появился капитан Белых.
— Разрешите, господин ротмистр?
— Конечно, капитан. Присаживайтесь, — не складывались у них неофициальные отношения, хоть тресни. Белых категорически не желал переходить на имя-отчество, пришлось быть официальным и Ермакову.
— Разрешите доложить: ночью маневровый паровоз будет два эшелона на третьем и четвертом пути формировать. С машинистами договоренность уже есть. Я свой бронепоезд за стрелку уведу, к самому входному светофору. Там буду ждать обусловленного вами сигнала. У меня к вам только один вопрос — там шесть солдат охраны, постоянно сменяемые. Вы сильно рискуете собой и нашим делом, господин ротмистр.
— А что нам остается делать? — на вопрос Ермакова капитан только пожал плечами. Потом решился:
— Это авантюра, Константин Иванович. Чистейшая. Даже если нам удастся это безумное предприятие, американцы будут прекрасно знать, кто это совершил. Будут большие неприятности…
— Плевать! Или вы желаете, чтобы нашего «Беспощадного» дня через два из этих пушек изрешетили?
— Еще неизвестно, есть ли там орудия, господин ротмистр. Один снарядный ящик еще не доказательство.
— Неважно! Я им не доверяю и знаю только одно — мне важно обезопасить туннели и свои бронепоезда. Если в вагонах ничего нет из тяжелого вооружения, я им верну все в целости. Но если есть?
— Вы правы. Но мне кажется, что это предприятие дурно пахнет.
— Это не воровство, капитан. И прошу вас — дурно пахнут только робкие солдаты, что под первый обстрел попали.
— Извините, господин ротмистр. Просто на душе как-то маетно. Разрешите идти?! — Белых поднялся с полки и щелкнул каблуками.
— Идите, капитан. И учтите — у нас нет выбора. И, может быть, уже послезавтра вчерашние союзники станут нашими злейшими врагами…
После ухода командира «Грозного» Ермаков приказал Акиму принести чаю, который был доставлен в мгновение ока. А потом Константин стал напряженно размышлять, куря папиросы и прихлебывая чай из жестяной кружки. Однако явление Пляскина с небольшим свертком из мешковины вырвало ротмистра из мыслительного процесса.
— Вот, Константин Иванович, казаки, команды и солдаты решили вчерашний выигрыш вам отдать на нужды отрядные. Целый день мне деньги носили, вот сколько набралось, — и хорунжий развернул края свертка.
«Да уж, — только и подумал Ермаков, — вам бы, батенька, в цирке выступать, такие бы бабки зашибали». Но сказал мысленно, с равнодушием поглядев на груду денег.
Это было равносильно выигрышу на тотализаторе, когда поставили на сборную России, а та взяла да и выиграла чемпионат мира по футболу. Целая груда слегка помятой заокеанской «зелени» лежала сейчас перед его глазами. Однако в ней присутствовали редкими «сугробами» белые английские банкноты с портретом королевы и большие «весенние проталины» из «романовских» билетов с ликами Великих Петра и Екатерины.
И определенная логика прослеживалась — бумажные деньги не вызывали доверия у простого люда, а потому в сей куче не имелось серебряных или золотых монет, хотя Костя видел, что американцы бросали на кон и презренный металл. Но и этого бумажного добра так много, наверное, три четверти добычи отдали его служивые, как бы говоря — «мы тебе верим и пойдем за тобой сейчас куда угодно». И растрогался Ермаков…
— Господин ротмистр, а какую песенку вы поете, — услышал Костя голос хорунжего, — и что это значит — с огнем большевицким в груди…
— Есть у коммуняк песня про юного барабанщика. Подрос потом, паскуда, и принялся «стучать» дятлом на всех. Примером нашего Павлика…
— Какого Павлика? — недоуменно спросил Пляскин. — И при чем здесь дятел?