– Плохо матери, Ваня. Надо уговорить ее поехать в больницу.
Я бросился в хату.
Мать стонала. Я сел рядом и долго уговаривал ее поехать в больницу, но она и слышать не хотела.
– Краше умру, а з дому никуды не уйду.
На следующий день под вечер мать сказала:
– Сынок, иди дотемна. Мне легче стало. Батько присмотрит, не тревожь себя.
Я хотел остаться, но мать разволновалась, настаивая на своем. Знала, как я не люблю пропускать занятия. И я ушел из дому с тяжелым сердцем.
До ночи сидел я за книгами, но сосредоточиться было трудно – все упрекал себя, что не заставил мать поехать в больницу.
Кто-то разбудил меня на рассвете. Это был брат Яша. Я вскочил, взглянул ему в лицо, залитое слезами, и сразу все понял.
– Мамо?
Яша молча кивнул головой.
Не помню, как я дошел до дому. В хате было полно народу. Плач, причитания. Отец стоял, закрыв лицо руками. Плечи у него вздрагивали. Не помня себя я убежал на погреб, бросился ничком на землю и долго пролежал там в оцепенении, без слез.
Сразу после похорон вернулся в Шостку.
Долго не ходил я в деревню: дом опустел для меня.
Вскоре отец тоже перебрался в Шостку – в общежитие при заводе. Я часто навещал его. Иногда он по вечерам заходил ко мне, усаживался у стола, брал книгу. Нравились ему чистота и порядок у нас в общежитии. А я любил, когда он сидит тут, рядом, – легче становилось на душе… Иногда, взглянув на меня, он спрашивал, что я сейчас учу. И тут же спешил добавить:
– Ну-ну, занимайся, сынок. Потом расскажешь.
Я провожал отца до завода и по дороге рассказывал о всех своих делах.
НАШ КОМСОРГ ВОЛОДЯ МАЦУЙ
Однажды преподаватель черчения Козлов, рассматривая мой чертеж, сказал:
– Вам бы перейти на механическое отделение: там бы познакомились с более сложными деталями машин.
Его слова запали мне в голову, и я попросил о переводе заведующего учебной частью – он часто беседовал с нами и хорошо знал каждого учащегося. Он обещал мою просьбу выполнить. И выполнил.
Мне казалось, что на механическом отделении я овладею более «мужественной» профессией. Здесь больше часов отводилось черчению, сопротивлению материалов, изучению деталей машин, технике. Все это отвечало моим стремлениям.
Я с интересом изучал машины и любил черчение. Оно требовало усидчивости, прилежания, но это меня не отпугивало. Напротив, я с удовольствием вычерчивал сложные детали машин в разрезе. Черчение углубило мой интерес к технике: вычерчивая деталь, я невольно раздумывал о том, сколько вложено в эту машину человеческого труда и изобретательности.
У меня появилась дополнительная нагрузка: мне часто поручали выполнение наглядных пособий – чертежи машин и деталей, которые изучались на нашем курсе.
Времени для спорта оставалось мало, но я все же ежедневно тренировался на турнике да и гирю не забывал. Мы усиленно готовились к сдаче норм ГТО. Относились к этому серьезно, так же как и к занятиям ПВХО. Сдав нормы, значки берегли, носили их с гордостью.
В комнате жило еще семеро студентов – славные, дружные ребята, отличники учебы, комсомольцы. Вечерами мы все занимались за большим столом. Особенно мне нравился староста нашей комнаты – Тихон. Я ему во многом подражал. Он был удивительно трудолюбив, мог заниматься при любом шуме. Упрется, бывало, локтями о стол, зажмет уши ладонями и читает. Иногда ребята уходили в кино, и я оставался один.
Мне еще не доводилось разговаривать с секретарем комсомольской организации техникума Мацуем. Знал я его только в лицо, зато слышал о нем много хорошего. Ребята уважали его, говорили, что с ним можно всем поделиться, все ему рассказать.
И вот однажды, когда я сидел один в комнате за учебниками, в дверь постучали, и вошел Мацуй.
Пожав мне руку, он сказал:
– Знаю, тебе сейчас не до разговоров. Но мне надо кое о чем с тобой потолковать. Говорят, ты рисовать умеешь.
– Я не учился.
– Знаю. Но слышал, что ты еще в школе оформлял стенгазету. Верно?
Комсорг говорил со мной по-товарищески, а я молчал, в замешательстве глядя в пол. Для чего он меня спрашивает? Мацуй пояснил, словно отвечая на мою мысль:
– Нам для студенческой стенной газеты нужен художник.
– Да какой я художник!
– А не ты ли это рисовал? – Он показал на рисунки, висевшие над кроватями, небольшие пейзажи, которые я перерисовывал с открыток.
– Да, я… – отвечаю, переминаясь с ноги на ногу и чувствуя себя до крайности стесненно.
А он, осмотрев все, весело сказал:
– Дело пойдет, Ваня.
Несколько дней спустя у меня появилась новая обязанность: я стал оформителем нашей газеты «Пролетарское студенчество», меня выбрали членом редколлегии. И я сразу принялся за работу, вернее, мы с Мацуем, потому что он хоть и не умел рисовать, а все живо подмечал и помогал дельными советами.
За эти дни я не только подружился с ним, но и проникся к нему большим уважением. Как-то незаметно он умел сплачивать нас, руководить нами. Помогало ему добиться этого честное отношение к своим обязанностям, постоянное общение с нами.
Успевал он всюду. Часто заходил в спортзал, когда там шла тренировка. Он интересовался спортивными успехами каждого студента. Сам же Мацуй занимался только легкой зарядкой: как-то сказал мне, что у него пошаливает сердце и не в порядке легкие. Просто не верилось, что он болен, – такой он был деятельный, энергичный.
Мацуй часто заходил в общежитие. Любил посидеть в нашей комнате. У него была хорошая политическая подготовка, он умело разбирался в вопросах, стоявших перед молодежью. Говорил живо, увлекательно и умел вовлечь в беседу всех своих слушателей. Тем для бесед находилось множество. Нередко разговор у нас заходил о роли комсомола в построении нового общества. Но чаще всего комсорг бывал в тех комнатах, где ребята отставали в учебе.
Он непримиримо относился к тем студентам, поведение которых считал недостойным. Умел так высмеять, так отчитать, что провинившийся сгорал от стыда.
Я начал читать статьи и книги о деятельности комсомола. Меня восхищали трудовые подвиги комсомольцев, моих современников, героизм комсомольцев – участников Гражданской войны. Я мечтал вступить в ряды комсомола, но все откладывал разговор с Мацуем: мне казалось, что я недостаточно подготовлен.
Как же я обрадовался, когда однажды после занятий Мацуй сказал нескольким моим товарищам и мне:
– Пора вам, ребята, в комсомол. Вместе будем работать и бороться за отличные показатели учебы, чтобы стать хорошими специалистами. Помните лозунг, выдвинутый партией: «Кадры решают все».
На следующее утро, волнуясь и робея, я отнес в комитет комсомола заявление о приеме меня в члены ВЛКСМ.
МОЙ ПРАЗДНИК
Приехал на побывку брат Сашко. Он пришел за мной вечером в общежитие, не дождавшись выходного. За эти три года он очень возмужал. У него появилась подтянутость, которая мне так нравилась у военных. Брат, закончив срочную службу, теперь учился в военном училище в Ленинграде.
Мы вместе пошли в деревню. По дороге я рассказал брату о Мацуе, о том, что подал в комсомол, об учении. А он до поздней ночи рассказывал мне – мы ночевали в амбаре – о жизни в училище, о Ленинграде. Брат разговаривал со мной, как со взрослым, и я был горд и доволен.
Сашко провел дома две недели, и я чуть ли не каждый день бывал в деревне.
Брат часто говорил со мной о качествах, которые воспитывает в молодом человеке наша армия, и разговоры с ним не прошли для меня бесследно.
– Вот ты стараешься учиться на отлично и другим помогаешь. Это хорошо, – говорил Сашко. – У нас в армии воспитывается чувство взаимной выручки, ответственности не только за себя, но и за весь коллектив. И эти качества нужно развивать в себе и в гражданской жизни. Будь исполнителен – в армии пригодится.
Перед отъездом брат подарил мне сапоги, галифе и футболку с голубой полоской.
– Наденешь в тот день, когда будешь в комсомол вступать.
И вот как-то на доске объявлений в техникуме появилось сообщение: «В четыре часа дня состоится собрание комсомольской организации техникума. Повестка дня: о приеме новых членов ВЛКСМ».
В клуб я пришел раньше всех. Наконец собрание началось. Стало тихо, и в тишине громко прозвучала моя фамилия. Ее назвал Володя Мацуй. Я даже вздрогнул. Поднимаюсь на сцену. Новые сапоги, подаренные братом, скрипят и стучат, словно нарочно. Вероятно, все смеются. Оглядываюсь и вижу дружеские, серьезные лица.
Встаю в струнку, как на военных занятиях. Без запинки рассказываю о себе. Мне задают вопросы. Отвечаю быстро, от волнения глотая слова. Смотрю – лицо у комсорга стало напряженным. Понятно – надо говорить медленнее и внятней. Начал отвечать не торопясь, обстоятельнее. Снова посмотрел на Мацуя – он ободряюще кивнул.
И у меня появилась уверенность в себе. Я сказал о том, что сегодня у меня большой праздник, что такое же радостное чувство испытывал я много лет назад, когда вступал в пионерскую организацию, что даю обещание быть верным комсомольцем-ленинцем.
Принят собранием я был единогласно. А через несколько дней нас, принятых, вызвали в райком ЛКСМ(У) – вручить членские билеты. Секретарь сказал нам:
– Будьте же достойны нашего героического комсомола!
А Мацуй, крепко пожав мне руку, добавил:
– Ну, Иван, поздравляю! Надеюсь, не подведешь нашу организацию!
В ДРЕВНЕМ НОВГОРОД-СЕВЕРСКОМ
Весной кое-кто из учащихся был исключен за неуспеваемость. И хотя я был подготовлен неплохо, но перед экзаменами очень волновался. Однако все предметы сдал на «хорошо» и «отлично».
Ребята стали разъезжаться на каникулы. Собрался и я в деревню – обещал в колхозе поработать и брату Якову помочь в хозяйстве. Но меня вызвали в профком и сказали:
– Несколько студентов за успешную учебу и общественную работу премируются путевками в дом отдыха в Новгород-Северский. Ты в их числе. Поезжай, отдохни.
Я стал было отнекиваться: никак нельзя мне в самую страду отдыхать, нарушать обещание.
Вошел Мацуй и, узнав, в чем дело, уговорил меня поехать.
И вот дружная, веселая компания студентов отправляется на отдых. С песнями едем на грузовике по дороге, знакомой мне с детства: здесь, среди заливных лугов, был наш курень.
На пароме переправляемся через Десну. Машина взбирается по крутому берегу: перед глазами – левобережье, широкие вольные просторы.
Дом отдыха, окруженный могучими дубами, стоял на высоком живописном берегу, за вековыми стенами бывшего монастыря. Я часто стал ходить на экскурсии, с интересом слушал объяснения экскурсовода. Мы взбирались на взгорье, где, по преданию, стояла неприступная крепость древнего Новгород-Северского, упомянутого в летописи XII века, осматривали пещеры, ходы сообщения. Наконец-то я увидел места, о которых нам рассказывала Нина Васильевна, исходил гористый берег, откуда некогда отправился полк Игоря на половцев. Много нового узнавал я об истории родного края и все старался представить себе, как жили наши предки.
Мы отдыхали, играли в спортивные игры, узнавали о старине. И, конечно, следили за событиями дня. Около витрины, где вывешивались свежие газеты, днем толпились отдыхающие. Я читал утром перед зарядкой: прочитывал газету от начала до конца. Мы часто говорили о событиях, которые волновали в то лето всю страну: о высадке воздушной экспедиции в районе Северного полюса, о первой в мире дрейфующей станции, о первом в мире – чкаловском – перелете через Северный полюс. Все это захватывало каждого, и равнодушных среди нас не было. Нам не надоедало говорить и читать о героических делах наших соотечественников.
А иногда, стоя на горе, я смотрел на заречье, отыскивая глазами памятные места. Вон там село Крупец, и к нему из нашего села идет дорога, невидимая отсюда. Сколько раз мы с матерью ходили по той дороге… А вот там, сидя у зарослей камыша, мы, ребята, как будто еще совсем недавно плели корзинки и мечтали переплыть Десну на лодке, причалить к крутому берегу, на котором я стою сейчас.
И я раздумывал о том, сколько перемен произошло в своей жизни за последние годы, какая у меня будет интересная специальность, какие широкие дали открываются передо мной и моими товарищами.
Однажды днем, играя в кегли, я услышал нарастающий рокот мотора: на небольшой высоте пролетал самолет. Впервые я увидел его так близко. Два пассажира, сидевшие сзади, помахали нам руками. Машина быстро скрылась за холмом. Вот бы подняться, посмотреть сверху на Десну, на наши просторные края!
Перед самым отъездом я узнал, что можно полететь: пассажиров катали за плату. Но было уже поздно. Да и самолет, откровенно говоря, внушал мне не только любопытство, но и робость. Я даже признался себе, что, пожалуй, и не отважился бы полететь. И решил про себя, что летному делу научиться трудно, а летчики, должно быть, люди сказочно смелые: подумать только – в воздух поднимаются, делают такие перелеты! И ни на секунду тогда не возникла у меня мысль посвятить свою жизнь авиации.
Две недели привольной, беззаботной жизни пролетели незаметно. Мы вернулись в Шостку отдохнувшие, загорелые, окрепшие, полные впечатлений. Остальное время каникул я провел в деревне, помогая по дому и в колхозе.
ПАМЯТНЫЕ ДНИ
Заниматься в техникуме становилось все труднее, но зато интереснее. Я был очень занят. Привык работать систематически и, следуя советам Мацуя и преподавателей, тщательно планировал день. Поэтому свободное время оставалось. Я с увлечением занимался в секциях тяжелой атлетики и гимнастики. Успевал ходить и в городскую библиотеку – там читал техническую литературу.
В общежитии меня перевели в другую комнату – к «механикам». Их было трое: Миша, прозванный Профессором за серьезность, начитанность и знание математики; Кузьма, общительный, веселый парень, физкультурник – с ним я любил мериться силою, – и Федя, покладистый и добродушный.
Жили мы дружно. И если кто-нибудь из нас получал приработок, вместе брались за любую работу. Чаще всего отправлялись под вечер на железнодорожную станцию в амбары на сортировку зерна. Отец по-прежнему не мог помогать мне деньгами: я жил на стипендию и подрабатывал на одежду, гостинец домой, на кино.
Нам поручили оформить наш клуб к двадцатилетию Великого Октября. Взялись за дело с жаром. Комната на несколько дней превратилась в мастерскую. Кузьма, Миша и Федя старательно вырезали, клеили, раскрашивали, я рисовал и делал надписи. Мацуй следил за нашей работой и, по своему обыкновению, поддерживал дружескими советами. Работа спорилась, и мы выполнили ее к сроку.
Наши спортивные секции готовили праздничное выступление: мы тщательно отрабатывали гимнастические упражнения, делали сложные перестроения, составляя огромную пирамиду. Я – всех меньше ростом – должен был мигом взобраться на самый верх живой пирамиды и, встав на плечи одного из участников, громко и раздельно произнести: «Да здравствует двадцатая годовщина Великого Октября!» Не раз во время тренировок я падал вниз. И только после многих репетиций научился стремительно взбираться, удерживать равновесие и, главное, переборов смущение, которое испытывал всякий раз, когда приходилось выступать, уже без запинки произносил лозунг.
После Октябрьских праздников мы стали готовиться еще к одному торжественному событию в жизни нашей страны – первым выборам в Верховный Совет СССР. К своему огорчению, я еще не мог участвовать в выборах: мне не было восемнадцати лет. Зато я помогал старшим товарищам вести агитационную работу среди населения.
Кроме того, мне поручили оформлять избирательный участок в здании нашего техникума. Старательно пишу лозунги. Оформляю плакаты со словами из обращения ЦК партии ко всем избирателям и статьями Конституции. Тщательно размечаю и разрисовываю листок календаря, увеличенный во много раз, делаю надпись: «12 ДЕКАБРЯ ВСЕ НА ВЫБОРЫ!»