– Это что такое? – удивился он.
– Да это поют те, кто в раю, – любезно объяснил проходивший мимо покойник со свечкой в руке и салфеткой под мышкой.
– Спасибо, месье! – вежливо поблагодарил Тю-лип.
– Не за что, месье, – учтиво ответил тот. И пошел себе дальше.
Неизвестный солдат
Тюлип прошел еще немного, сам не зная куда, по узкому подземному ходу и вдруг наткнулся на что-то твердое…
– Сплошные камни! – недовольно проворчал он.
– Камни, говоришь? – произнес гнусавый голос, казалось идущий из-под ног. – Ну так ты, дружище, ошибаешься, и вот тебе доказательство… на!
Тюлип взвыл – его больно тяпнули за ногу. И смачно выругался:
– Ах ты ж, погань, мать твою в душу!
– Неплохо! – спокойно заметил тот же голос.
Из осторожности Тюлип сделал шаг назад, чиркнул спичкой и понял: то, что он принял за камень, было на самом деле головой; да-да, на земле, среди стеклянных осколков, пустых консервных банок и грязных тряпок валялась голова с гривой рыжих волос, залихватскими усами и в немецкой каске.
– А ну, иди сюда! – приказала голова. – Кусаться больше не буду. Нагнись… вот так. А теперь давай-ка живо почеши вон ту шишку у меня на лбу… Ой-ой-ой! Полегче! Как она – большая? Это ты постарался!
– Прости, приятель! – пробормотал Тюлип. – Я ведь не нарочно.
– Какая разница! – огрызнулась голова. – Топтать вот так вот голову Неизвестного Солдата из Фужер-сюр-Бри!
От удивления Тюлип забыл про шишку и выпрямился. Спичка у него в руке погасла.
– Чеши! – требовательно сказала голова в полной тьме.
Тюлип нагнулся снова и нащупал шишку.
– Но я сам из Фужер-сюр-Бри, – с воодушевлением воскликнул он. – И моя жена тоже! И вся семья оттуда! И я был уверен, что ты похоронен под Триумфальной аркой на площади перед мэрией!
– Эй! Пальцем в глаз заехал, земляк! Хватит, больше не чешется. У вас там под аркой похоронен бошик.
– Не может быть! – изумился Тюлип.
– Ничего себе новость, да? – довольно сказала голова. – Ща я тебе расскажу… А ты потом своим, в деревне, перескажешь… То-то они обалдеют, как узнают! Значит, так: когда приехали меня выкапывать, я как раз играл в белот с корешем-бошем, мы с ним тут рядышком лежали. Ведь надо ж – этот самый бош меня и прикончил штыком, а я, прежде чем сдохнуть, успел всадить в него свой. Мы уж тут извинялись-извинялись друг перед другом… Обсуждали, как такое получилось. Кишки друг у друга скорбно разглядывали. Вежливыми словами обменивались. Недоразумение вышло, что поделаешь! Ну и сдружились в конце концов из-за этой истории… как-никак вместе кровь проливали – считай, породнились. В ту пору я еще целенький был: руки-ноги, все такое… разве что кишочки вываливались. В общем, играли мы скуки ради в картишки. Вот мой бош говорит: “Белот!” – и открывает карты. А я ему: “Ладно, хватит, – и бросаю свои. – Ты, Фриц, чертовски везучий! Да и что за игра, когда такой, мать твою, грохот стоит!” А это ребятки, которые приехали меня искать, лупили без устали кирками. “Эх, Попольчик, – с досадой говорит мой бош, – тепя восьмут и похоронят под Три… под Триу… Триупфальный арка! Ах, ах, ах! Под Триупфальный арка! Если п я снал, не стал пы тепя прикончить!” Головой, бедный, трясет, глаза закатывает, аж позеленел от зависти. Боши, они завсегда были охочи до знамен, парадов, почестей и прочей дребедени.
“А я, Фриц, – говорю, – боюсь со скуки там усохнуть одному-то”. Бош так и задохнулся: “Под Триупфальный арка? Ах, ах, ах!” И давай еще больше вздыхать, облизываться да слюни пускать. А там, сверху, кирки все вгрызаются в землю, точно собаки ищут спрятанную кость. “Какой дикий грохот! – говорю, – Я уж лучше сам выскочу, чтоб они только нас оставили в покое”. А бош разволновался. “Нет! – кричит. – Не телай так, Попольчик! Перепукаешь их фсех, они распекутся, и ты не попатешь под Триупфальный арка! Эх… А кстати, Попольчик, сколько ты мне толшен са все пелоты, что мы тут сыкрали?” – “Да уж верно столько, что мне никогда не расплатиться, Фриц! Говорю же, везет тебе, стервецу!” – “Ну-ну!” – кивает мой бошик. И смотрит на меня умильно так, что твой телок на мамкино вымя. “Ладно тебе, – говорю, – Фриц. Можешь не строить рожи. Я и так все понял. Олух ты, дружок, олух и есть, но если уж тебе так хочется… Тогда будем квиты?” – “Квиты, квиты! – кричит и сияет от счастья, будто я ему билет в рай подарил. – Ты есть славный парень, Попольчик! Снала пы мой петный шенушка Вюрстхен! Она пы так кортилась свой люпимый муш!” – “Ну, будет квохтать, Фриц, надо действовать. Они уже совсем близко”. И правда, кирки долбили прямо над нашими головами, еще чуть-чуть – и прорвутся! Мы быстренько поменялись касками и тесно обнялись, как пара дружбанов, так мы ж и правда были не разлей вода. “Прощай, – говорю, – Фриц! Дурень ты все же, что покидаешь друзей, чтобы гнить в одиночку, да еще в публичном месте, где тебя с утра до ночи будут донимать всякими венками, процессиями да церемониями, ни минуты покоя не дадут!” – “Прощай, Попольчик, – отвечает мой бош и пускает слезу. – Пойми, тружище, тля нас, тля бошей, книть с почетом под Триупфальный арка – это фышший класс, фышший шик, фышший плеск! Ах, знал пы мой петный шенушка Вюрстхен! Ах, ах, ах!” И тут в наше гнездышко вламывается кирка, все крушит, над нами склоняются два гнусных типа в цилиндрах и трехцветных шарфах и внимательно нас обоих разглядывают. Наконец один, трепеща, говорит: “Вот этот!” – и хватает за волосы Фрица. “Без всякого сомнения! – говорит другой. – Даже не будь на нем формы, я бы из тысячи других узнал нашего славного земляка!” Я услыхал – чуть не пернул от радости, подмигиваю Фрицу, а уж мой бошик рад стараться – хоть лежа, вытянулся по стойке “смирно”, того гляди, понимаешь, честь отдаст! Вот так и вышло, что я здесь, а бошик из Саксонии гниет вместо меня под Триумфальной аркой у вас в Фужер-сюр-Бри!
– Ха-ха-ха! – Тюлип схватился за бока. – Красиво загнул, только я никогда не поверю!
– Но почему? – удивилась голова. – Ведь это истинная правда!
– Да потому, – отвечает Тюлип и спичку зажег, чтобы увидеть, какой эффект произведут его слова, – потому что мертвые, черт побери, не разговаривают!
Рыжая башка была сражена этим железным доводом. Она порозовела, отвела глаза…
– И все-таки история правдивая! – вдруг произнес смешливый голос откуда-то сбоку. – Она напоминает мне мою старуху!
Тюлип обернулся на голос и увидал неподалеку, на куче мусора, другую голову, облысевшую, грязную и во вмятинах, как старая, поношенная шляпа.
– Старуха была что надо! Чуток блудливая, зато какая экономная! Так вот, померла она, уложили ее чин чином на кровать, я зажег по углам четыре свечки, а она вдруг как сядет, как зыркнет на меня да как гаркнет: “Ах ты, сукин ты сын! Купить четыре новеньких свечи и жечь их почем зря, когда хватило бы кухонного огарка!” Может, конечно, она не совсем была мертвая или воскресла на минутку, увидев, что я расходую четыре новеньких свечи, когда хватило бы кухонного огарка. “Нечего, – шипит, – сукин ты сын, швырять деньги на ветер! Лучше прибереги все четыре штуки! А как придет твой черед подыхать, прихвати их с собой. Предъявишь мне, не то смотри у меня… ” А потом опять плюх на спину, застыла и больше не сказала ни словечка, даже когда гвоздями заколачивали гроб. Хотя, чего уж там, в таком грохоте, даже скажи она что-нибудь, никто бы не расслышал. Ну а в тот день, когда я очутился тут, старуха мигом подлетела: “Ну, сукин сын, где свечки? Свечки где? Небось не принес?” Но я принес! Уж я-то знал свою старуху! Прикурить не найдется?
– Найдется!
Тюлип нагнулся и сунул черепушке в зубы сигарету.
– А мне? – обиделась рыжая башка. – Меня забыл? Своего земляка? А ведь моя история покруче будет!
– Так это что, вы тут соревновались? – усмехнулся Тюлип. – Предупреждать же надо!
Он выпрямился и плюнул в сердцах.
Месье Жозеф
В эту минуту мимо собеседников прошел легаш с фонарем в руке. Крохотный, бородатый, очень грустный. Он развлекался тем, что на ходу свободной рукой машинально вытаскивал из расстегнутой ширинки свое мужество и растягивал его, насколько возможно – тянул вниз и отпускал, а оно резко, со звуком, похожим на щелчок кнута, сжималось и принимало свой естественный, весьма скромный вид.
– Ого! – искренне удивилась лысая черепушка. – Метра на два вытягивает!
– Подумаешь, – не растерялся Тюлип, – вот у моей жены был постоялец, так тот выделывал трюки еще почище. От этого, бедняга, и умер. Он служил в Министерстве изящных искусств, такой полный, степенный, но имел скверную привычку – часами напролет играть на своей дудочке. Оно, может, и ничего, но по ночам нам эта музыка действовала на нервы. Так вот, однажды вечером – мы с женушкой как раз укладывались спать – месье Жозеф наяривал на дудочке. И вдруг остановился да как закричит: “Помогите! На помощь!” А потом: “Лежать, Жозефина, лежать! Кому говорю!” – как будто у него там собака в постели. Жена бегом в его комнату, я за ней, стучимся в дверь – тук-тук! “Войдите! – простонал жилец. – Но только осторожно с Жозефиной! Не прикасайтесь к ней! Она страшно возбуждена и может укусить! Лежать! Лежать! Жозефина, лежать! Главное, чтоб я играл, не останавливаясь!” Супруга входит, я за ней… “Вот это да! – Жена аж всхлипнула. – Какая прелесть!” Месье Жозеф лежал на спине и дул в свою дудочку, а его Жозефина… в ней было метра полтора! Вытянувшись, как змея на хвосте, она раскачивалась и как-то странно трясла головой, будто зачарованная… Я выскочил в коридор, жена за мной и сейчас же спросила: “За сколько можно продавать билеты на такое зрелище?” Я, не раздумывая, отвечаю: “По десятке за штуку! За два дня у нас тут бабы со всего квартала в очередь на лестнице выстроятся!
А потом афиши расклеим по городу!” – “Можно дать рекламу в провинции! – говорит жена. – И в Америке! Американки платят долларами, а им такие штуки нравятся!” – “А если хорошо пойдет, – я размечтался, – то можно будет флигелек пристроить… За полгода накопим довольно денег!” – “Ну, не знаю, – жена говорит. – По нынешним временам вряд ли стоит затевать большую стройку. Другое дело – прикупить хорошенький домик в деревне, как тебе всегда хотелось, милый!” И обняла меня так крепко, что я чуть не упал, пришлось ей меня придержать. Я уж давно отвык, забыл, как это бывает. Ну а месье Жозеф с той ночи должен был работать как проклятый. Ему приходилось круглосуточно играть на дудочке, и Жозефина день ото дня все вытягивалась, как заколдованная. Ее поили из кувшина, два раза – по утрам и в полдень – она сжирала по дюжине воробьев, а когда была в хорошем настроении, ела прямо с руки. В жару она переваривала пищу, свесившись из окна на солнышке, как лиана, и мерно раскачиваясь, на радость мальчишкам, которые швыряли в нее камни. Чтобы согнать ее, вызывали пожарных: они поливали ее холодной водой из брандспойта, а она мычала. Со временем она так здорово выросла, что легко перебиралась на другую сторону улицы, заглядывала в окна домов напротив и тырила пищу из кухонь, наводя ужас на прислугу Это ее и погубило. Как-то вечером, когда она ползла через дорогу с краденым бифштексом в пасти, ее переехал трамвай. Сам я не видел, как это произошло, но месье Жозеф так взревел, что моя супружница забилась под кровать – пришлось звать соседей, чтобы ее оттуда вытащить. Жозефа и Жозефину похоронили в одном гробу, а жена еще целых два месяца топила печку письмами с брачными предложениями, которые успел получить покойный жилец… Ну так вот…
Но тут Тюлипа перебил мощный храп. Обе головы валялись с закрытыми глазами и мирно спали…
– Скоты распроклятые! – возмутился Тюлип, оскорбленный до глубины души. – Позорные уроды!
Святой Грааль
Шатаясь, Тюлип побрел дальше. Он то и дело натыкался на стенку, вляпываясь рукой в стекавший струями холодный пот камней, пока не дошел до входа в тесную могилу, еле освещенную единственной свечкой. С первого взгляда он понял, что попал в монашескую келью. В углу стояла железная кровать, накрытая ветхим-ветхим, пожелтевшим саваном. Над ней висело распятие. Напротив, занимая чуть ли не половину могилы, располагался огромный сундук со ржавыми замками. Между кроватью и сундуком сидел на стуле монах. На вид совсем дряхлый – пергаментная кожа и длиннющая борода были такого же цвета и, скорее всего, такого же возраста, как покрывало-саван на кровати. Ряса, цвета невесть какого, подпоясана веревкой. При виде Тюлипа бородатый монах ойкнул и скатился с табуретки.
– Брат мой, наконец-то! – прошелестел он. – Я ждал вас!
– Польщен! – отозвался Тюлип. – Весьма польщен, как ответил мой дружок Тотор Горячка парижскому палачу, который как-то утром приветствовал его этими вот самыми словами!
Монах шлепнул себя по тонзуре, будто хотел взбодрить мозги, опасливо глянул направо и налево, прогнал развесившую уши любопытную крысу и прошептал:
– Благослови тебя Господь, сын мой. Вот когда я смогу вкусить заслуженный отдых! Уж сколько ночей глаз не смыкал – грабителей остерегался. Не хочу обвинять огульно, но люди тут бывают разные!
– Что верно, то верно! – согласился Тюлип и брезгливо поморщился.
– А нынче ночью в кои-то веки смогу уснуть! Давно пора – борода от вечной бессонницы, вишь, как побурела. Правда, от тебя несет дрянным пойлом по пятнадцать су за литр, но мудрость пославшего тебя сюда бесконечна. А посему, – торжественно возгласил монах, – передаю тебе, отрок, вахту по охране Святого Грааля, содержащего кровь Господню!
– Что ж, – рассудил Тюлип, – это, верно, будет получше, чем, как ты говоришь, дрянное пойло по пятнадцать су за литр.
Монах бросился к сундуку Заскрежетали замки и петли. Монах наклонился и застыл задом кверху.
– Что такое… что такое…
Вдруг он взревел, распрямился как пружина и принялся обеими руками рвать себе бороду:
– Украли! Ограбили! Господи, помилуй! Не может быть, я сплю…
Он протер глаза зажатыми в кулаках клоками бороды.
– Как же они ухитрились? Ведь это американский замок последней модели! Нужно чудо, чтобы его открыть…
Тут он осекся. Видно, в уме его мелькнуло подозрение.
– Или это…
Он снова нырнул в недра сундука… И вынырнул с какой-то бумажкой в руке. Водрузил на нос очки, поднес к бумажке свечу и прочитал дрожащим голосом:
– “Кто читает, тот мудак!”
Монах в отчаянии посмотрел на Тюлипа и жалобно сказал:
– Я же говорил – нужно чудо! Вот оно и случилось! Это он сам! Собственноручно! Это его почерк! Да и никто другой давно не пишет на старофранцузском! Ах ты ж, сво… – Он вовремя остановился, осенил себя крестным знамением, но тут же вновь вцепился себе в бороду и заверещал: – Я добрый христианин, но и мое терпение имеет предел! Елки зеленые! Заколебало вконец! Никого не корю, но с тех пор, как он стал старым и дряхлым, только и жди от него – наклюкается в зюзю и ну шляться по кладбищу да издеваться над всеми подряд. Да чтоб те пусто было!
Он вырвал из бороды еще один приличный клок, ногой захлопнул крышку сундука и уселся на него.
– Он это сделал, точно он!
– Ну, я! – грохмыхнуло басом и будто разом со всех сторон. – Да, я! И что же?
Воздух заполнился ромовым перегаром.
– Фу, он еще и выпил! – поморщился монах.
– Да, выпил! Выпил! – снова раздался бас. – А захочу, выпью еще! Захочу – наблюю тебе на тонзуру! Ха-ха-ха! – Смех был подобен грому. – Ну а Грааль я взял, затем что он мне нужен. Чтоб показать свое отношение к Римско-католической церкви и всему ее учению!
Голос замолк, потом рыгнул и на сей раз явно обратился к Тюлипу:
– А ты, товарищ, что об этом думаешь?
Тюлип от волнения высморкался и, заикаясь, начал:
– Э… государь!.. Вот у моей жены был постоялец, так он, мой государь…
– Какого черта, называй меня товарищем! – приказал бас. – Что за старорежимные штучки!
И грянул так, что задрожала земля:
Постепенно голос стихал, как уходящая вдаль гроза.