Вино мертвецов - Ромен Гари 7 стр.


– Фальшиво поет! – заметил Тюлип.

– И вечно пьяный, – прошептал монах. – Не просыхает!

Он выдрал еще пригоршню волосков из бороды, но уже без всякого азарта, и задумчиво спалил их на свечке, а Тюлип уверенным шагом пошел прочь. Мгновение спустя он услышал прерывистое дыхание, кто-то нервно фыркал – несколько, безусловно, живых людей, недавно, судя по запаху, вкусно поевших. Из предосторожности он остановился и прижался к стенке.

– Зажгите поскорее спичку, братец Жак! Мне так страшно! – проговорил в темноте встревоженный голос.

– Я бы и рад, братец Жеан, если вы отпустите мой рукав. У меня и так рука дрожит… Готово!

Вспыхнул огонек, и Тюлип разглядел двух монахов. Они жались друг к дружке и опасливо всматривались во тьму. Впереди, с зажженным огарком в руке, шел жирный верзила. Из-за его спины выглядывал, судорожно цепляясь за его рясу, второй – хилый, с неприятным лицом испорченного мальчишки.

– Кажется, здесь, братец Жак! – шепотом сказал хилый.

– По-моему, тоже, братец Жеан. Да отпустите мою руку! Вы бы, хм-хм, пошли да разведали, что тут и как.

– Ни за что, ни за что! Чтобы я в этот мрак, в эту преисподнюю еще хоть шаг сделал?! Да я и так вот-вот Богу душу отдам!

– На кой она ему сдалась! – усмехнулся верзила. – Ну и трус же вы, братец Жеан! Я это и раньше знал. Надо было взять с собой кого-нибудь другого!

– Отчего ж не взяли-то, братец Жак! – обиженно заверещал хилый монашек. – Тем более что я, по правде говоря, не слишком верю в ваши голоса!

Толстый монах вспыхнул, мясистые щеки его задрожали.

– Да как у вас хватает наглости говорить такое, брат Жеан! – вскричал он. – Как вы смеете сомневаться в МОИХ голосах?!

– Да вот так и смею, брат Жак! И притворяться больше не хочу!

– Да кто вы такой, чтобы брать на свои жиденькие плечи такую ответственность?! Или вы себя возомнили Папой Римским?

– Я-то нет, брат Жак, я-то нет! А вот кое-кто еще и не такое о себе возомнил! Что там Папа Римский…

– Вы плохой христианин, брат Жеан! Ваши слова о Его Святейшестве доказывают это сполна. И уж я доложу об этом кому следует.

– Не советую, дражайший брат! – взвизгнул монашек и негодующе дернул носом. – А то и вас придется поучить почтительности. Сколько можно щипать за заднее место сестру казначею!

Верзила еле удержался на ногах. Лицо его побагровело, он прохрипел:

– Что-что?

– Что слышите! – пискнул монашек и показал ему язык.

– Довольно! – вдруг со страшной силой грохнул в темноте страшный бас, и брызги слюны полетели Тюлипу в глаза. – Нечего тут цапаться – не за тем пришли!

Оба монаха попятились, втянули головы в плечи и сжались так, будто хотели уйти в землю.

– Вот он, голос! – прошептал верзила. – Слыхали? Тот самый, мой!

– Да уж слыхал. Вот и спросите у него, где искать.

– МОИ голос! – в экстазе повторял брат Жак. – Мой голос! О счастье! О радость! О чудо! Я слышу голоса, как святой Юлий, как святая Анна! Ночь за ночью этот голос звучал у меня в ушах. Твердил: “Вставай, болван! Вместо того чтобы валяться да грезить о заднем месте сестры казначеи, которого только ты один и не видел, вставай и отправляйся на Каррасское кладбище! Перелезь через ограду, сделай два шага вперед, увидишь могильную плиту – приподними ее. Плита тяжелая, а у тебя грыжа, так что возьми с собой кого-нибудь на помощь”. Он обо всем подумал!

Тюлип увидел, как растроганный верзила утирает слезу.

– Все предусмотрел! “Возьми, – сказал, – хоть брата Жеана, вон того заморыша, что дрочит в подушку”.

– Нет! – взвился монашек. – Этого голос не говорил! Врете, брат Жак!

– А вот и говорил! – настаивал верзила. – Клянусь! Молчите лучше, брат Жеан, гордиться надо, что вас сочли достойным такой высокой миссии!

– Не говорил! – упрямо твердил его спутник, сверкая глазами, как клинками. – Нет, нет, не говорил!!!

– Да говорил я, говорил! – снова вмешался разгневанный голос.

Монахи так и подскочили.

– Так и сказал! И что? Разве это, едрена мать, неправда?!

Монашек задрожал и застучал зубами.

– Неправда? Отвечай!

– П… п… правда… – еле выдавил из себя несчастный.

– То-то же! – смилостивился голос. – Я никогда не вру! Не в моем это духе.

Монашек горестно вздохнул. А верзила шепотом сказал:

– Вот видите, брат Жеан… Голос не соврал, он никогда не врет! Мы пришли, подняли камень… И теперь остается найти Святой Грааль, он должен быть здесь! Однако, хм-хм… брат Жеан, я никогда бы не подумал, что вы проделываете такие штучки со своей подушкой!

Монашек приглушенно всхлипнул.

– Не стыдно вам? Добрый христианин такими пакостями занимается… Берите пример с меня!

– С тебя? – снова раздался голос. – А не заткнуться ли тебе? Скажи-ка, чем ты сам занимался в прошлый четверг после обеда, в церковном доме, наедине с мальчишкой из хора? А? Отвечай!

– Я… я… я… – пролепетал верзила. – Я наставлял его в катехизисе!

– Ах вот как! – загремел голос. – Кажется, он плохо усваивал твои наставления! Уж слишком глубоко ты вникал! Малый орал, как грешник в аду!

– Хе-хе! – хмыкнул хилый монашек и выпрямил спину. – Хе-хе!

Верзила смущенно поперхнулся и сказал:

– Ну, поболтали, и будет, пора браться за дело, брат Жеан! Начнем вон с той плиты, у стены… Так… Готовы? Раз-два…

Они нагнулись и запыхтели. Свеча теперь стояла на земле, и две тени склонились над двумя монахами, будто стараясь разглядеть, что они там делают.

– Три! Уф… Еще разок!

Плита не поддавалась.

– Раз-два…

– Ну что? – прогремело в темноте. – Без моей помощи не обойдетесь, чертовы бездельники?

– Ой-ой-ой! – заорали монахи, потому что плита выскочила из земли, вырвалась из их рук, взлетела высоко вверх и упала рядом с ними. Монахи повалились в разные стороны, но тут же вскочили и бросились к образовавшейся яме…

– О!

Высоко подняв свечу, они осторожно наклонились. Тюлип со своего места видел, как они трясущимися руками достали сияющую чашу – отраженное в ней свечное пламя расходилось сотнями лучей.

– Святой Грааль! – возликовал брат Жак. – Смотрите, брат Жеан, мой голос не соврал! О радость! О счастье! Представляю, какую рожу скорчат еретики, когда увидят! И евреи! И масоны! Вы знаете, брат Жеан, я чужд корысти, но, думаю, Святой престол не забудет о смиренном служителе, который оказал ему такую услугу, о бедном монахе, избранном Господней десницей. Я и за вас похлопочу, брат Жеан. Уж положитесь на меня! Гм-гм… Будет вам вместо грубой холщовой подушки – шелковая!

Но брат Жеан, как ни странно, пропустил намек мимо ушей. Казалось, ему сильно не по себе. Он облизывал губы и не отрывал от чаши взгляд, далекий от благоговения, – Тюлип только диву давался. Брат Жеан задыхался. Он поднес руку к шее, ослабил воротник. И, тупо мотая головой, заблеял:

– Э-э… Э-э…

– Что с вами, брат Жеан?

Монашек не сводил с чаши глаз.

– Э-э… А вы, брат Жак… вам не хочется пить?

Брат Жак задумался и чуть погодя сказал:

– Надо же! Теперь, когда вы спросили, брат Жеан… Действительно… Мне… очень хочется пить!

Он с трудом проглотил слюну и тоже рванул на себе воротник.

– Помогите! – закричал монашек, хватая воздух широко открытым ртом. – Я задыхаюсь… умираю! Это ловушка, брат Жак! Дьявольские козни! Я…

 – Пить! Пить! – вытаращив глаза, вопил верзила.

– Пить!

Внезапно оба замолчали, переглянулись. И, не сговариваясь, ринулись к чаше. Брат Жак завладел ею первым, отшвырнул и вдребезги разбил о камень крышку, поднес сосуд ко рту…

Буль-буль-буль…

– Хрень господня! – ужаснулся Тюлип.

– Скорее, скорее, брат Жак! Дайте мне! Да скорее же!

Монашек приплясывал вокруг верзилы, как пляшешь вокруг писсуара, когда совсем невтерпеж.

– Скорее…

Он выхватил чашу из рук брата Жака, запрокинул голову, жадно глотнул… В глотке заурчало. Наконец он утер рот и бросил под ноги пустую чашу. Монахи снова переглянулись. Вздохнули. И сели на землю, друг против друга, растопырив ноги.

– Хо-хо-хо! – фыркнул верзила и подмигнул.

– Хи-хи-хи! – фыркнул монашек.

– Господи, твоя воля! – прошептал Тюлип.

– Эх, хорошо пошло, братец Жеан!

– Еще как, братец Жак!

– Я здорово взбодрился, братец Жеан!

– А я-то, братец Жак!

– Хо-хо-хо, братец Жеан!

– Хи-хи-хи, братец Жак!

– Хрень господня! – прошептал Тюлип.

– Жаль, тут нет ни сестры казначеи, ни мальчишки из хора!

– Жаль, я не захватил свою подушечку!

– А вы молодчага, братец Жеан!

– А вы-то, братец Жак, свинячья туша, полная похлебки.

– Хо-хо-хо!

– Хи-хи-хи!

– Хрень господня! – прошептал Тюлип.

– Я что-то захмелел, братец Жеан! И что-то расперделся, слышите – трр! трр!

– Сперва хлебнуть, потом пердануть! Нормально, братец Жак! Я тоже – трр! трр! – не хуже вас! Да еще и рыгаю – ыэк! ыэк!

– Хо-хо-хо!

– Хи-хи-хи!

– Святые угодники! – прошептал Тюлип.

– Сдается мне, братец Жеан, мы недурно промочили глотку!

– Согласен, братец Жак!

– Того гляди блеванем!

– Бэ-э! Бэ-э! Уже, братец Жак!

– Не запачкайте крест!

– Чего там, поздно!

– Хо-хо-хо!

– Хи-хи-хи!

– Хрень господня! – прошептал Тюлип.

– А не спеть ли нам, братец Жак? Когда-то у меня был недурной голос. Хоть про аббата Дюпанлу, а?

– Запросто!

Верзила уже разинул рот, но вдруг в голове его запоздало проклюнулась некая мысль.

– Минуточку, брат Жеан, – сказал он внезапно посерьезневшим голосом. – Сначала я хотел бы кое-что прояснить. Мне показалось – поправьте, если я ослышался, – что вы вот только что обозвали меня свинячьей тушей? Ведь так вы выразились?

– В точности так.

– И как же это понимать?

– А так и понимать, брат Жак: я хотел вас сравнить с четвероногим млекопитающим, о котором не раз упоминается в Писании и которое славится своими мерзкими повадками, низменными инстинктами и отменным мясом. Впрочем, безбожникам – всяким там евреям да магометанам – его употреблять в пищу запрещается!

– Так-так, с этим все ясно, брат Жеан… А теперь скажите-ка, не содержалось ли грязного намека в ваших словах о невинном малютке-хористе?

– Так точно! – гордо ответил брат Жеан. – Я никогда от своих слов не отрекаюсь. Ваш малютка-певец невинен лишь наполовину, а сами вы – жирный хряк, братец Жак. Свинячья туша, как и было сказано!

Повисла ледяная пауза.

– Я полагаю, – прервал ее верзила, – вы осознаете, что нанесли мне тяжкое оскорбление?

– Нанес! – согласился монашек.

– И не возьмете, как я требую, своих слов обратно?

– Ха! Плевать мне на вас, брат Жак! Да и вообще, меня всегда до крайности бесило, как лоснится ваша наглая тонзура!

Новая пауза.

– Я полагаю, – пропыхтел верзила, – вы и на этот раз осознаёте, как далеко зашли?

– Совершенно верно! – отчеканил монашек, лихо вскинув голову.

– Отлично! – подытожил брат Жак. – В таком случае перейдем к жестким мерам воздействия!

Он размахнулся и влепил своему спутнику звонкую оплеуху. А дальше началось такое… Тю-лип еле успевал следить за тем, что творится. Монахи встали… накинулись друг на друга… вцепились друг другу в волосы… покатились по земле… они орали… рыдали… пердели… блевали друг другу в лицо… бились о стены… плиты… камни… а между тем все подземелье сотрясалось от гомерического хохота, и, откуда ни возьмись, со всех сторон появились легаши с дубинками, окружили драчунов, разняли, отлупили по башке, наподдали сапогами под зад, схватили за шиворот и уволокли с криками:

– А ну, марш! Живей! В участок! Там вас научат уму-разуму!

Вся компания повалила прочь и скоро растворилась в потемках, а хохот все не умолкал. Наконец он иссяк, и тот же голос с явным удовлетворением сказал:

– М-да! Будь я художником, нарисовал бы славную картину в духе Гойи. И назвал бы ее: “Полиция уводит двух пьяных монахов, что вылакали кровь из чаши Святого Грааля”. Такой символ! Врубаешься? Это я показал свое отношение к Римско-католической церкви и ее учению.

– Да уж врубаюсь, – с неодобрением отозвался Тюлип. – Не тупой. К тому же это совсем не ново. Вот у моей жены был постоялец, так он такой же фортель выкинул.

– Как? – с любопытством осведомился голос. – У меня был предтеча? Поди ж ты! А я и не знал. Ну-ка расскажи!

– Пожалуйста, – сердито проворчал Тюлип. – Я бы уж давно рассказал, да вы меня перебили. Кто вас только воспитывал! Ну так вот, этот жилец был вроде вас – в смысле такой же старый, потрепанный, такой же, не в обиду вам будь сказано, скандалист, и вечно от него несло сивухой… прямо как от вас.

– Ну-ну! Не зарывайся! – пригрозил голос.

– Не буду, – обещал Тюлип. – Так вот, этот тип был учителем начальной школы или что-то вроде, точно не знаю, в общем, он водил к себе маленьких девочек и мальчиков, чтобы, дескать, “прививать им знания”. Но, если б вы были рядом, как мы с моей супружницей, и если б вы, как мы с ней, подсматривали в замочную скважину, то увидели бы, что прививает он им кое-что другое. И уж подивились бы, как мы, на эту потеху! Девочек он наряжал монашками, мальчиков – священниками, а уж что проделывал с ними – об этом лучше умолчу из уважения к вашему возрасту и к белоснежной бороде, которая у вас наверняка имеется…

– Рассказывай! – с неожиданной мощью громыхнул голос, и лицо Тюлипа оросили брызги слюны, следствие чрезвычайного возбуждения. – Нету у меня никакой бороды, свечки ядреные! Рассказывай!

– Не буду, – заартачился Тюлип в припадке стыдливости. – Если вам так интересно, раздобудьте себе прошлогодние газеты. Там все прописано черным по белому. Читайте да кайфуйте, сколько влезет. А меня увольте. На самом-то деле история эта всплыла и наделала много шуму, да мы с женушкой сами же и постарались – созывали старикашек со всей округи и давали им посмотреть в скважину… По сто франков за сеанс, бывало, зашибали! – Он сплюнул, помолчал и прибавил: – Знали бы, что и вам интересно, послали бы пригласительный билет…

– Ах ты ж… – раздраженно сказал голос. – Счастье твое, что мне страсть как хочется узнать, чем кончилась твоя история, а то бы я те так в морду и дал!

– Словом, – невозмутимо продолжал Тюлип, – был громкий процесс, не говоря уж о том, что родители детишек чуть этого типа не растерзали. А в результате его взяли и оправдали! Вся демократическая антиклерикальная Франция, как один человек, поднялась на его защиту. Адвокат расписал его присяжным как борца за свободную школу, бесстрашного, неутомимого, способного на любые жертвы труженика на ниве просвещенного республиканского антиклерикализма. Он был великолепен, этот адвокат. Встал, обвел присяжных мрачным взором и вдруг как взревет: “Так для чего же, по-вашему, он наряжал их священниками и монашками? Для чего облачал их в эти классические атрибуты заклятых врагов нашей любимой республики?” Ей-богу, я чуть не уделался от страха. А он сам себе отвечает: “А для того, господа, чтобы нагляднейшим образом показать отношение республиканской антиклерикальной Франции к Римско-католической церкви и ее учению!” Мужика сразу оправдали, и присяжные со слезами на глазах жали ему руку. Очень было трогательно!

– Ах ты, безбожник этакий! – благосклонно пророкотал голос.

– У нас в семье все такие, – не задумываясь, ответил Тюлип.

– Задать бы тебе хорошего пинка…

Голос умолк на полуслове. Тюлип услышал звук шагов в темноте.

– О-ля-ля! – Голос боязливо съежился. – Я смываюсь. Это три кумушки явились, а у меня нет сил…

Ночь легавых

Голос стремительно улепетывал и исчез совсем, а Тюлип уже вытянул руку, чтобы ощупью двинуться дальше, но вдруг – крысиный писк, кошачий мяв, взмах крыл летучей мыши – и три мерзейших скелета возникли посреди прохода и, хрустя костями, опустились на корточки около разбитого гроба. Маленький жевал кусок пармской ветчины, большой пил из бутылки, а средний размахивал свечкой и натужно скрипел:

Назад Дальше