Annotation
Великий крестовый поход уже пронесся через половину Галактики, и миллион человеческих миров, принявших власть Терры, учится жить по законам истины и разума. Но за беспрецедентные успехи приходится расплачиваться. По слухам, Император решил покинуть Крестовый поход и назначить своим преемником одного из сыновей-примархов. В это же время человеческая империя Гардинаал непримиримо отвергает Согласие. Феррус Манус, подчинив своему легиону лишенное командира воинство Ультрамаринов, Детей Императора и Тысячи Сынов, накажет непокорных так, что даже Владыка Людей обратит на это внимание.
Warhammer 40000: Ересь Хоруса
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
Warhammer 40000: Ересь Хоруса
Примархи
1
Улан Цицер был страстным оратором, и в разговоре со мной он красноречиво описал Гардинаал как «крупную рыбу в мельчающем пруду».
Способность магистра ордена ввернуть пышную фразу, как и его очевидная неспособность понять, что подавляющее большинство собеседников не разберутся в экологической метафоре, поскольку никогда не видели ни рыб, ни прудов, неизменно очаровывали представителей полков обреченной Четыреста тринадцатой.
Вечная слабость смертных — все безупречное их тревожит.
То немногое, что я с тех пор узнал о Гардинаале, не удивило бы никого из детей Солнца, однако всех нас поразило, до какого вырождения дошли в тех одиннадцати мирах ради эффективности или по необходимости.
«Почему люди выбрали подобную жизнь?» — допытывался у нас Цицер, как будто мы, лишенные шор ультрамарского воспитания, могли отыскать лучший ответ.
Истина, как сказал бы кто-нибудь из терран, состоит в том, что таким людям редко дается выбор.
Как и нам.
Наши приказы поступили из канцелярий самого Императора, возлюбленного всеми. Империум жаждал подчинить промышленность Гардинаала нуждам Великого крестового похода. Гардинаал жаждал фактического суверенитета и обладал достаточной военной мощью, чтобы вынудить Четыреста тринадцатую вдумчиво рассмотреть его требования.
Войны никто не хотел.
Но и здесь никто не давал нам выбора. «Летописи Акурдуаны», том CCLXVII, «Гибель владык Гардинаала»
Амадей Дюкейн врезался плечом в рокритовую стену.
Упав на одно колено, он развернулся, спокойно вынул из болтера опустевший магазин и со щелчком вставил другой, тоже серповидный и с особой меткой. Заметив при этом лазерный ожог на керамитовом наруче, воин громко выругался и потратил пару секунд, чтобы стереть пятно запястьем латной перчатки. Когда-то Дюкейна научили, что в битве следует выглядеть так, чтобы не опозориться перед апотекариями, которые найдут твое тело. С тех пор ничего не изменилось.
Толстые пластины его доспеха типа I «Громовой» были начищены так, что черная броня, подернутая инеем, сверкала на прерывистом свету, словно вулканическое стекло. Ее покрывали ротные знаки отличия и награды, большинство которых уже мало что значили для командования X легиона. Самой ценной для Амадея оставалась печать Бдительного Ока, выведенная платиной на нащечнике высокого шлема. Воин заслужил ее в последние годы Серафинского наступления, когда сражался вместе с владыкой Хорусом — после того, как Десятый истребил орочьи армии на Ржави. Хорошее было время.
С наплечников Дюкейна спадали кольчужные завесы, где чередовались звенья из серебра и черной стали. По окружности горжета шли железные шипы, поднимавшиеся над затылком. Вместо плаща легионер носил знамя клана Сорргол из плотного бархата, армированного металлическими нитями. На стяге, тяжелом от ониксов, черной шпинели и звездчатых сапфиров, блестели изморозь и клановый герб, вышитый серебром.
Прозвучало еще несколько глухих ударов, и в укрытии к Амадею присоединилось его командное отделение. За технодесантником Рэбом Танненом и апотекарием Аледом Глассием следовали полдюжины ветеранов в грубо украшенной заиндевевшей броне, почти таких же стойких и упрямых, как их лорд-командующий. Все они были Буреносцами[1] и гордились этим. Последним оказался мальчишка Кафен.
На доспехах юнца, покрытых пурпурным лаком, виднелись царапины и борозды от пуль. Палатинская аквила, гордо вздымавшаяся над кирасой, мерцала от медно-красного гигроскопичного льда. Кафен ударился о стену в дальнем конце цепочки воинов и, судя по звукам из нашлемного динамика, шумно задышал, хватая воздух.
— Идут они? — Задав вопрос, Дюкейн вновь изучил наруч в неверном алхимическом сиянии осветительных ракет.
Кафен кивнул:
— Да, они идут.
Парня прикрепили к командному отделению исключительно в качестве наблюдателя, но старожилы все равно смотрели на него как на гнущуюся переборку, которая в любую секунду могла податься и открыть вакууму воображаемый отсек.
— Малец теперь один из нас. — Амадей повысил голос, чтобы перекричать пронзительный визг батарей «Тарантулов», размещенных с другой стороны стены. — И больше я об этом говорить не хочу!
Юноша кивнул в знак признательности, хотя его и передергивало всякий раз, когда он слышал в свой адрес «малец», «паренек» или нечто подобное.
Удовлетворившись этим, Дюкейн поднял взгляд, как будто мог определить ход битвы по вспышкам очередей и угасающих сигнальных патронов.
Они находились на Весте — маленьком бессолнечном планетоиде, дрейфующем в пустоте. Луну выбросило из ее родительской системы в какой-то момент времени из последних пяти миллиардов лет, при обстоятельствах, не интересовавших Амадея. Тут было темно, как в аду, и так холодно, что даже примарх мгновенно замерз бы до смерти. Еще несколько дней назад у Весты не имелось даже имени, поэтому неприятель и выбрал ее.
Кто же пропустит луну-сироту, на которую еще ни один имперский картограф не удосужился прилепить номер?
Обернувшись, Дюкейн увидел, что Гай Кафен прошел к нему вдоль шеренги.
— Я не уверен насчет данной тактики, лорд-командующий…
Амадей усмехнулся. Очевидно, у парня извилины перекрутились от противоречий между заложенным в него почтением к старшим офицерам и врожденным неодобрением к тем, кто настолько прямолинейно ведет боевые действия.
— Это классическая тактика. Разве я не рассказывал тебе, как владыка Хорус после Ржави назначил своего первого капитана моим заместителем, чтобы тот лично понаблюдал за ней?
— Да уж рассказывал, наверное, — пробормотал Таннен.
Технодесантник принадлежал к последней когорте специалистов, обучавшихся мастерству в кузнях Урала. Он был одним из немногих воинов, сохранивших терранское чувство юмора. Дюкейн иронично поблагодарил его жестом.
— Она не сработает против Детей Императора, — заявил Кафен.
Единственная фраза Гая подпортила бойцам настроение сильнее, чем это удалось бы всей артиллерии III легиона. Ранее Дюкейн старался выбрасывать такие мысли из головы.
Впрочем, если парню и не хотелось сталкиваться в бою с собственными братьями, он не показывал этого. Его выдержка произвела впечатление на Амадея, даже с учетом того, что юнец, возможно, получил приказ от самого Фулгрима. Остальные воины командного отделения тоже заметили решимость мальца, и их подозрительность заметно ослабла.
— Воинские кланы старой Альбии веками оттачивали друг на друге этот способ ведения битв, — пояснил Дюкейн. — Штука в том, чтобы выманить противника в открытое сражение, развернув минимально необходимые силы.
— И в том, чтобы выбранным бойцам хватило смелости выстоять перед бурей, — с привычной напыщенностью добавил Глассий. Апотекарий любил напускать на себя важность, общаясь с неофитами — молокососами, которых ему приходилось называть «братьями». — И в прибытии подкреплений, сэр.
Амадей согласно кивнул.
Недавно ему стало известно, что неулучшенные солдаты-ауксиларии 52-й экспедиции завели обычай писать перед сражениями прощальные письма домой. Дюкейн искренне одобрял такое поведение: в кланах старой Альбии придерживались схожих традиций.
— Текущая фаза называется «Поднять бурю». Мы следовали данной схеме в центральноафрикейских и пантихоокеанских кампаниях.
Хотя глаза Кафена скрывались за покрытыми изморозью аметистовыми линзами шлема, Дюкейн увидел во взгляде парня вопрос, который ему слишком часто зада-вали за последние полтора столетия. Гая интересовало, какой ценой далось Объединение. Как вышло, что Повелителю Человечества с его двадцатью легионами потребовалось для победы столько времени?
— Слышал о Ржави? — спросил Амадей.
— Да уж слышал, наверное, — снова вставил Таннен.
— Тактика не сработает, — повторил Кафен. — Третий легион так не сражается.
— Я неплохо знаю паренька, с которым мы тут бьемся, и он совсем не так хорош, как считает сам. По опыту знаю: любой битвой можно управлять только до ее начала. Потом уже неважно, кто ты: африкейский техноварвар, орк или… ха, даже воин Легионес Астартес. На поле боя все ведут себя одинаково.
Гай покачал головой, но вслух возражать не стал.
Пожав плечами, Дюкейн снова повернулся к стене, повесил болтер за ремень на плечо и уперся сабатоном в промерзший рокрит, словно решил перелезть через преграду.
— Просто надо немного подсластить приманку.
Мозес Труракк резко потянул ручку управления влево. Он намеревался выполнить маневр уклонения, однако слишком отзывчивый перехватчик «Ксифон» завалился на левый борт. Выстрелы навскидку обожгли фонарь кабины, зацепили дернувшееся вверх правое крыло, и пилот выругался по-медузийски, с множеством согласных звуков. Перегрузки вдавили Мозеса в фиксаторы — незнакомая ему машина жестко вошла в разворот. До предела напрягая свой генетически измененный организм, Труракк поднялся над креслом. Наклонившись вперед, он мельком заметил черный клин: тяжеловооруженный вражеский самолет проскочил вперед.
— Такого вы не ждали, — саркастично буркнул Мозес.
Создав шаблонные мыслеобразы ободрения и единства цели, Труракк направил их мятежному духу «Ксифона» через интерфейсный кабель, подсоединенный к черепу ниже затылка. Следом пилот с трудом отвел аугментическую левую кисть от приборной доски и обеими руками сжал рычаг управления. Закрылки яростно завибрировали, перехватчик начал выравниваться. Стиснув зубы, легионер простонал от натуги: казалось, он поднимает машину своими силами.
— Ты отзывчивая, только когда тебе надо!
Как только дрожь в животе подсказала Мозесу, что сейчас «Ксифон» совершит переворот в другую сторону, воин, преодолевая жестокие перегрузки, сдвинул вперед рукоятку газа. Одновременно он ослабил нажим на ножную педаль руля управления — и машина, снова вдавив Труракка в кресло, стремительно понеслась вверх. Перехватчик пролетал то выше, то ниже неприятельского ударного истребителя, пока оба летчика петляли, стараясь зайти сопернику в хвост.
Возникла патовая ситуация. Через полдюжины таких витков пилот более мощной «Молнии-Примарис» усилил тягу ускорителей и вышел из боя.
Мозесу пришлось его отпустить.
«Ксифон» обладал до нелепости отменными летными характеристиками. Он мог похвастаться феноменальными показателями минимальной скорости разворота и чуткости управления. В атмосфере перехватчик демонстрировал такую же поворотливость, как в пустоте. Но при всех своих преимуществах эта машина безнадежно уступала «Молнии-Примарис» в обычной маневренности.
Воспользовавшись временной передышкой, легионер заглушил несколько тревожных сигналов, требовавших его внимания, и устранил потенциально опасный дисбаланс топлива в резервуаре правого борта.
Конструкция «Ксифона» была настолько сложной, что это вредило ему. Перехватчик оказался легковесным и маломощным. Компромиссные решения в проекте силовой установки, способной работать и в вакууме, и в самых разных атмосферах (даже таких негостеприимных, как на Весте), привели к тому, что в бою пилоту приходилось то и дело уделять ей внимание.
Труракку даже цвет корпуса не нравился.
— Легче работай элеронами, — посоветовал Ортан Вертэнус. Мозес оглядел медно-красные пояса облаков, стянувшиеся на его самолете, но не отыскал брата-ведомого. — И не надо так агрессивно давить на ручку. Машина хочет летать, брат. Не мешай ей.
— Я отлично разбираюсь во всех тонкостях управления имперскими самолетами.
— Но любишь ли ты ее, брат?
— Мои чувства к делу не относятся. И мой перехватчик не имеет пола.
— Я же знаю, ты говоришь с ней, когда вы наедине.
— Заверяю тебя, что это не так.
Из хрипящего динамика-аугмиттера на приборной панели донесся легкий смешок.
— По-моему, у Шекспира сказано: «Мой брат слишком щедр на уверения»[2]. Битва — нечто большее, чем цифры и углы атаки. Это состязание.
Фонарь кабины Труракка задрожал — над бронестеклом промчался пурпурный «Ксифон» Вертэнуса с опущенными крыльями. Их концевые обтекатели были загнуты вниз, и самолет напоминал стервятника с Фелгарртского[3] хребта, который прижал перья к телу, чтобы спикировать на кусок гниющей плоти. За двумя облегченными турбинами в густых вспененных облаках тянулись белые полосы. Мастерски управляя машиной в гравитационном поле Весты, Ортан на полном ходу пролетел над носом перехватчика Мозеса.
— Пижон, — пробормотал тот.
— Ты вообще стараешься, Железная Рука? — Боксировал Палиолин, командир авиакрыла. — Мне говорили, что ты лучший боевой пилот клана Вургаан по числу подтвержденных побед!
— Эта информация верна, — сухо ответил Труракк.
Совместные учения Третьего и Десятого предложил устроить владыка Манус, желавший проверить на прочность укоренившиеся методы и пробудить соревновательный дух в воинах с обеих сторон. Что ж, честь легиона была важна, но честь клана — еще важнее, а личная честь — превыше всего. Мозес не сомневался, что с ним согласится любой боец Железной Десятки.
— Дайте мне время, — произнес пилот. Он хотел добавить: «И самолет, который управляется лучше пергаментного аэроплана», но промолчал. Ни один одаренный умелец не ругает свои инструменты.
— Прости, если я грубо выразился, — сказал командир авиакрыла, ощутив, что Труракк замыкается в себе. — Возможно, я на твоем месте тоже не показал бы всего, на что способен.
— Да, ты не видел, на что я способен. Но еще увидишь. Я не подведу моего примарха.
— Хорошо сказано, брат.
С бортового когитатора Палиолина поступил сигнал, который, пройдя через алгоритмы распознавания в подфюзеляжном ауспике «Ксифона», возник на экране Мозеса в виде значков, символов и организационных фигур уровня подразделения. Тот нахмурился: командир решил, что ему нужны напоминания?
— Зона вокруг нас в данный момент чиста, — сообщил Палиолин. — Продолжаем согласно параметрам задания.
В вокс-канале звена раздались подтверждающие щелчки.
Труракк вырубил тягу: разгона в свободном падении хватит, чтобы двигатели не заглохли. Изменив положение хвостового руля высоты, легионер направил нос машины вниз, в облака.
По невральному кабелю поступило предупреждение о нехватке горючего. Мозес постучал по латунному корпусу топливомера, но больше ничего не предпринял. Чтобы облегчить «Ксифоны» — ближние истребители-перехватчики, — на них устанавливали баки пониженной вместимости. Впрочем, несмотря на воздушную схватку, уровень горючего не опустился ниже расчетных параметров III легиона.